Илья Штемлер - Признание Страница 7

— Не веришь? — загорячился Гоша. — Он тебе сам скажет. Ленинград повидаешь, себя покажешь. Меня бы послали, я б там букинистические лавки потряс! Специально в отпуск хочу отправиться.

В лаборатории было тесно от столов. Несколько молодых людей, собравшись у стеллажа завлаба Михаила Степановича Курочкина, обсуждали какую-то проблему. Сам Михаил Степанович, вытянув короткие ноги в клетчатых брюках, с удовольствием смотрел на своих расходившихся сотрудников.

— А мне как-то все равно! — говорил толстый Цимберов. — Озолоти, чтобы я защитил диссертацию.

— Ну вот еще, — добродушно подначивал Михаил Степанович.

— А ты-то сам?! — встрепенулся маленький Доронин, зыркнув на Цимберова. — Тоже шустришь ведь.

Тут Цимберов заметил Глеба.

— Вот Казарцев, к примеру. Ты, Глеб, будешь диссертацию писать? Или так проживешь?

Глеб молча прошел к своему столу.

— Дай человеку вначале институт закончить, — вступился Ведерников. — Потом он сразу докторскую кинет.

— Опять же! Почему Казарцев не торопится институт заканчивать? А потому что ему институт не нужен. Он самородок. У него интуиция развита. Талант. — Цимберов похлопал Глеба по плечу. — Обложили его со всех сторон: «Диплом, диплом», — он и подался в институт… Конечно, обидно получать меньше чернокнижника Гоши. Но захочет кандидатом стать, так он диссертацию одной левой настрочит, в рабочем порядке…

Михаил Степанович поднялся. Его клетчатые брюки, перепачканные канифолью, скрылись за опавшим подолом длиннющего халата. Треп ему надоел. Нащупав в кармане халата флакончик с белыми гомеопатическими горошинами, Михаил Степанович отсыпал на ладонь несколько штук и отправил их в рот. После контузии его иногда мучили головные боли…

Лаборатория уже стряхнула с себя утреннюю размеренность. Ровный гул унформера. Экраны осциллографов в голубых полосках характеристик. Терпкий запах жженой канифоли.

Глеб Казарцев сидел, отвернувшись к окну. Прозрачные одинокие облака напоминали медуз… В июне он был в Ялте — вначале один, потом приехала Марина. У нее был золотистый купальник, Марине он очень шел. На пляже она привлекала внимание, и Глебу это было приятно. Неужели она и вправду ждет ребенка? Ну и новость… В конце концов, он отец. И это сейчас ко многому обязывает. Это даже как-то и меняет все дело. Он теперь должен думать не только о себе, верно?

Михаил Степанович придвинул к столу Глеба железный треножник и сел. Калька под рукой Глеба вся была изрисована женскими головками. В профиль и анфас.

— Талант пропадает, — произнес Михаил Степанович. — Я звонил тебе вчера.

Глеб оставил фломастер и подпер кулаками лицо.

— Да. Мама мне передала.

— Тебя очень огорчили замечания Алексеева?

Глеб сразу и не вспомнил, кого имеет в виду Михаил Степанович. Ах да… Представитель заказчика. Высокий, лысый, с рыхлыми, точно творог, щеками…

Глеб усмехнулся. Милый, добрый Михаил Степанович, мне бы сейчас только эти неприятности.

— Между тем он очень высоко оценил твою работу, — продолжал Михаил Степанович. — Звонил я тебе вот по какому поводу: хочу рекомендовать твою работу в Ленинград, на конференцию.

— Я слышал, — произнес Глеб.

Михаил Степанович обернулся и погрозил Гоше кулаком.

— Так ведь собирался ехать Кравец, — проговорил Глеб.

— Ученый совет решил, что он не готов.

— Но ученый совет мою работу и в глаза не видел!

— Это я беру на себя. Достаточно им показать последние результаты. Выходить надо, Казарцев, заявляться. А конференция, сам понимаешь, — сразу на виду. Я уже прозондировал. Начальство — за! Сходи в первый отдел, возьми разрешение на работу в ночные часы.

Михаил Степанович поднялся.

Надо было поблагодарить, сказать: «Спасибо, Михаил Степанович», или еще что-то в этом роде, но Глеб молчал…

Он взял фломастер и принялся что-то рисовать на кальке.

Вообще жизнь Глеба складывалась без особых неприятностей.

В школе он считался хорошим учеником, его ставили в пример. И ему правилось учиться. Нравилось вечернее сидение за секретером. В квартире в это время было тихо.

Ощущение восторженности не покидало его. Свойство натуры — увлеченность, дар божий. Чем бы ни занимался. После десятого класса он не стал поступать в институт, а устроился в КБ, точно зная, что ему нужно. В кадрах его зачислили подсобником-курьером в отдел сбыта. Выдали автобусную карточку. Полгода он ездил по учреждениям, развозил в специальном чемоданчике-контейнере хрупкие интегральные микросхемы. Однажды на очередном открытом семинаре в лаборатории Михаила Степановича Курочкина выступил парень. Он ничего не предлагал, а лишь задавал вопросы. Наивные и ясные. Ему отвечали снисходительно, принимая за сотрудника одного из многочисленных отделов конструкторского бюро. Спустя несколько дней в коридоре КБ Михаил Степанович вновь встретил этого парня. Разговорились. Узнав, что Глеб всего лишь курьер отдела сбыта, Курочкин переманил его к себе. А через три года предложил инженерную должность. Глебу тогда был двадцать один год.

Жизнь шла по восходящей… До вчерашнего дня! Возможно, и наступит время, когда он забудет вчерашний день, как забывают выздоровевшие больные темные больничные коридоры, подоконники, заставленные фикусами, марлевые оконные занавески… Именно так: самое разумное — положиться на естественный ход вещей. Обратно не повернуть, значит, все предначертано, все предопределено. И не надо было ни о чем никому рассказывать, впутывать посторонних людей. Как же случилось, что он рассказал? От страха и отчаяния? А может быть, и какой-то неосознанный расчет: мол, не утаивал он, хоть и скрылся с места происшествия. Не смолчал. Рассказал друзьям, рискуя тем, что история эта перестанет быть тайной, что может и выплеснуться наружу. Теперь трудно понять — рассказал, и ничего уже с этим не поделать…

Глеб аккуратно уложил фломастер в прозрачный футляр. Стянул сатиновые нарукавники. Первый отдел находился этажом ниже…

— Да! А у нас опять на улице ЧП! — воскликнул Цимберов, ни к кому не обращаясь.

— Битва у гастронома? — спросил Доронин. — У вас веселый райончик.

— Вчера на Менделеевской бабку сбили. На том же месте, где неделю назад такси в дом долбанулось.

— Кто же наколол бабусю? — Гоша Ведерников разминал сигарету, раздумывая, выйти покурить или еще рано.

— Там место такое — поворот и сразу темень, — ответил Цимберов.

Не решаясь выйти в коридор, чернокнижник Гоша все еще разминал сигарету.

— Естественная убыль, — произнес он философски. — Жертвы стремительного века. В конце концов, общество должно смириться с тем, что рост техники влечет за собой гибель какой-то части членов этого общества. Жертвы прогресса. Никто тут не виноват. Автомобили — дело рук человеческих. Мы вот тут с вами сеем разумное, а, глядишь, через некоторое время — бац и где-нибудь хлопнут, допустим, Женьку Цимберова, каким-нибудь электронным лучом, предназначенным для стирки белья. По неосторожности. И не надо будет мне отдавать Женьке долг — семь рублей…

— Ну в случае с Женькой это одно — он сам луч этот растормошил, — вступил Доронин. — А старушка-то при чем? Божий одуванчик. Она тут при чем?

— Единый организм, — продолжал вещать Гоша. — Я читал, что существует теория единого организма у муравьев. Отделите муравья от муравейника, и он перестанет существовать, как не может существовать отдельно часть нашего тела. И весьма возможно, что люди тоже неотделимые части чего-то общего, связанные какими-то неизвестными полями единства. Не социальными, а биологическими. А раз так, то достижения и просчеты общества касаются не отдельных людей, а всего человечества. И бабуся наша, как ни жаль, частица этого поля. В то же время другая бабуся, где-нибудь в клинике, поддерживает свою жизнь с помощью сложной аппаратуры искусственного сердца, которая является таким же продуктом века, как и автомобиль. Так на так!

— Глупости! — Доронин крутнулся на своем вертящемся стуле. — Ерунда! Вооружи твоей теорией общество, и завтра самым безопасным местом будет ящик под могильной плитой.

Книжник Гоша печально покачал головой:

— Очень жаль, Доронин, что ты в таком прикладном смысле понял мою точку зрения. Тебе, Доронин, не хватает полета фантазии, воображения. Ты примитивист, Доронин. И вульгарный материалист. А может, просто еще маленький.

Доронин разозлился. Намек на его маленький рост всегда выводил добряка Доронина из себя:

— Да! А того гада, который наколол старушку, я б в тюрьму упек. И не дрогнул. Паразит. Пользуется достижением цивилизации, а ездить, как человек, не умеет. Или накеросинился в стельку. Его хотя бы поймали?

— Нет, — ответил Цимберов. — Все шито-крыто. И никаких улик…