Светлана Успенская - Блондинки начинают и выигрывают Страница 7

А то с ним один случай был… Нет, ты послушай, послушай, тебе интересно будет, все равно доктора до вечера ждать, пока он после обеда выспится, так что слушай…

Однажды клиент нашему Митричу очень уж смурной попался. Долго валялся незнамо где после пьяной драки, вот у него фотография-то и попортилась. Короче, на виске у него было… Нехорошо, одним словом… Ухо одно напрочь отвалилось, и носик чуть на сторону пополз.

А горюющие родственники требуют: мол, желаем, чтобы наш драгоценный папаня был как при жизни. Чтоб в душе все переворачивалось, когда сослуживцы его в последний путь повлекут. И сразу «барашка в бумажке» и лицевой снимочек Митричу вручили, лет двадцать назад сделанный, для сличения физиономий. Плачут, желают, чтобы ихний папаша получше физией вышел. Поблагородней.

Ну, наш Митрич снимок в карман сунул, «красненькую» в ладошке зажал, все как полагается. Говорит, мол, наша контора работает по желаниям трудящихся, сделаем вашего папашу в лучшем виде, если еще одну «красненькую» к торжественному выносу представите. Убитые горем родичи обещались, конечно.

А тут, как на грех, еще одну жертву капитализма привозят. Девицу юных лет в синюшной раскраске. Она на шоссе подрабатывала, помогала водителям размыкивать путевую тоску. По сходной цене и только в пределах Московской области. Потому как далеко выезжать она не любила, предпочитала нормированный рабочий день, то есть ночь, и твердую таксу, причем не в иностранной валюте, а наших деревянных, для простоты жизни. И вот приходят к Митричу рыдающие подруги этой девицы в платьишках по самое никуда и тоже просят сделать их любимую Вавочку в лучшем виде, потому что она у них вроде как за примадонну считалась. И тоже фотографию вместе с «красненькой» в ладонь художнику суют. И просят сделать ихнюю девицу в виде невесты. Чтобы даже черты непорочности и святой простоты на лице проступили сквозь сплошной синяк (дамочку эту из «КамАЗа» на двести одиннадцатом километре на полном ходу скинули, вот она немного и побилась, пока в кювет кубарем летела).

Ну, Митрич фотографию дамочки в другой карман сунул и пообещался представить в лучшем виде. Как полагается.

Надо сказать, у нас места тихие. У нас не столица, чтоб каждодневно свалку устраивать. У нас бывает, неделю ждешь — и ничего, разве что какую-нибудь старушку-молельщицу из деревни привезут. А что старушка… Она от старости уже вся ссохлась, как святые мощи, и гримировать ее — только краску даром изводить. Тихо-то у нас тихо, а вот тоже ведь наплывы бывают. Когда зараз два жмурика приплывут, — Митричу это хорошо, это ему работа в удовольствие. Редко у него такие хлебные дни бывают.

Но только в тот день Митрич был приглашен на застолье к свату в соседнюю Брюхачиху. Помялся он, однако, прежде чем пойти. Потому как хотел сохранить себя в свежести для завтрашней работы, знал ведь, какой у его свата в Брюхачихе термоядерный самогон. Это такое пойло, брат, что мозги вместе с памятью как топором вырубает до самого утреннего опохмела. С утреца, как встанешь, опохмелишься, так враз в башке прояснеет. Точно в голову новую лампочку ввернут. Такой, брат, самогон особенный. Они его из каких-то грибов гонят. Чтоб лучше шибало. Обычная водка наш народец уже не берет. Очень привыкший к этому напитку у нас народишко…

Я, приятель, почему тебе так подробно об этом говорю… Я ведь этому свату сам двоюродный плетень и знаю точно, как оно было. Уморила в тот день жена Митрича: все ныла, пошли да пошли. Охота ей было перед родней в новой юбке покрасоваться. Ну и пошли.

Дальше что было, Митрич сам не помнит. Ежели спросить — не расскажет, хоть стреляй его навылет.

А было дело так. Надрался Митрич до положения риз, как и полагается на именинах, но, помня в глубине своей совести о важной работе, честно отправился за полночь домой, чтобы с утра с новыми силами приступить к ответственному поручению. Ибо грела его мысль о том, что в неминуемой грядущности еще две «красненьких» ему обломятся.

Только забыл он про чудесные свойства брюхачихинского самогона.

Объясняю тебе, в чем ошибка его заключалась. Запамятовал он взять с собой чекушку на опохмел, оттого-то и поплатился жестоко. Я так думаю, что опохмелялся он в то историческое утро чуть ли не простым пивом — вот в чем его ошибка была, чуешь?

Короче, утром пришел он беспамятно на работу, держа в голове образы людей, которых ему нужно было возродить к жизни для похорон. Потому что, считал он, настоящий художник не имеет права творить с бухты-барахты, нашармака. Должен он сначала образ этот в голове своей построить от «а» до «я», от носа до последней бородавки под глазом, и только потом уже за краски приниматься.

Впрочем, примерные образы у него были построены еще на трезвую голову, и Митрич самонадеянно намеревался, даже толком не опохмелившись, перенести их, так сказать, на полотно в животворном виде. Пришел он в свою мастерскую и принялся сосредоточенно творить. Время его поджимало, да и «красненькие» уже получены. Ибо не такой наш Митрич человек, чтобы задаток без стоящей работы брать.

Достал он снимки из кармана, из сейфа вынул краски, помаду, пудру и прочие художественные причиндалы. И стал работать на автопилоте, на одном голом мастерстве. Ну, чисто автомат! Порхает кистью так, что в жисть не догадаешься, что без памяти работает, пребывая в бессознательности от трагического отсутствия опохмелки.

Изобразил Митрич все, как положено. После работы грязные тампоны сгреб, краски в сейф вернул, фотографии в карман отправил и залюбовался делом рук своих. Папаня у него совсем как живой получился. Как и просили, со следами мужественной отваги на вновь восстановленном лице. И нос у него больше не кривился, и ухо вроде как вновь отросло. И на виске у него было все чисто, как полагается у порядочных людей.

А девица, та вообще замечательно получилась. Право слово, святая непорочность в ней светилась! Прямо хоть сей момент на небо в развеселую компанию к ангелам!

Ну, Митрич отправил эту двоицу поскорей в холодильник, а сам ушел отдыхать. Нужно было ему поправиться после вчерашнего, чтобы наконец память вернуть.

К обеду пришли горюющие родственники. Я лично выдал их ненаглядных. А они вместо того, чтобы слезами умиления от хорошей работы изойти, за голову схватились, а одна чувствительная дамочка даже в обморок повалилась, как в театре.

— Что такое? — удивился Митрич, глядя на такое. И даже оскорбился поначалу. В первый раз его работу так низко оценили. Презрели, можно сказать, вдохновение великого художника.

Пока дамочку на полу откачивали, родственники к Митричу подступили со всех сторон и ну его за грудки хватать, как за свои. Митрич такой фамильярности не любил и потому стал руками махать, чтоб те от него отступились. А родичи кричат:

— Что ты, подлец, с нашими покойниками сотворил? Зачем над родственными чувствами погнушался?

— Все сделал, как просили, — оборонялся Митрич из последних сил. Достал снимки из кармана, стал их родне тыкать. — Вот, смотрите, ваш дородный папаша не первой молодости с проломленным виском и головкой на сторону, как у куренка. Я придал ему образ приличного господина, заслуженного бухгалтера на пенсии. А вот ваша легкомысленная дама с сизым лицом. Я воплотил ее в невинном образе невесты, почившей на брачном ложе и так и не успевшей вкусить супружеских прелестей на горе влюбленному жениху.

— Да, где же, ирод, — хором кричат родичи, — где же бухгалтер на пенсии и не вкусившая невеста? Погляди, глаза разуй!

— Ты ж с пьяных глаз нашего незабвенного папашу сделал каким-то разукрашенным педрилой! — визжат одни.

— А нашу милую Вавочку в пропитого алкаша превратил! Да еще и с каким-то кавказским профилем! — вторят другие.

Тут Митрич словно прозрел. И понял, наконец, свою ошибку.

Сделал-то он, конечно, все добросовестно, как всегда. Но чуток не по адресу. Маленько ошибся. Маленькая загвоздочка вышла — перепутал он покойников. Многодетному папаше пририсовал фиолетовые тени под глазами, румянец в поллица, губы кармином подвел. И вместо отцовской многосемейной значительности на бухгалтерском лице проявилось какое-то неприличное непотребство. Которое еще и подкреплялось свернутым на сторону носом и отсутствием одного, лучшего, уха.

А невкусившей невесте он, наоборот, нос чисто вывел и лишнее ухо присобачил. И фиолетовый оттенок так слабо выбелил, что тот словно Синяковой желтизной подернулся. И лежит эта Вавочка с грузинским носом, с тремя ушами, как дура, слова сказать не может, протестовать сил у нее нет.

А что делать бедным родичам? У них время поджимает. Поминки назначены, столы расставлены, в подполе самогон охлаждается, голубцы на плите поспевают, блины пузырятся в нетерпении. Переделывать некогда.

— Тогда, — говорит Митрич, — проще простого. Поменяйтесь покойниками, и дело с концом. Пусть, какие хотели невесту, берут себе бухгалтера, а те — наоборот. Какая им, к бесу, разница!