Наталья Андреева - Я садовником родился Страница 7

- Вот и постой.

Когда жена ушла к маленькой дочке, Леонидов самолично обшарил всю кухню и, найдя несколько ярких желтых пакетов с картинкой «Подсолнухи», разорвал их и выбросил в мусорное ведро. От греха подальше.

… Случай поговорить с матерью убитой девушки представился ему в субботу. На этот раз они с женой Александрой пошли на прогулку вместе. Светило яркое, почти весеннее солнце, напоминая о том, что вслед за февралем должна наступить весна. Чтобы люди не отчаивались, а ждали ее, надеялись, и порадовались погожему дню после того, как два дня подряд сильный ветер горстями швырял в лицо холодную белую крупу.

Леонидовы возвращались из магазина, и уже дошли, было, до своего подъезда, когда Александра толкнула мужа в бок:

- Леша, вон там, у соседнего подъезда, Полина Михайловна стоит.

- Где? – пригляделся Леонидов.

Две женщины стояли, обсуждая что-то не слишком веселое. Одна, в черном шарфе на голове, все время промакивала глаза белым носовым платочком. Леонидов посмотрел на жену Александру:

- Подойдем?

Ксюша сладко спала в своей коляске, и Саша молча кивнула головой.

- Здравствуйте! – улыбнулась она женщинам, стоящим у соседнего подъезда. – Как здоровье, Полина Михайловна?

Та снова промокнула глаза носовым платком:

- Да откуда ж здоровье, Сашенька? На одних таблетках живу. Горе-то какое? – И тяжело вздохнула: - Горе.

- Ой, я пойду, - заторопилась ее собеседница. – Тесто я поставила для пирогов. Перестоится, ведь, тесто.

- Это мой муж Алексей, - представила жена Леонидова, слегка толкнув его в бок.

- Очень приятно, э-э-э … - тот сделал вид, что никаких справок о матери убитой девушки не наводил.

- Полина Михайловна, - подсказала женщина. – Что-то редко вас видно. С женой.

- Работа.

- Да. Работа. Про горе-то мое, слыхали?

Леонидов вздохнул и не нашел, что сказать. Заговорила жена, участливо выражая Полине Михайловне соболезнования по поводу смерти ее дочери. Леонидов напряженно думал, как бы вклиниться в разговор и задать наводящий вопрос.

- А вот я слышал, что в первом подъезде в среду тоже убитую женщину нашли, - наконец решился он.

- Ох! – тяжело вздохнула Полина Михайловна. – Похороны-то сегодня! Ведь скоро выносить будут! Чего, ведь, я здесь стою-то? Надо Викушу в последний путь проводить!

- А вы разве ее хорошо знали? – насторожился Алексей.

- А как же! Моя-то, ведь, Лиля, почти целый год у нее работала.

- Как работала? – удивился Леонидов. – В одной фирме, что ли?

- В какой там фирме! – махнула рукой Полина Михайловна. – Моя-то без образования. Потом уже на курсы пошла, как в цветочном магазине работать стала. На эти, как их…

- Флористов, - подсказал Алексей.

- Вот-вот. Букеты, значит, делать. А до того подрабатывала, где могла. Вот Викуша и сговорила ее как-то за детьми присматривать. Двое их у нее. Старшей-то девочке тогда уже тринадцать было, а младшей всего четыре года. Болезненная очень девочка, в садик нельзя. А Викуша, как раз, работу хорошую нашла. Главным бухгалтером.

- Постойте, - не удержался Леонидов. – У нее же, как я знаю, муж дома сидит. У меня друг в милиции работает, - попытался оправдать он свою осведомленность.

- Что ж, - вздохнула Полина Михайловна. – Петр-то не всегда такой был. И он работал. Только человек простой, не при должности. А она женщина образованная. Яркая. Очень модная. Хорошо одевалась…

Леонидов вспомнил дорогую норковую шубку покойной, яркий цветной платок на голове. Слишком уж яркий. Да, так сейчас модно носить. Только такая пестрота больше юной девушке к лицу. Похоже, что у покойной бухгалтерши были деньги, но не было вкуса. А женщина она, значит, модная была.

- … Высокая, стройная, - продолжала меж тем Полина Михайловна. – Я Лиле-то всегда говорила: у хозяйки своей учись. Как одеваться, как себя держать. И надо сказать, что и моей перепадало. Викуша-то, бывало, то духи ей свои подарит, то помаду. То еще какую косметику. Последний раз, вот, платок подарила. Один купила себе, а другой дочке моей, - женщина снова стала вытирать платочком глаза. - Это уже после того, как Лилия у нее работать перестала. Заходила иногда, помогала. Уже не за деньги, а по доброте. Лиля-то моя добрая девочка была. Добрая… Да… А Петр хоть и дома сидел, но все равно рука не женская. А Викуша целым днями на работе. И по субботам, бывало на работе. И на дом свои документы брала. Балансы какие-то, отчеты.

- Значит, она до последнего времени делала Лилии подарки? – уточнил Леонидов. – И ваша дочь  ими пользовалась? В смысле, вещами Виктории?

- Ох, - снова вздохнула Полина Михайловна. – Как же: пользовалась! Как лежало все на полке, так и лежит. И духи, и помада. Платок тот же. Все, бывало, говорила: «Мама, это не мой стиль». И то сказать: я уж боялась, что дочке замуж-то и не выйти. А тут сам хозяин стал ухаживать.

Но про Лейкина Алексею дослушать не пришлось. Проснулась и завозилась Ксюша, да из первого подъезда вышли две женщины в черных платках, направились прямиком к Полине Михайловне. Алексей понял, что ничего интересного узнать больше не удастся.

- Пошли, Саша, - вздохнул он и толкнул вперед коляску. – Ксюшу кормить надо.

- Извините, молодой человек! – окликнула его вдруг одна из женщин.

- Да? – обернулся Леонидов.

- Вы не могли бы нам помочь? Всего несколько минут. Сейчас уже тело выносят, и пока все на кладбище поедут, мы на столы будем накрывать к поминкам. Столов-то маловато. И стульев тоже. Не поможете мужу принести из моей квартиры?

- Конечно, - Алексей обернулся к жене: - Справишься одна с коляской?

Та молча кивнула и покатила коляску прочь. Народ начал потихоньку подтягиваться к третьему подъезду, а двое мужчин уже выносили из него крышку гроба. Пропустив обложенную со всех сторон цветами Викторию, которая отправилась в свой последний путь, Алексей прошмыгнул в подъезд.

Вскоре он на пару с мужиком, от которого слегка попахивало алкоголем, заносил обеденный стол в квартиру Петра Александровича Воробьева. Ничего интересного там он увидеть особо не ожидал, но когда вошел, понял, что ошибся …

… все цветы мне надоели

Как жить? Вика умерла. Как жить?!

      Она давно уже стала чужой. И зачем только вышла за меня замуж? Может быть потому, что ей, такой волевой и сильной, был нужен слабый, послушный мужчина? Да, я слаб. Я похож на женщину. Она права. Как всегда права.

       Она смеялась над моими женскими увлечениями. Над цветами, над вышивкой гладью и крестиком, над тем, что я люблю готовить. Но в тряпках-то, которые я ей шил, ходила иногда? Ведь ходила?! Зачем же тогда смеялась?

        Как можно быть женщиной, и не любить цветов? У моей мамы вся квартира была в цветах. Я просто привык к этому с детства. И в своей хотел видеть то же: уютный маленький рай, где пахнет душистой геранью, пышные традесканции свисают до самых плинтусов с полочек, развешенных по стенам. Я сам делал эти полочки из не струганной березы. Слышите, сам?! О, как тонка ее кожа, мгновенно слоящаяся и облезающая в неосторожных руках! А мои руки, они очень и очень нежные. Мои внимательные, умелые руки. Но она презирала эти полочки. И ни разу так и не полила мои цветы. За что?!

       «Ошибка природы», - смеялась она. – «Мой муж – ошибка природы». Но у природы не бывает ошибок. Даже супружеские пары она создает с удивительной гармонией. Потому что ничего никому не дает в полной мере. Сильным людям не хватает слабости, слабым – силы. И надо ценить эту гармонию, а не разрушать ее изо дня в день.

       Я терпел, пока она не принесла обогреватель в мою комнату. Ведь у нас огромная четырехкомнатная квартира, зачем же так? Ну, хочет она с девочками спать в тепле, так кто ж мешает? А у меня в комнате как раз сейчас цветет цикламен, или иначе, альпийская фиалка. Удивительное растение – он отдыхает летом, а с октября до марта пышными фиолетово-красными цветками радует глаз. Но растение это капризное, и цвести может только в прохладных помещениях.

      Когда она выбрасывала крохотные черешки, принесенные мною из квартиры матери, я терпел. Хотя для меня они то же самое, что маленькие дети. Ну, разве можно? Всякому терпению есть предел. Мой любимый цикламен … За что?

      Вика, Вика, почему ты умерла? Да, ты стала мне последнее время невыносима. Меня раздражала твоя работа, твои упреки, твое постоянное давление. Но я никогда не думал о том, чем жить, когда тебя не станет. Я всю жизнь был при тебе. А теперь остался при детях, которым надо что-то есть. Они не привыкли жить на мою скромную зарплату. А теперь, видимо придется. И, если я сделаю еще раз что-нибудь дурное, то это будет только ради них. Ради наших с тобой детей.

       Поэтому прости меня, Вика! Завтра же я выброшу из дома их все. Баночки с черенками, полочки, цветочные горшки… Все выброшу. Кроме цикламена. В конце концов, ты права: нельзя превращать квартиру в оранжерею. С ними же столько хлопот! Одни отцветают, другие зацветают, третьи болеют, четвертые требуют пересадки. Все. Хватит. Кончено. Ради тебя, Вика…