Алексей Иванов - Граф Люксембург Страница 7

Я делаю вид, что мне плохо с сердцем, сажусь, отваливаюсь на какое-то пластмассовое кресло: "Дай минералку... похолоднее", - хрип из пересохшего горла.

Она приносит и сует мне в руку какую-то бутылку. "Оставь свой телефон", - шепчет. "Конечно", - и я вру что-то. Она записывает, приоткрыв дверцу холодильника, чтоб было светлей. А я никак не могу открыть бутылку минералки, да и какая-то странная у неё форма... "Ой, - вдруг вскрикивает она, - забыла, как ты сказал последние цифры?" Я не ожидавший такого вопроса, напрягаюсь, чтобы вспомнить выдуманный телефон. "Двадцать два, двадцать три", - говорю наобум. "Как же так? - слышу удивленный голос. - Ты же сказал поначалу "семьдесят пять", а не "двадцать два", а потом я забыла". "Да? Так это я перепутал с рабочим, - нахожусь я. - Хорошо, что переспросила". Однако руки женщины перестают записывать, медленно закрывается дверца холодильника. Опять ничего не видно, но даже через черноту и через пьяный угар, я вдруг ощущаю, как с её стороны весь воздух начинает пропитываться стыдом и ужасом. "Извини, - выдавливаю я из себя, нахожу задвижку, толка. стеклянную дверь, и вываливаюсь на улицу, где тут же облегчаю желудок. Вот с этого и надо было начинать.

Я осознаю себя на улице. Жадно глотаю морозный воздух с выхлопными газами, и не могу понять, откуда в моих руках взялась бутылка коньяка. Как же хочется пить, хоть снег ешь. Мимо проезжает патрульная милицейская машина - я прячусь за палатку. В метро идти нельзя: меня тут же раскусят: в такое время менты только этим и занимаются. Придется ловить такси или частника. Денег у меня нет, но, может за бутылку коньяка очаковского разлива кто-нибудь и согласится.

Я не теряю надежду. Вот движется какая-то развалюха - встану у неё на пути, разлапившись, как медведь рекламный: глядите, вот бутылка очаковского коньяка! Главное смотреть по сторонам, чтобы не пропустить патрульной машины. Развалюха, приседающая на одно колесо, останавливается. Я открываю дверь, прошу, чтобы довезли до места за бутылку коньяка. В салоне тепло, правда, пахнет куревом и потом. "Садись, - говорит водитель, - только смотри, до места не довезу. До ближайшего района могу". Наконец я в салоне, машина едет, меня сносит влево, я еле удерживаюсь. "Сколько время?" спрашиваю. "Без пятнадцати двенадцать", - отвечает водитель. Боже! Я чувствую как набирают удары сердце маленького человека; оно бьется учащенно, напряженно; сейчас начнут сдавать нервы, сейчас пронесутся в голове под седыми косичками ключевые кошмарные образы. Ведь я сказал ей ждать в одиннадцать... Лишние сорок пять минут!.. Только бы добраться я их отмолю, я их отработаю, залечу, как собака залижу - это ещё не так много! "Гони, пожалуйста быстрее!" Несколько томительных минут. Тошнотворный дым дешевых сигарет; я, скорчившись, как раненый в живот сижу на заднем сидении. И странно: на меня нападает сон. Сон, который не видишь, а чувствуешь, как гибнешь изнутри, который не лучше яви... "Выходи, - говорит кто-то, расталкивая меня, - быстрее вываливайся, дальше не повезу".

Я стою, опираясь о мачту городского освещения, в руках у меня все та же бутылка коньяка. "Ну и повезло же мне", - думаю. Отдираю крышечку зубами - не получается, тогда о стальной обруч на мачте - и делаю большой глоток. И вдруг внутри меня кто-то начинает кричать "Ты что?.. Ты что наделал? А как же?.. А как же?.." Но я не успеваю его дослушать: валюсь, как подкошенный. Но через какое-то время прихожу в себя от воя троллейбуса - он останавливается рядом со мной. В салоне лишь парочка: парень да девушка, едят апельсин, пьют минералку, предлагают мне. Я делаю вид, что из вежливости ем апельсинную дольку и делаю несколько, рвущих мою грудь, холодных благотворных глотков воды. Доехав до дома, я быстро перебегаю улицу; вхожу в подъезд; подымаюсь на лифте; вот стою перед открытой дверью: в квартире никого, пахнет гарью, все стены черные, обугленные, а ногам вдруг становится нестерпимо холодно...

Я просыпаюсь. Что это? Я лежу в снегу у дороги, без ботинок. Вот ублюдки! Кто же это сделал? Хорошо, что носки оставили. Я пытаюсь подняться, и вместо того только скатываюсь на дорогу. Два ослепительных столпа света бьют в глаза. Гул. Вой. Цифры. Огромные черные цифры на голубом "22" и "23" - те, которыми обманывал, уже забыл кого, нарастают. Оттопыренная железная губа готова поглотить меня. "А! Что! Что это!" кричу я и инстинктивно хватаюсь за холодную жесть. Руки мои резко рвануло вверх, схватился, вцепился намертво в металл. Меня куда-то несет. И только тут понимаю, что я под троллейбусом, он тащит меня по обледеневшей дороге. Но машина набирает скорость - и я чувствую страшную боль в пятках, точно их жгут огнем. Я кричу от боли, но не отпускаю руки, иначе буду тут же перемолот низким днищем ледяного чудовища. Пальцами одной ноги я нащупываю на днище болт, выпирающий откуда-то, черт его знает, что - это. Напрягаю пресс и упираюсь в него одной ногой, затем другой нахожу ещё какой-то выступ. При этом понимаю, что если троллейбус сейчас хоть немного тряхнет я сорвусь: ноги соскользнут, руки держатся с трудом: пальцы совсем закоченели, разжимаются, не слушаются... "А-а! - кричу. - Господи, помоги!" Троллейбус сбавляет скорость, успокаивает рев, подъезжает к остановке. Лязгнули двери. Вот сейчас нужно выползать из-под него. Выползи... Но я слишком сильно затянут и трудно опираться о обледеневший асфальт. Наберись сил и выползи! Лязгнули двери, закрываясь. Что же он медлит?.. Сейчас поедет. Это все. Я зажмурил глаза. Но вдруг откуда-то берутся новые силы. Одним рывком я вырываюсь из-под троллейбуса у самых его колес, перекатываюсь к краю дороги, и еле успеваю подтянуть ноги за секунду до того, как колеса должны их переехать.

Боже! Жив. И не просто жив, а трезв. Трезв как никогда. Даже слух обострился до такой степени, что в звездном московском небе слышу далекий вой небесных тел.

Пошатываясь, бреду в свой район. Еще один квартал, перейду шоссе, а там рукой подать. И вдруг... Что это, с синей мигалкой? Нет! Только не это! Едет прямо на меня! Почему это случилось совсем близко от дома?

Я бегу. Бегу без башмаков, по снегу, с сумасшедшими глазами, что есть сил, прочь от милицейской машины. Заворачиваю во двор... Дышу хрипло, с присвистом: легкие разрываются от боли, ноги онемели. Пригнувшись, рассмотрев для себя укрытие понадежней, перебегаю двор и прячусь за помойку. Неужели они меня потеряли? Нет, не может быть: за одну ночь, такую дьявольскую ночь два раза повезти не может. А где-то там, совсем недалеко, страдает маленький человек; смотрит на улицу широко раскрытыми от ужаса глазами, смотрит, как гаснут одно за одним окна соседних домов. Он знает, что отвыли свое автобусы и троллейбусы, и даже собаки смолкли, не гуляют. Что же ему делать? Что? Он хватается за телефонную трубку, но его пронимает холод: чем может помочь телефон? Он понимает, что это бесполезно. Он страдает, он, быть может, даже грозит кулачком кому-то... Я приду, я доползу, услышь меня! погляди легко на небо - я здесь, недалеко - только почувствуй, что я скоро буду.

- А ну подымайся!

Слышу за спиной. Я оборачиваюсь - стоит мент.

- Вот, бля-а, сказал же им, мудакам, сюда ехать, а они за тобой в другую сторону попиздохали.

Он довольно осклабился и плюнул сквозь зубы.

- Пойдем, - сказал.

- Куда? - Не могу прийти я в себя, и все ещё не веря, что такое могло случиться: я попался.

- Ты чё, под придурка косишь?

И я вижу, как бегает злыми глазками он по мне, выбирая куда бы ударить... Удар был неожиданным, между ног, и столь сильным, что, скорчившись, я упал.

- А ну подымайся, сука! - взвизгнул он, потянул меня за воротник. Послышался треск.

Я вцепился в помойку, как недавно в троллейбус.

- Я никуда не пойду.

- Подымайся! - и он ударил меня по горлу резиновой дубинкой.

Я закашлялся, в глазах потемнело, и вдруг, не помня себя схватил его за грудки и задышал ему в морду кровью:

- Послушай, ты, человек ты или кто? Как смеешь бить? Как ты смеешь?

Он хотел было применить какой-то борцовский прием, а вместо этого нарвался на мой мощный удар коленом. Рация выпала у него из чехла, и я раздавил её ногой. Глаза его вылезли из орбит; он ударил меня профессионально под коленями дубиной, но для моего мяса это было ничто. В отчаянии он скульнул. Я вырвал у него дубину, ударил его по голове и далеко её отбросил.

- Не вырывайся, раз попался, - прохрипел я, ложась на него. - Ответишь мне за всех. Сначала ответь, сука, как ты можешь бить? Как можешь задерживать меня? Меня! - я крикнул громче обычного. - Мою бессмертную душу, лимита поганая!

В ярости я разлаялся хохотом.

- Ну, козёл, - прошипел он, вырываясь из-под меня, - ты за это ответишь. Сюда! - Вдруг громко крикнул он.

Я всерьез испугался и зажал ему рот.

- Тихо, слышишь ты, тихо. Ну не кричи.

И зажал ему рот.

- Су-у-у! - вырывалось из него.

Он полез было за своим макаром, но я перехватил его руку и ударил ею о железную трубу - макар отъехал по корке льда.