Сергей Белан - Казна Херсонесского кургана Страница 7

— То-то я смотрю ты притих. Держись…

Тем временем автобус все-таки двигался вперед, кондукторша лениво выкрикивала название остановок: «Стройгородок!», «Гаспра!», «Кореиз!», название каких-то санаториев, народ потихоньку выходил, в салоне стало посвободней. Можно было размять затекшие конечности и вздохнуть полной грудью. Наконец после очередного спуска объявили конечную остановку маршрута, автобус заехал на небольшой пятачок и остановился напротив неказистого здания автостанции. Симеиз.

Уже вечерело. Потные и злющие, они выкатились на свежий воздух и первым делом бросились вниз по ступенькам в бункер туалета, который, к счастью, оказался рядом. Потом, поднявшись наверх, облегченно перевели дух, огляделись.

— Все, Боб, кажись, финита! — сказал Мироныч, вытирая лицо, влажным платком. — Я тоже думал, с ума сойду в этой адовой клоаке.

— Это еще не финита, — вяло отозвался Боб, — вот найдем крышу, тогда…

— А как тут ее искать, черт знает. Джексон, помнится, говорил, что здесь, на автостанции, бабульки кучкуются, предлагают, да что-то не видно никаких бабулек.

— И вон смотри, будка — «Бюро по найму жилья», — показал Боб, — так она вроде паутиной поросла.

— Видать, Боб, таких, как мы, пилигримов здесь пруд пруди — шампанского и ковровых дорожек не предвидится. Придется вести самостоятельный поиск методом слепого тыка.

— Тогда пошли — коротать ночь под кипарисами удовольствие небольшое, — безрадостно заключил Боб.

Они пересекли площадь и наткнулись на автоматы газводы. Два из трех работали.

— Выпьем по стаканчику? — предложил Мироныч. — Я в этом дурном автобусе истек, как медуза на солнцепеке. Медь есть?

Боб выгреб из кармана мелочь, и Мироныч опустил троячок в прорезь. Автомат натужно загудел, как самолет на старте, задрожал, затем благодарно хрюкнул и снова застенчиво замолчал, не выдав, однако, ни капли влаги. Мироныч с отчаянья ударил его пару раз по корпусу, но это ничего не изменило.

— Мироныч, я давно заметил, что невезуха — мать твоя крестная, — сказал Боб. — Из двух горящих автоматов один не работал и ты, как всегда, не угадал. Учись, студент…

Он достал еще один троячок и опустил в другой автомат. Тот молча проглотил монетку с таким же результатом, не удостоив жаждущего даже звуковым сопровождением.

— Вот она, сермяжная правда жизни, — сокрушенно промолвил Боб. — Нас здесь почему-то очень игнорируют, а это нехороший признак. Пойдем, что ли, искать ночлег, пока солнце не село.

Они двинулись по тихой извилистой улице, круто уходящей вверх. Стучась подряд в каждый дом и получая непременно отказ, они спустя час прошли всю улицу до конца. Дальше идти не было смысла. Дальше простиралось кладбище. Расположенное на каменистом пригорке и густо утыканное остроконечными памятниками и крестами, оно в закатных лучах солнца с виду напоминало большого ежа.

— Что ж, вот здесь и заночуем, — невесело произнес Боб, кивая в сторону погоста.

— Святое место, заночуем. Сегодня нам, видать, все равно ничего не светит. Сейчас стемнеет, на юге ночь в один мир приходит, хряпнем бутылочку с устатку, голову на гробик и бай-бай в компании с покойничками.

И Мироныч деловито потер руки.

— Ты что, серьезно? — с недоумением посмотрел на него Боб. — Нет, избави бог до поры до времени от такой компании. Лучше уж спуститься к морю и отсидеться на пляжике.

Он достал сигареты, протянул товарищу. Закурили, но не полегчало. И без того неважнецкое настроение стало и вовсе гнусным. Сидя на небольшом валуне, они молча затягивались дымом и, размышляя каждый о своем, поплевывали себе под ноги.

На темнеющем небе робко зажглась первая звезда, где-то поблизости застрекотали неугомонные цикады.

— И все-таки, Боб, хорошо, — сказал Мироныч, задумчиво глядя на погружающуюся в сизоватую дымку морскую даль. — Хрен с ним, Боб, хижину для себя мы завтра как-нибудь отыщем, зато красота какая, какой вечерок, а? У нас таких не бывает, дожди, наверно, льют и тоска дикая…

Вдруг со стороны кладбища из сумерек выплыла человеческая фигура; она приближалась к ним слегка пошатываясь. Поравнявшись с сидевшими на валуне, человек остановился.

— Мужики, привет! — хрипловато произнес он. — Закурить не угостите?

Это был мужчина лет пятидесяти, весьма неопрятного вида: длинные растрепанные волосы, пожамканная рубашка покроя пятидесятых годов кулем торчала из-под брюк с широченным клешем, никогда не видевших утюга. Правый карман оттопыривала початая бутылка вина. Мироныч протянул странному незнакомцу сигарету, полез за спичками.

— Не трать зря, пригодятся, — оставил ему мужик. — Спички здесь дефицит. Я от твоей прикурю.

— Как хочешь, — пожал плечами Мироныч, подставляя окурок.

Тот с явным блаженством затянулся и сказал:

— Спасибо, мужики, выручили. В Симеизе с куревом труба дело, к спекулянтам не подступись — семь шкур сдерут. Приходится у автостанции бычки сшибать, напотрошишь — чо-нибудь сварганишь, а так соси лапу… Вы откудова будете?

— Из Риги, — ответил Боб.

— Беженцы, что ли?

— Пока еще нет.

— Угу. А у вас там с этим делом, тоже херня творится?

— С каким делом?

— Ну, с куревом.

— А у нас со всеми делами херня творится, и с куревом тоже. По талонам…

— Да, дожились, бля, коммунизм на талоны разменяли. Заткнули килограммом дерьмовой колбасы в месяц нам глотки и сиди, чернь, не вякай. О жизнь пошла! А ведь было время, все уши народу прожужжали господа правители наши: за работу, товарищи, за работу во имя светлого будущего, и будет у нас жизнь, как в сказке — от каждого по способностям — каждому по потребностям. Ха-ха, как же… Получили… золупу конскую. От светлого будущего этого аж в глазах слепит, ослепли все вокруг, свихнулись, от счастья с ума посходили, — что творится, стена на стену идет, брат на брата, кровь льется…

Мужчина густо сплюнул. Его прямо-таки распирало от внезапно появившейся возможности прилюдно выговориться, излить душу.

— И живем мы теперь, как на Курской дуге, в завтрашний день заглянуть боимся. Да и живем ли? Существуем, точней будет… — продолжил мужчина, и затем, без всякого перехода, объявил:

— Меня зовут Гена.

Друзья в свою очередь назвали себя:

— Константин.

— Боря.

Новый знакомец извлек из кармана бутылку, вынул бумажную пробку.

— Наша правда любит плетку, наша правда хлещет водку, — сказал он, протягивая им бутылку. — Выпьем, ребята, раз познакомились. Не бойтесь, винцо доброе, самодельное. У меня, знаете, печаль на сердце — сегодня… в общем друга, вот, на кладбище поминал. Сорок дней… Пейте, я человек такой — к приятным людям всегда с открытой душой…

Те замялись.

— Да у нас и у самих выпить есть, — сказал Мироныч.

— Ваша выпивка — ваше дело, а сейчас угощаю я, Гена Гавриков, так уж, пожалуйста, если уважаете.

Друзья переглянулись и, взяв бутылку, сделали по изрядному глотку. Гена замкнул треугольник и, удовлетворенно чмокнув, засунул пустую тару обратно в карман, сгодится, двадцать копеек как-никак. Вино было действительно неплохим.

— Вы что здесь сидите, если не секрет? — спросил Гена.

— А что делать? Вот приехали, а жилья не снять, — ответил Боб.

— А-а, понятно, — протянул Гена и, пожевав губами, добавил:

— Да, сейчас с этим трудно. Сезон…

— А вы не сдаете? — спросил Боб.

— Вообще-то сдаем, но моя берет только девок.

— Почему?

— Хлопот меньше. Условие им, чтоб пацанов на ночь не водили, шум-гам не устраивали — хоть какой-то порядок соблюдается. А парней возьмешь, говори не говори, пустое, как устроят бордель — денег никаких не захочешь.

— Ну так, Гена, народ ведь сюда отдохнуть приезжает, расслабиться…

— Оно понятно, — вздохнул Гена. — А нам, местным, как быть? Для нас лето не праздник — будни, живем, работаем… Само собой, таким, как вы, порезвиться не мешает, дело молодое, дак по-человечески все решать надо. Снял, допустим, деваху, подстилку прихватил и тащи в кусты. Ночи, слава богу, теплые, лунные, комаров опять же нет.

— Да, интересная философия, — озадаченно вставил Мироныч. — Значит, по-человечески, это в кусты? Надо же, а я и не знал.

Повисло неопределенное молчание. Боб и Мироныч встали — нужно было что-то решать.

— А знаете, ребята, пойдем ко мне, — предложил вдруг Гена. — Моя в Гаспру к родне смоталась, вернется завтра. Перекантуетесь ночку у меня, а с утреца и дела обстряпывать сподручней.

Делать ничего не оставалось и они сразу согласились.

Гена Гавриков проживал недалеко. Придя к нему домой, побросав вещички и умывшись с дороги, друзья с удовольствием приняли предложение хозяина поужинать, — подкрепиться после неблизкого изнурительного пути в самом дело было не лишним.