Андрей Троицкий - Удар из прошлого (Напролом) Страница 7

Из служебного помещения выбежали дюжий коротко стриженый молодец в майке без рукавов. Молодой человек подрабатывал в магазине охранником, и все утро отсыпался в своей конуре после бессонной ночи, проведенной в объятиях студентки кулинарного профтехучилища.

Тимонин отбросил молоток в сторону. Он обрадовался, что, наконец, появился крепкий спортивный парень, достойный его кулаков.

Охранник, выставив вперед левую руку, пошел на противника, сблизился с Тимониным на расстояние удара. Тимонин накатил слева. Охранник, наклонив корпус, увернулся и двинул Тимонину справа в грудь и слева в челюсть. Тимонин устоял на ногах и даже улыбнулся неизвестно чему. Охраннику удалось провести только эти два удара. Других шансов Тимонин парню не дал, взял инициативу на себя.

Он выбросил вперед правую ногу, пнул охранники в щиколотку носком ботинка. Парень, не ожидавший такого хода, вскрикнул от боли. Тимонин выбросил левую ногу, и достал живота противника своим башмаком. А дальше стал работать кулаками. Пару раз ударил в голову, затем в туловище. Глотая кровь, охранник под градом сумел выстоять десять секунд – и то долго. Тимонин кончил дело мощным крюком в голову.

Противник отлетел в угол и сложился пополам.

– Помогите, – пискнул оставшийся без защиты Вельдман.

Директор перебирал ногами, стараясь встать, но подметки скользили по скользкому полу. Тимонин поднял вертящийся табурет на металлической ножке и запустил им в голову директора. Вельдман получил тяжелый нокаут и больше о помощи не взывал.

Продавщица, решившая, что директор убит бандитом, закричала от ужаса. Выскочила из магазина, кинулась на дорогу. На середине проезжей части сломала каблук, упала на асфальт, едва не угодив под колеса грузовика. Но проворно вскочила, сбросила с ног туфли и скрылась в соседнем дворе.

Самым нерасторопным оказался Луков. Тимонин шагнул к двери и накинул на ручки металлическую скобу, перерезав бухгалтеру путь к отступлению.

Луков, поняв что, пришла его очередь, заметался по пустому магазину между стеллажей. Бухгалтер бегал шустро и никак не давался в руки. Тогда Тимонин, уже запыхавшийся, сбросил на пол несколько гитар и пару тяжелых аккордеонов в чемоданах. Когда Луков споткнулся о препятствие, Тимонин по-звериному прыгнул вперед.

Ухватил бухгалтера за шиворот, поставил его на ноги и врезал по морде. Луков спиной отлетел на стеллаж, заставленный домбрами и балалайками, опрокинул его, разломав задом и спиной несколько инструментов. Луков встал на карачки и попытался уползти в подсобку. Но спасения не было.

Тимонин, словно подъемный кран, снова приподнял бухгалтера за шиворот. Луков, не желавший вставать, поджал ноги. Тогда Тимонин оставил бухгалтера стоять на коленях, взял с полки самою дорогую чешскую гитару. Держа гитару за гриф, Тимонин поднял её над головой и с размаху опустил на лысую бухгалтерскую голову, сделав Лукову испанский воротник. Тимонин хотел насадить на Лукова, как на шампуру, ещё одну что-нибудь.

Воспользовавшись замешательством нападавшего, окровавленный бухгалтер вскочил на ноги и как был, с гитарой на голове, убежал в подсобку, закрылся металлической дверью директорского кабинета. Лукова трясло, как в лихорадке. Он снял с головы гитару и долго рассматривал в зеркале свою исцарапанную голову похожую на красный мяч с ушами, шею в подтеках крови, изодранную рубашку.

– Что он со мной сделал? – повторял бухгалтер. – Что он, сука, со мной сделал?

От испуга Луков даже не догадался вызвать милицию.

Тимонин, уже выпустивший пар, нашел на полу молоток, взял портфель. Вытащив банку, зачем-то высыпал на пол трехсантиметровые гвозди. Подумал и раздолбал несколько аккордеонов. Напоследок расколотил молотком зеркальную витрину двойного стекла и ушел в неизвестном направлении.

На самом деле понедельник не трудный день.

После сумасшедших выходных Девяткин пребывал в расслабленном состоянии. И занят он был не самым обременительным делом.

Устроившись в кресле, снял под столом тесноватые ботинки и стал листать протоколы, которые подчиненные состряпали в воскресенье. Слава Богу, на этот раз ничего серьезного в городе не случилось. Несколько административных правонарушений: семейные скандалы, мелкие драки, короче, семечки.

Ровно одиннадцать. Девяткин вытащил из нижнего ящика черную дубину и положил её на стол перед собой. Время заняться разъясниловкой среди правонарушителей. Девяткин не брезговал черновой работой, которую можно поручить подчиненным или вовсе не выполнять. Он встал из-за стола, не надевая ботинок, подошел к зарешеченному окну, выходящему на узкую пыльную улицу, и задернул прозрачную занавеску.

Воспитательная деятельность – зрелище не для посторонних глаз. С кого бы начать? Девяткин сел, сдвинув протоколы на угол стола, нажал кнопку селекторной связи с дежурным.

– Приведи ко мне из камеры Клюева.

Пока дежурный выполнял приказ, Девяткин неспешно допил чай и сунул в рот сигарету. Через пару минут дежурный ввел в кабинет щуплого неряшливо одетого мужчину с пегими слипшимися волосами. Девяткин показал пальцем на стул и отпустил дежурного.

– Ну, что скажешь?

Девяткин мрачно сдвинул брови и посмотрел на задержанного таким страшным уничтожающим взглядом, что Клюеву показалось, по спине пробежала стая крупных муравьев, а редкие волосы на ногах зашевелились и встали дыбом. Клюев поежился и передернул плечами, как в ознобе.

– Что тут скажешь, гражданин начальник? Виноват, исправлюсь.

Прищурившись, Клюев покосился на дубину, лежавшую на столе. При ближайшем рассмотрении дубина оказалась вовсе не резиновой, а деревянной, крашенной в черный цвет, под резиновую. Если начальник засадит этим инструментом промеж спины, мало не покажется. На стену полезешь.

Девяткин копался спичкой во рту, выковыривая остатки завтрака. Он раздумывал над альтернативой: набить ли Клюеву морду или поставить его лицом к письменному столу, руки на столешницу, зайти сзади и с маху навернуть по худой заднице дубиной. Проверенный способ. Боль такая, что вырубаешь человека одним ударом. И Клюеву память: не сможет по-человечески посидеть за бутылкой, по крайней мере, неделю. Девяткин вытащил застрявшее между зубов мясное волокно и решил, что пора завязывать с диетической столовой.

Лучше он станет сам себе готовить завтрак, как было раньше. Точка, решено. По крайней мере, не будет изжоги и этого ежеутреннего ковыряния в зубах. Девяткин взял в руки дубину, но в последний момент передумал. Есть ведь ещё вариант: ограничиться строгим словесным внушением.

Как– никак Клюев не вокзальный баклан. Он по здешним невысоким меркам чуть не высшей пробы интеллигент, белый воротничок. Образование высшее, преподавал в железнодорожном техникуме, который три года назад успешно закрыли. Ладно, пускай Клюев пока живет и дышит. Но уж в следующий раз, когда он попадет в КПЗ, Девяткин дубины не пожалеет. И уж тем более не пожалеет самого Клюева.

– Ты где сейчас работаешь? – спросил Девяткин, хотя знал ответ.

– Временно безработный, – Клюев скромно опустил глаза.

– Точнее, тунеядец.

Клюев нашел в себе силы робко возразить.

– Сейчас тунеядство по закону не преследуется.

Девяткин, не терпевший пререканий в собственном кабинете, взорвался.

– А мне насрать, что там преследуется по закону, а что не преследуется. Ты, умник, залупа с сыром, через неделю положишь на этот стол справку с места работы. В этом паршивом городишке такие порядки: как я сказал, так и будет. Устроишься и принесешь сюда справку. Я не стану дожидаться, когда ты нажрешься и снова на жену с кулаками полезешь. Если через неделю не будет справки, считай, ты уже сел. Надолго.

– За что сел?

– Это уж моя проблема. Статей много, подберу тебе по знакомству что-нибудь этакое. Долгоиграющее.

Клюев тяжело засопел, задвигал мокрым носом.

– Сейчас на работу трудно устроиться. Очень трудно.

– Устроишься, гад, если захочешь. На картонажной фабрике упаковщицы нужны. Иди туда сегодня же и пиши заявление.

– Так это ведь бабская работа.

– А ты что, мужик?

Девяткин смерил Клюева взглядом и вдруг рассмеялся собственной шутке, которая была не лишена смысла и даже остроумия. Клюев вытер со лба пот, он понял, что на этот раз пронесло, худшее позади. Начальник смеется, значит, он сменил гнев на милость и не станет молотить Клюева ни кулаками, ни своей страшной дубиной. Клюев перевел дух и выпрямил согбенную спину.

– Я потерял нравственные ориентиры, – пожаловался он. – В прежние времена я думал, что земля держится не на трех китах, а на трех рублях и ещё шестидесяти двух копейках. А теперь и не знаю, на чем мир держится… Может, на человеческой доброте?

– На терпении твоей жены, вот на чем, – сказал Девяткин. – И ещё на моем терпении. Не донимай меня своей гнилой философией. В следующий раз, когда жена пожалуется на тебя, когда ты поднимешь на неё руку…