Наталья Солнцева - Испанские шахматы Страница 7

К несчастью, родители Ирбелина уже умерли, он был поздним ребенком, единственным сыном, братьев и сестер не имел, детьми не обзавелся. Любвеобильная первая жена ни разу не забеременела, фригидная вторая тоже не собиралась дарить ему наследника. Она сама хотела унаследовать все, что он заработал. Она могла ускорить процесс.

- Проклятие, что ли, лежит на мне?! - в отчаянии воскликнул Ирбелин, подавая на второй развод. - Что за женщин я веду под венец?! Одна оказалась кошкой, у которой вечный март, а вторая… даже не знаю, как ее назвать. Но засыпать рядом с ней мне неуютно. Нет уверенности, что проснусь в добром здравии!

Покончив со вторым браком, Ирбелин с головой погрузился в бизнес. Последние годы он посвятил операциям с недвижимостью…

- Осторожнее, - предупредил его телохранитель, прерывая некстати нахлынувшие мысли. - Здесь лестница старая, ступеньки доброго слова не стоят.

Ирбелин опомнился, приступил к осмотру внутреннего состояния дома - все придется переделывать, это ясно, но игра стоит свеч. Из обветшалой постройки получится прекрасное помещение для клуба. Все лишние перегородки снести, соорудить широкую мраморную лестницу, большой зал с паркетным полом; форму окон первого этажа можно не менять: они будут придавать зданию вид аристократического особняка. Картинки изысканного интерьера, одна ярче другой, замелькали в натренированном воображении покупателя.

- Какой я молодец! - похвалил себя господин Ирбелин. - Не пропустил важное сообщение.

Объявление о выставленном на продажу объекте, пришедшем в негодность жилом доме в одном из старинных уголков города, появилось на сайте его фирмы «Перун» в отделе предложений. Анонимный агент, как нередко случалось, обращал внимание потенциального клиента на «лакомый кусочек», который может достаться его конкурентам. Автор объявления не назвал себя - вероятно, из предосторожности, чтобы не вызвать гнев других заинтересованных лиц. Или по другим, неизвестным Ирбелину мотивам. Какая разница? Главное, дом полностью оправдал ожидания.

- Сколько здесь жильцов, узнали?

Телохранитель заглянул в блокнот.

- Георгий Иванович все написал. Минуточку… вот! Две старушки, девица и парень, еще самовольно вселившаяся многодетная семья Курочкиных.

- Девица и парень вместе обитают? - брезгливо скривился Ирбелин.

- Нет.

- Это хуже. Придется где-то изыскивать четыре отдельные квартиры. С Курочкиными будет просто - вытряхнем их отсюда, и дело с концом.

Сеня, огромный, с широченной спиной и плотным, коротко стриженным затылком парень, согласно кивнул. Выставить «захватчиков» не составит труда, с остальными надо договариваться.

- Наверх не пойдем, - вздохнул Ирбелин. - Там совсем разруха. Да и картина, в общем, понятна.

Он лениво прошелся по коридору, заставленному всякой всячиной, от поломанного велосипеда до отслужившей свой срок детской коляски, и набрал номер наемного директора агентства «Перун», приглушенно заговорил:

- Георгий Иванович, начинай переговоры с районной администрацией. Пожалуй, мы приобретем этот домик, если найдем общий язык.

В этот момент одна из дверей, обитых подранным дерматином, открылась, и в коридор выпорхнула молодая женщина в теплой шерстяной жилетке и войлочных тапочках. Эти тапочки особенно поразили господина Ирбелина. Неужели в таких еще кто-то ходит? Он поднял глаза на обладательницу потертых тапочек и… обомлел.

Темный двор-колодец, куда выходили окна ее квартиры, напоминал Ольге Евлановой, во что превратилась теперь ее жизнь. Серый клочок неба вверху - это все, чего она заслуживала. Даже в погожие дни солнце отказывалось заглядывать сюда.

Хорошо, что мамы больше нет и она не страдает. Видеть свою дочь в инвалидной коляске, в одиночестве прозябающей на жалкую пенсию и скудный надомный заработок, было бы выше ее сил. А ведь какие Ольга подавала надежды! Ее ум, ее редкая, изысканная красота могли обеспечить ей роскошное будущее. Если не удачную карьеру, то блестящее замужество. Мама искренне в это верила.

- Оля, - говорила она, любуясь дочерью. - Щедро тебя судьба одарила, смотри не упусти своего счастья! Таким богатством нужно распорядиться достойно. У меня жизнь не сложилась, так хоть ты возьми от нее все! За нас обеих.

- Не сумела я, - беззвучно шептала Ольга, и слезы медленно катились по ее бледным щекам. - Растранжирила твое наследство, мама… пустила по ветру.

Сначала казалось: вот оно, обещанное блаженство - или греховная услада, - само в руки упало, как звезда с неба. Ан нет, не сбылись пылкие мечты, обманули золотые сны, полные любовного дурмана. Поманили, увлекли да и бросили. Налетел безжалостный ледяной ветер, сорвал душистый цвет с яблоневого сада, сбил нежные лепестки на сырую землю, а люди втоптали их в грязь…

- Любовь! Бессмысленная вещь… - сказал ей Фэд на прощанье. - Что ж ты так убиваешься, Оля? Я думал, мы для радости сошлись, с радостью и разойдемся, с благодарностью за доставленное друг другу удовольствие. А ты рыдаешь, как на похоронах! Ты что, хотела меня женить на себе? Ну, прости, не знал. Я бы заранее предупредил, что вольные птицы гнезд не вьют. Разве я обещал тебе что-нибудь?

- Не обещал…

- Тогда вытри слезы и улыбнись!

Как она смогла тогда, корчась от невыносимой муки, выдавить фальшивую, горькую улыбку? Как у нее хватило выдержки не завыть страшно, во весь голос, смертельно раненной волчицей не броситься на него, не загрызть? Ах, как бы она свела свои челюсти на его теплой, гладко выбритой шее, как бы опьянела от его крови! Так же, как пьянела, теряла рассудок от его жарких поцелуев, от его страстного шепота…

Первые пять лет после разлуки с Фэдом прошли для Ольги сплошной чередой темных, унылых дней, похожих, как две капли мутной воды, однообразных, как тюремные будни. Словно в черном глухом мешке оказалась она - без света, без воздуха, где все теряет силу: и трагедия, и драма, и отвратительный фарс, и глумливый водевиль. Все мешается с тяжкой, дикой душевной болью - до надрыва, до роковой черты, и эта боль все краски делает серыми, заслоняет собой все события, стирает их из памяти, беспощадной кистью проходится по полотну жизни, оставляя после себя безликие разводы, сплошную мрачную пелену. На такую «картину» и смотреть-то не хочется - от нее в дрожь бросает, в холодный пот.

Это была агония, которая, однако, не закончилась смертью. Видно, не такой срок отмерил Ольге высший судья. Удержалась она от последнего шага, устояла на обрыве. Мысли о самоубийстве преследовали ее неотступно, особенно по ночам - наваливались, перехватывали горло, оседали на сердце черной тоской. Жизнь потеряла желанную прелесть, перестала быть нужной и сулила только страдания. Зачем же продолжать влачить существование без надежды, без будущего? Да, Фэд был прав, любовь сама по себе оказалась бессмысленной. Но она придавала смысл всему, к чему прикасалась. Ее волшебная сила превращала камни в алмазы, а огни ночных улиц - в звездные россыпи. Ее крылья простирались в такую высь, что дух захватывало, и внезапное, стремительное падение на грешную землю сделало Ольгу калекой. Не тело она повредила, нет, - разлетелся в прах ее замок из золотого песка, ее хрустальный мир, где она встретила красивого и нежного принца, который обернулся вдруг чудовищем. Золушке было легче! Когда часы били полночь, ее шикарная карета превращалась в тыкву, а платье из кружев и атласа - в грязные, измазанные сажей лохмотья. Но не исчезал, не становился чужим и равнодушным ее возлюбленный, не отвергал ее чувств, не отворачивал надменного лица.

Что не позволило Ольге уйти из постылого бытия? Она не понимала. Подсознательно притягивая гибель, она отталкивала от себя счастье, не использовала предоставляемые жизнью возможности, не искала выхода из тупика, и этим беспросветным унынием, этим отречением от мирских радостей навлекла на себя теперь уже физический удар. Ту самую злополучную аварию. И опять не наступило милосердное облегчение смерти - видно, не все, предначертанное рукой судьбы, еще сбылось.

- Не всю чашу слез и горя ты испила, Оленька, - шептала она, мечась в жару на больничной койке. - Не осушила ее до дна…

До той страшной поездки в маршрутном такси она бросалась из одной крайности в другую - уходила из дома, ища успокоения у природы, селилась в заброшенных деревнях, в лесных сторожках, в безлюдье. Делала черную работу, изнуряя себя, питалась хлебом и водой, картошкой, грибами и ягодами. Иногда казалось - от усталости, от телесного истощения - сознание заволакивает спасительное забытье. Но стоило взгляду упасть на тонкий лесной колокольчик, на тихий пруд, заросший кувшинками, вдохнуть медвяный аромат таволги, услышать невольно соловьиную трель или теньканье синиц, увидеть молодой месяц на ясном небе, как снова просыпалась сердечная тоска, сладко и мучительно ныло в груди, и начинала кровоточить, болеть незажившая рана, напоминая о себе приступами острого отчаяния и горчайших сожалений, которые не давали ни уснуть, ни каким-либо другим способом отвлечься от прошлого.