Акиф Пиринчи - Кошачьи Страница 7

— Пёпл и кастрирован! Боже, этот уродец стал бы скорее преданным поклонником Фрэнка Синатры, чем дал бы отрезать своего дружка! Но с другой стороны, он бывал в затруднительных ситуациях. Ведь стар был примерно так же, как Мафусаил, а выглядел еще старше!

Монстр встал, повернулся ко мне спиной и задумчиво посмотрел на небо через грязное стекло балконной двери.

— Странно, — сказал он печально. — Теперь как-то жаль обоих. Хотя, пожалуй, не было более резкой разницы, чем между этим мещанским котярой и типчиком, любителем хэви-метал, должно быть, оба любили друг друга на тот или иной манер, коли так долго прожили бок о бок. Да, они были веселой парочкой, Дип Пёпл и почтовый служащий. Что теперь будет делать этот консервный нож без Дип Пёпла? Заведет ли себе нового домашнего товарища? И что за имя он ему даст? Иуда-священник?

У меня было тревожное предчувствие касательно личности погибшего. После того как я окончательно покончил с утомительным генеральным умыванием, я обратился к монстру, чье неожиданное словоизлияние так же неожиданно прекратилось.

— Где сейчас труп Дип Пёпла?

— В гараже «Питера Фонды». Хочешь снова обследовать?

— Если ты ничего не имеешь против. Можешь меня проводить туда?

— Почему бы нет? — позевывая, ответил тот со своим уже вернувшимся неподражаемым спокойствием, словно предшествующее уныние было необычным явлением, на которое следовало накинуть покрывало молчания. Он собрался было уходить, но прежде чем он действительно сделал хоть шаг, я обогнал его одним молниеносным прыжком и заглянул глубоко в его единственный здоровый и потому сверкающий еще сильнее глаз.

— Как тебя зовут, всезнайка? — спросил я вызывающе. Он устало улыбнулся и тихо проскользнул мимо меня, а затем через балконную дверь.

— Синяя Борода! — крикнул он снаружи. — Только не спрашивай о моем консервном ноже, иначе меня стошнит.

Я последовал за моим хромающим повелителем на балкон и затем после огромного прыжка очутился на террасе. Осень входила между тем в свои права, покрывая гниющей пелериной живописные сады. Как невидимый вампир она высасывала все зеленые соки из деревьев и других растений, и они превращались в желто-коричневые бескровные развалины. Небо угрюмо затянули свинцовые тучи, из-за которых выглядывало закатное солнце, бросая то тут, то там пару блеклых, красноватых лучей на наш задумчивый квартал. Дул свежий ветерок, он перемешал палые листья и маленькие веточки, разметал на аккуратно подстриженном газоне, загнал в полуразрушенные беседки, бросил в пруды. Без сомнения, всё готовилось к большой смерти, глубокому сну, чтобы после очнуться вновь.

Мы пробирались теперь по стенам, которые разделяли бесчисленные садики и наверняка выглядели с высоты птичьего полета как замысловатый лабиринт. Синяя Борода с трудом ковылял передо мной как одна из тех веселых абсурдных игрушек, которые получают в магазине подарков и чья единственная задача состоит в том, чтобы выполнять странные движения. При этом он демонстрировал мне свой бесхвостый зад, так что я мог убедиться в его роскошной мужественности, раскачивающейся из стороны в сторону между ляжками. Это было похоже на неслыханное чудо, что в его богатой коллекции увечий сия драгоценная часть не пострадала.

Чем дольше я шагал за этим гордым инвалидом, поневоле рассматривая его убожество, тем настойчивее задавался вопросом, жертвой кого или чего он стал. Несчастные случаи, особенно дорожно-транспортные, чаще приводят мне подобных к смертельному исходу. Неправильная реакция, малейший просчет при пересечении улицы и испуг, за этим обычно следует бездумный рефлекс страха, — и уже твои внутренности намотались на протекторы автомобильных шин. Лишь немногие выживают после такого сенсационного знакомства с «мерседесом» или «гольфом». А те, которые выжили, неужели выглядят так же?

Я часто имел возможность наблюдать несчастные случаи и их последствия. Как правило, жертвы делятся на три категории. До девяноста девяти процентов умирают прямо на месте и не оставляют потомству ничего, кроме неприятной и тяжелой картины себя самого на асфальте. Жертвы столкновений второго сорта отделываются синяками и посвящаются почти неделю в тайны сотрясения мозга, пока они не восстановятся, чтобы полностью пересмотреть свои взгляды на прогресс и технику. Хуже всех дела обстоят у третьей группы. Этим приходится в будущем мучиться с удручающими телесными переломами и еще более удручающими психическими увечьями, которые, как правило, ведут к смерти. Во всех случаях победителями выходят ветеринары и любители собак; последние, потому что получают новую возможность выдать свои циничные замечания о нашем уровне интеллекта. Но что за несчастный случай должен произойти, чтобы лишить одного глаза, отрезать подчистую хвост и покалечить правую переднюю лапу?

Чтобы себе это представить, явно требовалась фантазия изощренного сценариста приключенческих фильмов. Но у моей фантазии есть крылья, и, конечно, я смог вообразить себе нечто другое, что с большим удовольствием предпочел бы не представлять. А именно: увечья Синей Бороды являлись вовсе не следствием дорожно-транспортного происшествия, а делом рук садиста, до мозга костей безумного консервного ножа. Против этого можно было бы опять же возразить, что садисты только в самых редких случаях обладают хирургическими навыками и скорее склонны к тому, чтобы мучить объекты своего безумия абсолютно бесчеловечно.

Короче говоря, как я ни старался найти логическое объяснение состоянию Синей Бороды, но все же никак не мог прийти к очевидному выводу. Само собой разумеется, я бы мог спросить его напрямик, но думаю, что уже порядком изучил уклончивую манеру своего нового знакомца, чтобы понимать: он вряд ли даст толковый ответ. Я знал — пройдет еще какое-то время, прежде чем буду посвящен в историю его увечья.

Между тем мы уже довольно удалились от дома, так что он скрылся за стенами и деревьями. Мы находились теперь в самом центре нашего района, что заставляло, следует признаться, меня трусить, потому что я отлично знал, как бесцеремонно обойдутся мои сотоварищи с чужаком на своей территории. Будто сбежавший из каторжной тюрьмы заключенный, я озирался по сторонам, напрягаясь в ожидании заметить коллегу, который при одном только виде моей скромной особы превратится в сущего психопата. Тем не менее наряду с этим я подмечал и запоминал топографию всей округи, исходя из того, что отныне она станет и моей вотчиной.

При этом моим параноидально вертящимся во все стороны глазам приходилось заглядывать в задние окна старых домов. Это была все та же песня чувств, которые возникали при виде окон, горящих теплым желтым светом в лучах заката; светлые прямоугольники в сумерках, казалось, освещали весь чертовски святой мир своей надежностью, уверенностью, любовью. Можно было реально представить себе, как собралась вся семья вокруг грубого дубового стола за ужином, как дети орут друг на друга, отец отпускает непристойные шутки, а мать призывает его не сыпать такими замечаниями в присутствии детей, и кто-то — ах да, и кто-то внизу ждет под столом лакомых кусочков, которые кто-нибудь из семьи, а скорее всего и все члены семьи, тайком время от времени кидают вниз. Рождество было за этими окнами в вечерней заре, Рождество навсегда!

Естественно, во мне говорило злое, сморщенное существо, которое постоянно нашептывало моему сознанию, когда я слишком уж сибаритствовал, что в действительности никакого Рождества не было. За этими окнами вокруг столов сидели все время те же самые дурацкие люди с их идиотскими представлениями о жизни и самой своей идиотской жизнью. Все та же песня… Какие-нибудь скучные семейные драмы; кто-то кому-то изменил, кто-то только что благополучно развелся; какие-то изнасилованные дети; какие-то язвы, нарывы, о чудесном исцелении которых сообщит кому-то всем сочувствующий дядюшка доктор, вот только придут результаты анализа из лаборатории; какие-то безнадежные неудачники с алкогольной зависимостью; какие-то вечные одиночки, какие-то жалкие попытки самоубийства, которые большей частью не доводятся до конца; какие-то жалобы и стоны о бездарно прожитой жизни; какой-то истерический хохот над пошлыми шутками пошлого актера, выступающего по телевизору; какая-то глупость, бессмыслица, чушь… За окнами никогда не шел фильм Франка Капра, а всегда одинаково убогий рекламный ролик, который призывал жить дальше, не называя для этого ни одной уважительной причины.

Вдруг я увидел зверя за огромным, будто заимствованным у собора чердачным окном. Признаю, это звучит гротескно, когда я использую слово «зверь» для обозначения моего вида. Но я с первого же взгляда понял, что замечательное существо у окна одного из этих до неузнаваемости отреставрированных старинных домов лишь отдаленно имело нечто общее со мне подобными. Оно было еще очень юным — почти дитя, — поэтому еще не проявились отчетливо доминирующие признаки. Дилетант мог бы признать его безоговорочно за одного из нашей всеми любимой команды, вероятно, это сделали и люди, которые его приютили. У зверя была светлая, песочного цвета шкурка и малюсенькие прижатые ушки. Голова была очень круглой, форма тела невероятно коренастой. Но восхитительнее всего были глаза. Как два горящих солнца, они светились в темноте и, казалось, ждали чего-то совершенно определенного. Пушистый хвост стучал по оконному стеклу непрерывно, но в остальном существо было неподвижно как статуя. Потом зажегся свет в комнате, из которой оно спокойно рассматривало нас издалека. Животное спрыгнуло с подоконника вниз и исчезло.