Николай Коротеев - По следу упие Страница 7

В какой-то книжке, за давностью уже и забыл какой, он читал мудреную и мудрую притчу, как один человек задал дьяволу вопрос: «Кто самый великий полководец на земле во все времена?» А дьявол показал на холодного сапожника, что сидел на углу улицы: «Вот он — самый великий полководец во все времена. Только он не знает об этом».

«Ну а ты? — спросил сам себя Протопопов. — Участковый. Неплохой, если верить начальству, и будь доволен». — Самсон Иванович-Протопопов перевел взгляд с играющего пламени костра на Свечина. Очевидно, Кузьма уже несколько раз обращался к нему и теперь дотронулся до его плеча, чтоб вывести из задумчивости.

— Самсон Иванович, что за конверт из коры у вас в рюкзаке?

— Лубянка. В ней корешок женьшеня.

— Откуда?

— Из котомки Дзюбы. Совсем крошечный корешок. Года два. Не принято такие брать.

— Разве не всякий вырывают?

— Умный корневщик — не подряд. У умных корневщиков свои плантации есть. По десять, по двадцать лет ждут, пока подрастет женьшень. Найдут вот такой, к примеру, корень. Крошечный. Выкопают его, пересадят в тайное место. Ухаживают. Узнают — кто выкопал, могут и убить за такое…

Кузьма подивился спокойствию, с которым участковый проговорил эти слова, спросил:

— И не грабят их плантации?

— Свой, кто наткнется случайно, — не тронет. По свежим затескам на деревьях увидит — небесхозная плантация. По посадке корней увидит, по уходу. Не возьмет. Да и хозяин бывает неподалеку. Плантация, что огород — завел, так и кормишься с нее. Уж не корни, семена подсаживают.

— Вы знаете таких кладовладельцев? Да и сколько стоит, ну, средняя плантация? — с интересом спросил Свечин.

— Ни их жены, ни дети не знают, где плантации. Редко когда сыновей посвящают в тайну. Перед кончиной обычно, или уж ноги таскать не станет корневщик. А случись что с хозяином, все в тайге в тайне останется. — Искоса взглянув на Кузьму, Самсон Иванович усмехнулся. — А стоимость… И до десятков тысяч может дойти. Сколько корней смотря, какой возраст… Бывало, натыкались на старые плантации. Фартило… Не при мне, стороной слышал. Оценивали такие плантации в самородок золота с конскую голову величиной.

— Но ведь, Самсон Иванович, иметь плантацию — государственное преступление! — воскликнул Кузьма. — Существует закон, по которому…

— Да Статья сто шестьдесят семь Уголовного кодекса. Но в ней ничего не говорится о женьшене, хотя он дороже золота, металлов и кое-каких камней. «Нарушение отдельными гражданами правил… сдачи государству добытого ими из недр земли золота или других драгоценных металлов или драгоценных камней…» Не относится женьшень и к кладам. Так-то! Никто, кроме самого корневщика, не знает, сколько он нашел, сколько сдал государству, сколько себе оставил. И сколько на сторону за хорошие деньги сбыл.

— Не представляю! — нервно передернул плечами Кузьма. — Корешок травы — и такая ценность! Десятки тысяч рублей!..

— Молоды… — проговорил Самсон Иванович. — Молоды! Вот Владимир Клавдиевич…

— Кто?

— Арсеньев. «Дерсу Узала» читали?

— А… Читал.

— Так он писал, что на строительстве железной дороги был найден корень в шестьсот граммов! Редчайший из редких. Его тогда за границу за десять тысяч золотом продали. Это, считай, тысяча соболей. И не в деньгах дело… Когда старость да болезни корежить начнут — никаких денег человек не пожалеет.

— Что ж, он от смерти спасает? Женьшень?

— Как считать… — протянул Самсон Иванович. — Прошлой зимой запоролся я в промоину. По грудь вымок. Дело уж затемно было. До заимки — километров восемнадцать. А мороз. Только к утру до тепла добрался. И хоть бы чихнул.

— Женьшень принимали?

— С осени.

— Случай… — Кузьма даже рукой махнул.

— Больно много случаев… Пора вам… — нахмурившись, бросил Самсон Иванович и добавил, будто про себя: — Такой корень, про который Ангирчи говорил, должен граммов четыреста с гаком весить. Это уже государственная ценность. Таежная реликвия. В музеях таких нет. Слышал я о находке в четыреста граммов. Но если Ангирчи угадал, то Дзюба нашел побольше.

Взяв котелок, чтобы пойти за водой и залить костер, Свечин сказал:

— Кто же такой корень купит?

— Государство.

— Я не про то.

— А-а… Покупают же «Волги» для удовольствия. А корешок может лет десять жизни подарить. Кто с умом его принимает. Молод ты, здоров. Вот и не веришь.

— Тренировка, — ответил Кузьма и пошел к реке.

Вернувшись, Свечин залил костер, но Самсон Иванович не торопился с отправлением в ночное плавание.

Быстро взошел большой тусклый серп луны. Но, постепенно поднявшись, он делался серебристее, ярче. Стали различимы отдельные кусты, а легкая туманная дымка, пологом проступившая над рекой, еще сильнее рассеивала свет.

Мотор застучал раскатисто и басовито. Ясно зашелестела вода, расталкиваемая тупым носом плоскодонки. Протопопов повел лодку не быстро, но уверенно. Он хорошо знал стрежень реки. В блеклом, неверном свете он без особого труда находил дневные ориентиры.

Долина реки быстро сузилась. Берега взмыли вверх. Если бы не туманная дымка, рассеивавшая свет, то в ущелье, где по-медвежьи урчала вода, было бы совсем темно.

Подавшись вперед, крепко сжав рулевую ручку мотора, Самсон Иванович взглядом и на слух прощупывал реку перед собой.

Потом, к заре уже, берега расступились. Протопопов зажал ручку мотора под мышкой, набил трубочку, закурил.

Устроившись около средней банки, Кузьма спал.

Не мог предполагать тогда Самсон Иванович, что два дня спустя он и Свечин будут едва ли не ползком искать на здешних берегах следы, смытые ливнем.

Леонид сказал неожиданно и резко:

— Хватит спорить! Чего тут торговаться. Не бросать же лодку здесь. Давайте я спущусь в Спас на лодке…

Твердоступ, Илья Ильич и начальник «аэропорта» переглянулись и почувствовали себя неловко. Настало время отлета, но все еще не было ясно, кто отправится на вертолете, а кто погонит лодку.

— Я серьезно. Доберусь за двое суток до Спаса, — повторил Леонид.

— Гм… Гм… Нехорошо получается.

Остап Павлович подумал, что у Леонида, наверно, обостренное чувство товарищества. Это, конечно, очень хорошо, но Леониду следовало подумать и о своей матери, на которую так внезапно обрушится удар, а рядом не окажется самого родного и близкого человека — сына… И в то же время Степану Шматову надо как можно скорее попасть в Спас — дела. И у Ильи Ильича — тоже.

— Гм… Остап Павлович, — откашлявшись, сказал председатель сельсовета, — дайте листок бумаги. Без справки его ведь не похоронят. И печать со мной…

Степан Евдокимович, горячившийся почему-то больше других, отошел в сторонку.

Махнув рукой, Леонид поморщился, промолвил безразлично:

— Как хотите… Мне все равно.

По реке погнал лодку Илья Ильич. В Спасе Остап Павлович передал в райотдел внутренних дел, что сигнал Крутова подтвердился, обнаружен труп, и просьбу: выяснить личность этого Крутова, поскольку нужно уточнить обстоятельства, при которых он обратил внимание на то, что у Радужного «смердит».

Ни гостиницы, ни Дома приезжих в селе не было, и Твердоступ по приглашению Антонины Александровны остановился у Протопоповых. Остап Павлович попросил Шматова дать ему список фамилий пассажиров, улетавших из Спаса в последний месяц. Их было немного — всего восемь человек. Твердоступ встретился с ними и поинтересовался целями их отъезда, их отношением к Дзюбе. Второе получалось как бы ненароком. Гибель Дзюбы в Чертовых скалах жители Спаса восприняли так же, как и Самсон Иванович; считали, что погнался Петро Тарасович за легкой добычей. Это никем не оспаривалось. Говоря о Дзюбе, люди даже слово «деньги» употребляли на его манер: «гроши».

— Гроши он любил…

— Где пахнет грошем, тут Дзюбу понукать не надо…

— Он всякий грош до «копицы», до кучи нес…

— Он все больше по договорам: охота, женьшень, панты, бархат…

— Только на себя мужик надеялся…

— Сбочь от людей шел…

Часу в одиннадцатом вечера в комнату, где расположился Остап Павлович, пришли доктор, выезжавшая на осмотр места происшествия, и местный врач-нанаец Матвей Петрович. Они закончили вскрытие тела Дзюбы.

— Никаких свидетельств, — сказала Анна Ивановна, — что смерть Дзюбы произошла от нанесения ему огнестрельных или ножевых ранений. Однако у Матвея Петровича есть кое-какие сомнения…

— Вы это отметили в заключении? — спросил Твердоступ.

— Да.

— В чем же дело, по-вашему, Матвей Петрович?

— Сомнения — не доказательство, Остап Павлович… — начал доктор. — Тем более состояние трупа… Я считаю, что нужно провести дополнительно тщательную химическую и гистологическую экспертизу. Но в наших условиях это невозможно.