Сергей Хелемендик - Группа захвата Страница 7

Быть может, и во второй раз они поначалу не хотели убивать. Просто увезли на дачу в Нероновку дочь заведующего универмагом, чтобы наказать родителей (заведующий послал в область какую-то жалобу). Но девочка, когда ее отдали родителям, потеряла рассудок, целыми днями кричала, и это слышал весь город. И ее отец, человек в общем-то пугливый, был все время на грани. Волчановы караулили его, следили днем и ночью, боялись, что он увезет девочку в область и все раскроется. К тому же, говорят, у нее на теле были явные следы насилия. И тогда они решились на убийство. Вломились в дом, вырвали ребенка из рук матери, увезли… А через день ее нашли в канализационном колодце. Снова несчастный случай…

– Откуда вы знаете все это?

– Это все знают.

– И вы молчали?! Вы знали это и молчали!

– Я не молчал…

– За три года восемь убийств! Причем все обставлены одинаково тупо и нелепо. Вызывающе нелепо! И вы хотите, чтобы я поверил вам, что в этом городе нет власти, кроме Волчанова? Что родители покорно терпели все это, как овцы? Или, может быть, сами предлагали своих детей в обмен на новый дом?

– Было и нечто похожее… Поймите, потом Волчановым было уже неважно, кого убить. Важно было сделать это безопасно. Поэтому выбирали самых покорных. А потом награждали. Ведь вы были у Шапкиных? Но чаще родители были просто рады, что выбрались отсюда живыми, что их самих отпускают, понимаете? Волчанов сообразил, что страх, ужас – это более надежно, чем пряник, замешанный на крови собственного ребенка. А что касается властей, то вы меня удивляете! Какие власти? Кого вы имеете в виду? Секретарей горкома? За три года их было здесь семь! Все семеро заваливали план и уходили на повышение в область. Они не знали и не хотели знать, что творится в городе. К одному из них я пробивался на прием месяц, он так и не принял. Милиция? Но Филюков вошел в их банду сразу. Еще один милиционер – Николай Волчанов. Остальные трое у них в полном подчинении…

– Все это смахивает на бред! Вы же не на острове живете! Есть область, есть столица. Неужели никто не додумался обратиться…

– Если вы еще раз скажете, что это бред, я замолчу, – тихо произнес учитель. – Как только я понял, что детей убивают, я бросился что-то делать. Я обратился к директрисе, затем к местным властям, потом в область. И почувствовал, что вокруг меня стена! На меня смотрели как на слабоумного, а мои слова называли бредом. Как называете вы сейчас! В области я был дважды. В прокуратуре чиновник принял мое заявление на имя прокурора, пробежал глазами, хмыкнул и сказал, чтобы я ждал ответа. Вот и жду до сих пор… Еще писал в столицу. Приезжали три комиссии. Я каждый раз надеялся, но получалось так гадко! Комиссию сразу везли на дачу Волчанова и устраивали там оргию. Сценарий был всегда один и тот же, позднее Волчанов сам мне рассказывал в деталях. Сначала закуска, потом баня, уха – и здесь вступал в игру главный козырь: пьяным гостям подсовывали девочек лет четырнадцати-пятнадцати и снимали…

– Но вы же пишете, что девочек убивали!

– Да, но не всех, вовсе даже не всех… Понимаете, то, что я скажу, с трудом поддается рассудку. В это трудно поверить. Я сам долго не верил, но сейчас убежден, что это так. Волчанов поразительно быстро создал свою новую, оригинальную форму общественного управления. Главным он сделал страх за детей! Это сильное чувство, уверяю вас, на нем можно играть. Поймите, все это происходило на моих глазах, я сам видел, как вырисовывается эта новая форма общественного устройства и ничего не мог сделать. Все началось с единичного пьяного преступления, а уже через год Волчанов собрал вокруг себя еще нескольких убийц и сумел внушить безумный страх всем, абсолютно всем, и не только здесь, в городе. Его прикрывают в области – я имел возможность почувствовать это. Впрочем, не будем терять времени… – учитель подошел к книжному шкафу и достал тетрадку. – Все факты с датами, подробностями, деталями описаны мною здесь. Вы можете выключить магнитофон, если согласны взять, я отдам вам эту тетрадь. Вопрос, что вы с ней будете делать…

– Передам в прокуратуру СССР.

– Туда я уже послал три подробных письма, и там у меня репутация маньяка. Волчанов в последнее время все чаще намекает, что меня давно пора направить на принудительное лечение в психиатрическую больницу как социально опасного шизофреника.

– Я принесу это в прокуратуру сам и добьюсь приема в самой высокой инстанции. Подключу журнал. У меня есть связи… – я вдруг растерялся, и учитель заметил это.

– Вы уверены, что сумеете выбраться? – осторожно спросил он.

– Откуда выбраться?

– Отсюда…

– Любопытно, а кто мне может помешать?

– Волчанов. Я не думаю, что он вас отпустит, пока вы не дадите ему твердые гарантии своего молчания. Вас уже скомпрометировали, в городе известно, что вы были на даче. Фотографии привез мне сам Волчанов. Посмотрите, говорит, это забавно! У меня в глазах потемнело. Правда, на снимках вы выглядите, как мертвый. Если Волчанов узнает о том, что мы встречались…

– Но он не узнает! Я тайком выбрался из гостиницы.

– Бог мой! Какие тайны могут быть здесь, в этом городе! Тем более от него. Да я больше, чем уверен, что он уже знает и о вашем визите к Марье Петровне, и о том, что сейчас вы у меня! Он знает о каждом вашем движении. Вы что же, не понимаете, что весь город следит за вами? На вас смотрят стены, камни мостовой… Визит сюда – это ваш приговор, понимаете?

Я обернулся. На пороге стоял старик с чайником в руках и с тревожным удивлением смотрел на нас. Потом он поставил чайник на стол и вышел.

– Но вы… – с трудом произнес я. – Вы же до сих пор живы! Вы пишете письма открыто, от своего имени, и до сих пор живы!

– Как видите… Но это ненадолго. Жизнь сплела чудовищно странный клубок, и я оказался им нужен. То, что я пишу, им даже на руку – не из области приехали, а сразу из Москвы. Все проверили, все спокойно… Еще раз приехали – снова все хорошо. А этот сумасшедший все равно пишет – ну и пусть пишет… – последовала долгая пауза. – Кроме того, у Волчанова, как у многих настоящих преступников, есть потребность выговориться. Иногда он приезжает ко мне, садится вот здесь, где сидите вы, и рассказывает о своем тяжелом детстве. Как мачеха вонючей тряпкой его по лицу хлестала. Он никогда не говорит об убийствах, а мои слова, самые отчаянные и дерзкие, пропускает мимо ушей. Он играет со мной роль такого волка, который надел овечью шкуру, пришел к овечке и просит, чтобы она его пожалела. От спектакля он получает удовольствие – я это чувствую. Но терплю… – учитель замолчал.

– Тому, что я до сих пор жив, сразу несколько причин, – продолжил он. – И как только хотя бы одна из этих причин перестанет действовать, меня смахнут с доски, как битую пешку. Кстати, то, что я писал, отчасти спасает меня: было бы неудобно, чтобы сразу после писем в прокуратуру со мной что-то случилось. Ради этой отсрочки и писалось первое письмо полтора года назад, а вовсе не потому, что я надеялся: приедут из Москвы проверяющие и сразу все разоблачат. И отсрочку я получил, но все равно я у них в руках, связан, они держат нож у моего горла…

– Что вы имеете в виду?

– Это несколько странная история. Я не уверен, что сумею объяснить… В городе есть девочка, моя ученица, к которой я по-настоящему привязан…

– И они напоили вас силой и сфотографировали е ней в постели?

– Бог с вами! Что вы! Она совсем еще ребенок, ей двенадцать лет! – учитель растерянно завертел головой и стал похож на встревоженную птицу. – Понимаете, мне, в сущности, нечего, право же, совсем нечего стыдиться… Но они меня уже второй год обвиняют, пытаются уличить в чем-то постыдном, и я порой поневоле начинаю стыдиться… – он совершенно растерялся и покраснел. Затем с видимым усилием продолжил:

– Дело в том, что меня вообще мало интересуют женщины… Поймите правильно, речь идет не о каком-то отклонении. Мне это неинтересно… Мне это не нужно… Один раз в юности я попробовал, и у меня возникло жгучее отвращение. А дети, понимаете, это нечто совсем другое. Здесь нежная, безупречная чистота, прелесть первого пробуждения души. Здесь нет ничего грязного… Я незаметно для себя привязался к этой девочке, и они узнали! Был целый заговор: натравливали на меня учителей, ее родителей, обвиняли бог знает в чем! Волчанов тогда впервые появился в этом доме и дал мне понять, что она – заложница моего благоразумия. Вы представляете всю жестокость моего выбора!.. В это время меня начинало терзать сознание того, что девочка взрослеет у меня на глазах, что вот-вот из прелестного невинного ангела она начнет превращаться в юную женщину, одержимую своей созревающей плотью. Я только начинал внушать себе, что она, постепенно взрослея, найдет достойного спутника, и это будет не грязно, не безобразно, а красиво, быть может… Волчанов тогда прямо заявил: Наташу постигнет участь других, если я не успокоюсь. И я тут же успокоился…