Фридрих Незнанский - Профессиональный свидетель Страница 7

— Анастасия!

— Да что — «Анастасия»?! Или ты и об этом не слышал в своем лесничестве?

— Я посылаю тебе все деньги, которые могу. И если ты упрекаешь меня в том, что это мало?..

— Нет, папа. Разве я когда-нибудь требовала от тебя денег? — Это была правда. Дочь никогда не сетовала, что они живут скромно. Казалось, что она просто не замечает этого. — И я вполне смогу заработать себе на жизнь. Дело не в этом. А в том, что ты настолько одичал в своем медвежьем углу, что понять не можешь, как мне тяжело! — В глазах Анастасии заблестели слезы, она отвернулась. — Я не люблю кофе, а предпочитаю чай. Не пью мартини и вообще ничего не пью. Вместо того чтобы остричься коротко, я до сих пор хожу с длинными волосами. Я почти не бываю на дискотеках и не знаю, чем помада от Маргарет Астор отличается от другой. И самое главное, знать не хочу. На свете есть вещи поинтереснее.

— Я и не спорю. — Локтев уже жалел, что завел этот разговор.

— Мне плевать на шмотки и на дорогие машины. У меня отец лесничий, и я этим горжусь! Да, горжусь. Потому что я тебя люблю… — Она все-таки взяла себя в руки. Глубоко подышала и продолжила уже спокойней: — Так вот, о моем знакомстве с Олегом. Я была официанткой в «Бармалее», а он приехал туда с друзьями. Отметить день рождения. У него родители не лесники. Денег для сына не жалеют.

— Это плохо?

— Мои подруги, между прочим, считают, что очень хорошо, — Анастасия с горечью засмеялась. — Они мне так и сказали, мол, не проворонь такой подарок судьбы. Любая из них была бы счастлива на моем месте. Знаешь, как за ним девчонки бегают?

— А ты? — тихо спросил Локтев.

— А я, знаешь ли, не Золушка. Мне эта сказка не нравится. Думаю, что мы с ним действительно слишком разные. И по воспитанию, и по образу жизни, и по интересам. Мне на дискотеках неинтересно. И вообще, история с Олегом закончена, — Анастасия схватила полотенце и вышла на улицу, громко хлопнув дверью.

— Ты куда? — крикнул Локтев ей вслед.

Она вернулась и полезла в большую спортивную сумку, которую привезла с собой.

— Купаться, — ответила она, вытаскивая из сумки купальник и какую-то коробку. — Я тебе привезла подарок. Бритву «Мак три» от «Жилетт». — Анастасия бросила на стол подарок. — Только тебе она теперь ни к чему, у тебя скоро борода будет до пояса, никакой «жилетт» не возьмет. — Она вышла, взмахнув полотенцем.

Локтев несколько минут сидел, собираясь с мыслями. Нет, ну что он за дурак, в самом деле? Чего полез к девочке? Кто дал ему право ее учить? Учитель из него…

Локтев подошел к магнитофону и включил этого ее «Мумий Тролля». Или «Мумия Тролля»? Может, действительно, музыка не так уж плоха? Но, как ни старался, ничего не понял. Вздохнул, взял топор и пошел колоть дрова.

5

…Старый, почти седой орангутанг неподвижно сидел в самой чаще джунглей высоко на платановом дереве. Он смотрел вниз, и почему-то взгляд у него был грустный. Словно он знал что-то недоступное, важное, вечное и одновременно бессмысленное… безнадежное… Другие обезьяны, помоложе, скакавшие мимо по деревьям, смотрели на него с уважением, но непониманием…

Тут Гордеев открыл глаза и увидел белый потолок. Высокий. Метра четыре с половиной.

Оба-на, подумал он.

Ничего особенного, потолок как потолок, но он сразу понял, что это — в больнице. Не вспомнил, что произошло, а сперва понял, где находится. Впрочем, никакой амнезии не было. Тут же вернулись все события кошмарного сегодняшнего дня.

Едва он пошевелил рукой, как сосед по палате, которого Юрий Петрович почему-то не видел, тот лежал, где-то сзади, тут же заорал диким голосом:

— Оклемался!!!

Гордеев слегка обалдел. Сколько же он был без сознания, если такая реакция? И что вообще происходит? Может, на самом деле, дурной (и навязчивый) сон — это не орангутанг, а взрыв «роллс-ройса»?

Все прояснилось довольно быстро. В палате тут же появились два доктора. Один молодой, не больше тридцати лет, высокий и худой, второй — такого же сложения, но явно за пятьдесят.

— Ага! — радостно сказал молодой. — Я же говорил. Проспорили, Петр Петрович, проспорили.

— Ты говорил, он сегодня оклемается, — несколько хмуро сказал тот, которому было за пятьдесят. — Говорил, что, может быть, к вечеру.

— И что? Или я не выиграл, если он пришел в себя раньше? Вы, Петр Петрович, вообще предвещали ему в кому впасть в ближайшем будущем.

Делать было нечего, Петр Петрович вздохнул и вытащил из кармана пятьдесят рублей, очевидно, цену их спора.

Тут Гордееву стало нехорошо. В кому впасть ему, видите ли, предвещали! Он прислушался к себе и вроде никаких особых признаков болезни или недомогания не ощутил.

— Подождите, господа эскулапы! — попросил он. — Что со мной, а?

— Вы что-нибудь помните? — хором спросили эскулапы.

— Да все я помню! Генпрокуратура. Взрыв. И так далее.

— И так далее — это что? — заинтересовался молодой.

— Обезьяна.

— Какая обезьяна?!

Гордеев нетерпеливо махнул рукой.

— Большая. Седая. Сколько я был без Сознания?

— Точно не скажу, но минут пятнадцать после того, как вас в палату поместили, наверняка, — рассказал молодой. — Но скажите… что вы видели? Действительно седую обезьяну?

— Значит, только пятнадцать минут, да? — Гордеев вздохнул с облегчением и сел на кровати. Выходило, что отключился он ненадолго, что скорее свидетельствовало о нервном потрясении, нежели о серьезной травме. Гордеев спустил ноги на пол.

— Но-но! — закричали доктора.

— Да ладно, — заворчал Гордеев. — Я в порядке. Скажите лучше, Турецкий где? Это же он меня сюда, верно?

— Кажется, он действительно в порядке, — удивился Петр Петрович. — Смотрите-ка! Все помнит. Действительно, господин Турецкий привез вас сюда и сказал, что вернется вечером, после семи часов, потому что раньше не освободится. А скорее — после восьми. Только у нас посещения возможны лишь до девяти вечера. И то — привилегированным клиентам. Так и знайте.

— Мне по барабану, — честно признался Гордеев.

Итак, прояснилось следующее. После взрыва Турецкий привез Гордеева в закрытую клинику на проспекте Вернадского, где обслуживали сотрудников частного сыскного агентства «Глория» и где (пока что) у директора «Глории» Дениса Грязнова был открыт неограниченный кредит («Ровно до тех пор, — как шутил Грязнов-младший, — пока кому-нибудь не придется делать пересадку мозга»). Соответственно все его ближайшие друзья этим пользовались. У Гордеева, видимо, было только сотрясение мозга. Никаких переломов, никаких травм. Осколками от взрыва машины его не задело, если не считать глубокого пореза на лбу от пивной крышки. Ирония судьбы. Его коллегу и учителя разорвало у него на глазах в клочья (да и еще одного человека, Аркадия Клеонского, между прочим, тоже), а его…

Слава богу, девочки-школьницы действительно не пострадали вовсе, если не считать ссадин от того толчка на асфальт, что был на совести Гордеева. Турецкий распорядился и на их счет, их отправили домой, а позже ими займется детский психолог, так что, в общем, все было в порядке. Насколько это возможно в таком случае.

Гордеев потребовал свою одежду, первым делом достал мобильный телефон, созвонился с Турецким и попросил его прислать кого-нибудь с его же, гордеевской, машиной, которая по-прежнему торчала на стоянке Генпрокуратуры. После этого Гордеев подписал отказ от госпитализации: на этой бумаге настоял Петр Петрович, а его молодой коллега только посмеивался и говорил, что тут и опасаться нечего, поскольку у Гордеева определенно чугунный лоб и все остальное, так что расшибить он себе ничего не в состоянии.

Положа руку на сердце, Юрия Петровича несколько подташнивало, и чувствовал он себя далеко не блестяще. Петр Петрович поглядывал на него с некоторым беспокойством.

— Только я вас умоляю, не геройствуйте, — попросил доктор, — хотя бы за руль сами не садитесь. — И вручил пациенту баночку с какими-то пилюлями — принимать три раза в день за полчаса до еды, в течение недели.

Меньше чем через час приехал Филипп Агеев, оперативник из «Глории», заботам которого Турецкий поручил попавшего в переделку адвоката. Агеев в «Глории» считался главным автоспециалистом и непревзойденным водителем (во времена работы в МУРе Филипп занимался автоугонами и кражами имущества из автомобилей). Он Гордеева вполне устраивал, хотя бы потому, что разговаривать сейчас ни с кем особенно не хотелось. Однако Филя в плане светской беседы — человек самодостаточный: всю дорогу до Новой Башиловки, до самого гордеевского дома, говорил без умолку, чем здорово утомил.

А у Гордеева перед глазами стояла сцена взрыва. Почему-то в его сознании смерть Гарри Рудника и Аркадия Клеонского, погибших в зеленой английской машине, как-то причудливо слепилась, трансформировалась, мутировала в гибель некоего цельного существа, имя которому было — «роллс-ройс».