Андрей Бинев - Завтрак палача Страница 7

А еще тот, кто приходит на смену Первой Заднице, обычно сразу вычисляет самого вероятного конкурента, то есть, по существу, Вторую Задницу, и тут же отправляет его за решетку. Очень далеко!

У нас тоже так часто бывает. Конкуренция — она и есть конкуренция! Как в животном мире, так и у людей. Не признавать этого — значит противиться природе.

Но у людей это выражено по-своему. Скажем, если у кого-то много денег, а он не собирается ими делиться или же ставит особые условия, их просто отнимают. По возможности все. При этом непременно делают вид, будто все по закону.

А как же, конечно, по закону. По закону природы, если хотите. Ну и что с того, что не в мире зверей, а в сообществе людей! Один суд накладывается на другой, соответственно и тюремные сроки растут. А если обнаруживается множество друзей, то и им находят место где-нибудь подальше. Например, вблизи вечной мерзлоты.

Получается, в их стране всегда два «царя», как два полюса: плюс и минус. Один — на троне, другой — на нарах. За того, кто на троне, руками и ногами (не обязательно — головой) перепуганное насмерть разношерстное большинство, а за того, кто на нарах, — настороженное, хоть и просвещенное, меньшинство. Один как мышцы эпохи, а другой как совесть, то есть дух. А вот что нужно народу — мышцы или дух? Я не знаю.

У них, в России, уже был такой случай в истории, когда двое вдруг поменялись местами: тот, что был на троне, пошел на нары, где его потом благополучно шлепнули вместе со всей семейкой, а тот, что был на нарах и в эмиграции, пересел на трон. Известно, что из этого вышло! Мир содрогнулся. Лучше бы уж каждый оставался на своем месте, честное слово!

А еще у них всегда имеются важные, незаменимые сумасшедшие. Но их не сразу разберешь. Это потому, что они вместе со всеми идут в политику, а там ведь все поначалу выглядят более или менее одинаково. Это уже потом становится ясно, у кого из них еще с рождения крыша поехала.

Возьмите, скажем, Александра Македонского, или вот еще — Чингисхана, или Наполеона Бонапарта. Да хотя бы и Гитлера, Сталина, Муссолини, Франко, Мао или даже этого упыря Ким Ир Сена, или, например, Фиделя Кастро… С добром ведь будто все поначалу идут. Кроме как о справедливости, ни о чем больше и не говорят. Только люди уши развесят, а они хлоп по планете кулаком (да даже пусть лишь по своей собственной земле!), и из нее, как из рождественского поросенка, кровь брызжет. Хорошо еще, когда такие только на вторых ролях оказываются, а если — на первых…

Это мне все именно так Иван Голыш говорил. Возможно, и его бы самого постригли на целую голову, как некоторых непонятливых. Но он увернулся.

У меня мама, как я уже говорил, из Сибири. Она мне про тамошние красоты время от времени даже что-то рассказывала. Но в Сибири есть еще одна уникальная особенность — лагеря для тех самых непонятливых.

Я ведь в Сибири и родился — у белой мамы и у черного папы, бразильского инженера, которого почему-то именно туда послали немного подработать. Замшевым я получился, необычной расцветки для ослепительно белых русских снегов. Но я не помню этих снегов, потому что меня увезли в Бразилию совсем еще маленьким.

А ведь русские, которых укорачивают на голову, все местные! Что же они намеков-то не понимали?

Иван как раз понял. И сразу слинял в Англию. Правда, сначала полгода пожил в Швейцарии, в Женеве. И только уже потом решил, что в Англии лучше. Именно в это время он стал крепко выпивать и почти втянулся в это легкое и вольное дело. Однако что-то внутри него крепко нажало на тормоза, и он вообще отказался от спиртного. Вокруг все думали, что Иван в прошлом алкоголик, а он никого и не разубеждал.

Может, он и был алкоголиком по рождению, но вовремя сам об этом догадался и надавил себе на глотку. Потому-то, проживая уже в нашем парк-отеле, он с такой брезгливостью относился к постоянным запоям другого русского — Товарища Шеи.

Однако вернемся в те годы.

К нему в Англии подкатил беженец из России, сказочно богатый тип. Этот неутомимый интриган предложил употребить все силы и средства, чтобы тех, кто им намекал уплыть из родины подальше, тоже выставили из России. То есть поменяться с ними местами.

Иван сказал мне, что сначала он тоже очень сильно рассердился, ведь столько риска было на родине, столько крови там утекло, столько денег прошло через его руки, что обидно было до слез все это терять. Поэтому он поначалу и снюхался с тем интриганом.

Кроме того, привычка срывать банк, вопреки правилам и лишь благодаря близости к высшей власти, тут оказалась почти неприличной. Впрочем, и здесь подобное иной раз происходило с местными выскочками и прохиндеями, но рано или поздно другие выскочки и прохиндеи хватали их за задницу и тянули в тюрьму на целую человеческую жизнь, а то и на несколько. Там же, где привык жить и хватать все, что плохо лежит, Иван, тюрьмы можно было избежать. Для этого необходимо было не отступать от двух обязательных условий: делиться (это первое правило), и делиться только с конкретными людьми, надежно держащими политическую власть в своих крепких руках (это — второе условие). Стоило нарушить первое правило, а следом за ним почти автоматически — второе, и вот ты уже в беде.

Когда-то тот властный приятель его сестры сказал Ивану:

— Советский социализм отличался от западного капитализма одним принципиальным условием: у них деньги делали власть, а у нас власть делала деньги. Социализма не стало, мой друг, а принцип сохранился. Не стоит с этим конфликтовать. Себе дороже. Это ведь система, а не просто внутренний договор. Целая система, с которой уже давно согласились все. В том числе западные партнеры. То есть с нами они стараются играть по нашим правилам. Потому любая эмиграция в их сторону — дело ненадежное и всегда временное.

Но Иван это на какое-то время забыл, тем более тот интриган развивал совершенно другую теорию — собственную, лукавую. Впрочем, он всегда был человеком лукавым.

А тут прилетает на помеле из Москвы сестрица Надежда. Свеженькая такая, не тронутая неприятностями, даже наоборот, прямо-таки цветет. Оказывается, ее главный доброжелатель и сердечный друг теперь уже очень комфортно сидит у подножия трона и страстно лобызает главную ручку. Она и говорит братцу своему, дескать, хватит лить слезы и якшаться с разными шутами, особенно с отставными, потому что в жизни еще не все сделано и не все от нее взято.

Стал Иван Голыш задумываться — как тут быть. С одной стороны, Надя клянется, что ее приятель соорудит нашему Ивану крепкую «крышу». У них есть такое выражение. Мы бы сказали не так. Но они говорят только так. А с другой стороны, денег у него полным-полно, на сто жизней хватит, и чего от добра добро искать?

Надя стала нервничать.

— Ты, — говорит, — со мной совсем не считаешься! Я тебе все это устроила, а ты сразу полез со своей признательностью к тому старому уральскому пьянице, который дирижировал иностранным оркестром под хохот всего мира, да еще потом потешал американского президента в Белом доме. Спьяну, как всегда! Теперь вот и у меня будут неприятности, — сказала она. — И у моего друга. А нам они совершенно ни к чему.

Очень кстати в это время в Англии умер скандальный русский парень: то ли его свои отравили, то ли чужие, но парень этот был связан с тем отставным интриганом.

Там вообще-то запутанная история, грязная. О ней много везде писали, говорили, выступали политики, дипломаты, разведчики, прокуроры. Но все это так ничем и не кончилось. И главное, не кончится! Ведь вся цивилизованная история человечества неразрывно связана с жестокими отравлениями и резней во дворцах. Травили и резали царей, королей, принцев, принцесс, их придворных, верных слуг и даже рабов. А кого не успевали отравить или зарезать, вешали, душили, обезглавливали, топили. И ничего, человечество продолжало жить и даже не особенно тужить.

Важно, чтобы это происходило не с тобой, а с кем-нибудь другим, очень далеким. Но когда это вдруг случается с кем-нибудь близким или хотя бы находящимся с тобой в одном пространстве, делается не по себе.

Иван смекнул, что пора выбирать, с кем ты и для чего.

У нас тоже был такой случай. В Нью-Джерси, в психбольнице. Попал туда пожилой химик. Он стал заговариваться, изобретать что-то необычное, ругаться со всеми подряд. Его проверили, и родственники решили, что он болен на всю голову. Отправили в Нью-Джерси, в клинику к моему сумасшедшему родственнику. Так этот химик и там умудрился пробраться в лабораторию и из подручных средств соорудить какое-то химическое оружие. Не знаю, что он там слил одно с другим, но вышло что-то жуткое. В результате отравилось насмерть семь человек, включая одного санитара и одного интерна.

Иван, конечно, о нашем химике так никогда ничего и не узнал, но сообразил, что случиться с ним может всякое, и выбрал худшее из двух худших — вернулся домой. Кроме того, Надю было жаль. Все же, наверное, единственная родня. О родителях же Иван больше не вспоминал.