Михаил Черненок - Архивное дело Страница 7

— Значит, у тебя в колхозе другая оплата на уборке?

— Мы своим правлением давно решили: не урезать заработки хлеборобов, если они вырастили богатый урожай. Создали полеводческие звенья, закрепили за ними землю и оплату ведем по конечному результату. Словом, наши колхозники получают деньги не за дядин труд, а за свой собственный… — Игнат Матвеевич замолчал. — Что касается подхалимажа, то, на мой взгляд, это одно из самых гадких человеческих качеств. Понимаешь, сын, не встречался мне еще ни один подхалим, который был бы думающим, добросовестным работником. Поэтому и избавляюсь от подхалимов всяческими правдами и неправдами. Я не тщеславен, чтобы окружать себя льстивыми дураками и бездельниками. Мне нужны умные, деловые помощники.

— У таких обычно ершистые характеры.

— В том их и прелесть. Это же хорошо, когда специалист отстаивает свое мнение и не дает дремать начальству. Как говорится, короли не делают великих министров — министры делают великих королей, — Игнат Матвеевич усмехнулся и внезапно сменил тему: — Кажется, сын, отвлеклись мы. Неужели следствие затеваете по Ерошкиной плотине?

— Нет. О каком следствии можно вести речь спустя полвека? Существует ведь срок давности.

— Почему же тогда Афанасий Жарков тебя заинтересовал?

— Чисто из любопытства. Не могу поверить, чтобы бескорыстный порядочный человек скрылся тайком, да еще и колхозные денежки с собой прихватил.

— Да-а-а… Тут что-то явное нет то.

— Вот и хочется узнать: кем был Жарков на самом деле?..

Глава 4

Проснулся Антон поздно. Поднявшись с постели, быстро оделся и распахнул окно. Из заросшего малинником палисадника потянуло утренней свежестью. На безоблачном небе ярко сияло солнце. В селе было безлюдно и тихо. Лишь где-то за поскотиной; как всегда в страдную пору, слышался отдаленный гул работающих комбайнов. В комнату заглянул дед Матвей. Важно расправляя бороду, подтрунивающе сказал:

— Спишь, ядрено-корень, вроде кадрового пожарника.

— Надо ж хоть раз в жизни выспаться! — громко ответил Антон.

— Шибко не кричи, — дед Матвей костистым пальцем постучал по нагрудному карману рубахи, где оттопыривалась прямоугольная коробочка слухового аппарата. — С этой машинкой я теперь, будто по радио, все слышу. Умывайся — чай пить станем.

— Отец с матерью уже позавтракали?

— Давно отчаевничали и делом занялись. Игнат — на полях. Полина — в огороде.

— Значит, вдвоем мы с тобой остались?

— Вдвоем.

Вчерашние мысли о Жаркове по-прежнему не покидали Антона. Он спросил:

— Дед, кроме тебя, кто из березовцев или серебровцев хорошо помнит Жаркова?

— Кто его помнил, все поумирали… — дед Матвей задумался. — Вот, разве, Лукьян Хлудневский из Серебровки может припомнить такое, чего я не знаю.

— Ему можно верить?

— Лукьян серьезный мужик. И очень даже хватким умом в молодости отличался. Грамоту в ликбезе шустрее всех освоил. В тридцать первом году, когда Афанасий пропал, крестьяне хотели меня в председатели сосватать. По малограмотности я самоотвод заявил. Тогда колхозное собрание единодушно за Лукьяна проголосовало, хотя годками он совсем еще пареньком был.

— И долго Хлудневский председательствовал?

— То ли до тридцать седьмого года, то ли до тридцать восьмого, пока НКВД его не припугнуло.

— За что?

— В те годы всех за одно привлекали, за вредительство. Правда, Лукьяна не посадили, но председателем он дальше не стал. Или запретили ему, или сам отказался… А жалко. Много пользы Лукьян мог бы колхозу сделать. После Хлудневского чехарда с председателями началась. И своих выбирали, и из района привозили. Едва не довели колхоз до ручки. Укрепляться мы стали уже после Отечественной, когда Игнат за правленческий руль взялся.

— Значит, Хлудневский… — Антон помолчал. — Кто еще может о Жаркове рассказать?

— Еще порасспрашивай Арсентия Инюшкина. Он, пацаном, часто кучерил у Афанасия. Самому Жаркову на костылях несподручно было жеребца хомутать, а Арсюшка проворно с лошадьми обращался. К тому же, Жарков на квартире у Инюшкиных проживал… — дед Матвей задумался. — Жалко, давно помер в Серебровке Степан Половников, который и в коммуне, и в туповозе, и в колхозе бессменным кузнецом был…

— Что еще за «туповоз»?

— Это, когда коммуна распалась, зажиточные серебровские мужики объединились в товарищество по возделыванию земли.

Антон улыбнулся:

— Дед, товарищества по совместной обработке земли назывались ТОЗами.

— Ты человек грамотный, тебе виднее. Но сибирские крестьяне туповозами их называли, — ничуть не обиделся за поправку дед Матвей. — Так вот, Степан Половников мог бы тебе много рассказать о Жаркове. Афанасий чуть не каждый день к нему в кузню наведывался, которая находилась в Серебровке. Лучшего кузнеца в нашем крае не было. Не только любую деталь Степан умел отковать, но и такие крестьянские машины, как молотилка, веялка или сортировка, собственными руками мастерил. Даже Ерофей Колосков, когда руководил артелью пленных австрийцев при строительстве крупорушки Илье Хоботишкину, брал к себе в помощники Степана Половникова.

— Здесь и австрийцы были?

— В Сибири много разных завоевателей сопли морозили. А кузнеца Половникова я еще к тому вспомнил, что, как говорили, Степан последним из местных жителей видал Жаркова. Домой к нему, в Серебровку, Афанасий заезжал. Вечером от него уехал и — с концом.

— Следственные органы разыскивали Жаркова?

— Искали! Предполагалось, кулаки Афанасия убили, но никаких зацепок не нашлось. Главная загвоздка заключалась в том, что вместе с Афанасием пропали жеребец и рессорный ходок. Как в воду канули. Опять же, если подумать, у Жаркова среди местного кулачества вроде и врагов не было. Коллективизация у нас тихо прошла. Считай, одного Илью Хоботишкина раскулачили и то по его собственной дурости.

— Что-то раньше я о нем ничего не слышал…

— А эту гниду давно все забыли. До революции Илья держал в Березовке винопольную лавку. Потом, после империалистической войны, завел крупорушку. На ней и умом помешался. В тридцатом году, когда крупорушка стала колхозной, хотел спалить строение. Мужики не дали разгуляться пожару, а чтобы Илья еще какую пакость колхозу не причинил, отправили его со всеми домочадцами в Нарым. Так что, в тридцать первом, когда Жарков пропал, Хоботишкина в Березовке уже не было и отомстить Афанасию он не мог… — дед Матвей в который раз задумался. — Ты, Антошка, поговори с нашей завклубом Лариской. Она историю Березовки давно собирает. И даже старую фотокарточку Жаркова где-то раздобыла.

Антон посмотрел на часы. Упоминание о фотокарточке заинтересовало его. Сразу после завтрака, не откладывая в долгий ящик, он решил переговорить с «завклубом Лариской».

Просторный сельский Дом культуры возвышался в Березовке рядом с типовым сельмагом. Когда-то здесь стоял невзрачный бревенчатый домик с поблекшей от времени вывеской «КЛУБ». Заведовала новым СДК Лариса — общительная симпатичная девушка, которая, как выяснилось, была родной внучкой Лукьяна Хлудневского и даже фамилию дедову носила. Три года назад она закончила Новосибирское культпросветучилище и вернулась в родное село. Лариса наперечет знала своих земляков, так что Антону и представляться ей не пришлось. Разговор состоялся в кабинете заведующей, основательно заставленном всевозможной радиоаппаратурой и причудливо изогнутыми трубами духового оркестра. Окинув взглядом столь богатое хозяйство, Бирюков с улыбкой сказал:

— По-моему, у вас на каждую душу населения приходится по три музыкальных инструмента.

— Что вы, Антон Игнатьевич! — Лариса тоже улыбнулась. — Наши самодеятельные кружки славятся на весь район. Свой ВИА имеем, джаз. А недавно Арсентий Ефимович Инюшкин организовал кружок гармонистов. Знаете, как он отлично играет на гармони?..

— Знаю. Без Арсентия Ефимовича раньше ни одна свадьба в Березовке не обходилась.

Постепенно разговор перешел к прошлому села. Лариса еще больше оживилась и увлеченно стала рассказывать, как она с первого года после училища организовала школьников на поиски интересных фактов из прошлого, чтобы впоследствии создать в фойе Дома культуры портретную галерею передовых людей колхоза со дня его основания. Рассказывая, девушка отодвинула на край стола «Боевой листок», который сосредоточенно раскрашивала перед приходом Антона. Затем открыла тумбочку, достала из нее четыре толстых тетради и пачку пожелтевших старых фотографий. Разложив их на столе, сказала:

— Видите, сколько материалов мы успели собрать. В этих тетрадках записаны рассказы местных старожилов о прошлом.

Бирюков с интересом стал перебирать фотографии. На одной из них был сфотографирован лихой матрос с улыбчивым волевым лицом. Антон почти интуитивно узнал Жаркова. На обратной стороне фотоснимка выцветшими коричневатыми чернилами было написано: «Ефиму Инюшкину на память от Афанасия». Ниже стояла разборчивая подпись «Жарков» и дата «3 декабря 1930 г.».