Александр Диденко - Альтернативная личность Страница 7

Вечером Сергей Арнольдович принес несколько газет, какие-то записи, бутерброд. Он взялся, в который раз за день, перечитывать некролог. Помпезный, надо сказать некролог. Сергей Арнольдович почему-то полагал, что… Что подобные статьи, статейки, есть лицемерное одолжение, которое живые оказывают покойному, конечно же, не из сострадания, а из чувства лоснящегося превосходства: ты давай сегодня, ха-ха, а я завтра, ха-ха. И тем не менее, никто не хотел бы уйти без некролога. Никто. Пышного, витиеватого: «она была для нас… все самые лучшие ее… смерть отняла у нас…» Сергей Арнольдович покачал головой. Всем хочется памяти, памятника. Ухватиться за жизнь, не отпускать. Заплакать на дорожку. По себе заплакать.

Смерть пугала и его – это вот злило Сергея Арнольдович: он привык владеть собой, управлять чувствами, так сказать, лепить из себя глыбу. Но маленькое и тщедушное чувство страха, как мышь слона, валило наповал. И он ненавидел свою трусость, и презирал ее в других, и издевался над нею. А трусость издевалась над ним. И тогда, в подворотне, он ой как струсил и не прогнал страх. Он бы и сам не ушел. Страх это часть его души – понял он – не самая большая, но лучше бы его не было вовсе. Да, три выстрела, один из которых его, и неуправляемый страх смерти. Сергей Арнольдович перевернул страницу. Марина Петровна… Марина Петровна Глухова. А ведь и она испытала это чувство. Несомненно, испытала.

Сергей Арнольдович поднялся, прошелся по ковру, остановился перед окном: за стеклом полыхало неоновое зарево столичных витрин. Красный – оранжевый – желтый, красный – оранжевый – желтый. Красная машина, красна девица. И что она потащилась в эту дыру? А если бы оставалась в Москве? Ее должны были убить и ее убили. Должны убить… Как будто в убийстве имеется некая обязанность. Успешная женщина, успешная предприниматель. Свободна, наконец… И – дура: Сергею Арнольдовичу не было жаль погибшую, он лишь сожалел о ремесле – не предотвращенное преступление, как понял он когда-то, есть служебное. Разве что ненаказуемое. А как предотвратишь? Поедешь и скажешь: «прячься»?

Днем Сергей Арнольдович разыскал этого адвоката, говорил по телефону. Все бесполезно. Сказал, что пропала два дня назад, что передал ей телефон с – дошлый малый, отметил Сергей Арнольдович – маяком. По маяку и нашли. В лесу. Следов, разумеется, никаких. Задушил и растворился. И ничего не тронул. «Ну, там кольцо, – сказал адвокат, – деньги». Кольцо и деньги… Ничего не тронул… Тронул, еще как тронул! Сергей Арнольдович пожевал мундштук. И не просто тронул, а убил. Ударил в лицо, повалил. Интересно, а он боялся? Был ли страх? Боролся ли он, как борется каждый со своей мышью? Или он играл ею? Прикармливал.

Сергей Арнольдович снял пиджак, сел за стол. Бумага, бумага, список имен. Имя, собственно, одно – Марина Петровна Глухова. Сергей Арнольдович сжал кулаки: имя одно, а покойниц пять. И нигде никаких следов. И в Снежине никаких – сказали ему – как будто она пришла туда одна. Сергей Арнольдович выплюнул мундштук. Нужно ехать! Не могло же, в самом деле, не сохраниться следов. Ведь где-то он ходил, кто-то его видел. В конце концов, Глухову запомнили наверняка. Со слов адвоката, это была женщина яркая, шумная, компанейская. Да и в такой дыре, как Снежин, невозможно не заметить ее «божью коровку» – красный джип с безобразной кошкой на заднем сиденье. Нужно ехать!

Сергею Арнольдовичу вдруг показалось все нереальным. Как будто нет его на свете, и это не он сейчас сидит за столом с зачесанными назад волосами, и нет этого офиса с небольшой прихожей, оклеенной старомодными обоями, как будто не он вчера ругал Соню, а потом жалел, как будто живы все эти Марины и пьют сейчас чай в кругу домашних, или водку – в кругу деловых партнеров, и нет этого большого города, где он вырос и где в него стреляли, и нет сейчас зимы, а на самом деле лето. И нет его мышки…

Он проснулся и обнаружил себя лежащим в пальто и в шапке. За дверью по-прежнему свистел пылесос. Андрей Борисович посмотрел на часы, повернулся на бок, вспомнил зачем он здесь. Он бежал за ней. И прятался от нее. И был уверен, что она найдет его. Возьмет и наткнется. Он выслеживал ее, а она искала его. Они были связаны. Навсегда. Он спустил с койки ноги, замер. Хотелось неподвижности. Долгой, вечной.

Холодно. Он пошевелился. Под подушкой лежал портфель. Раскрыв его, Андрей Борисович обнаружил, что портфель пуст. Приехал в чужой город с пустым портфелем… Ну, не совсем пустым – в нем лежала початая бутылка минеральной воды, вчерашняя газета лежала, какая-то бумажка. Андрей Борисович отбросил портфель, поправил галстук.

Он вспомнил, что не ел со вчерашнего вечера. Нужно было куда-то идти. И нужно было ждать. Андрей Борисович упал спиной на одеяло. В бесконечном количестве вариантов она непременно найдет его: летит к нему, а он прячется. Но все равно ждет. Так было и раньше. Сначала его толкало к ней, потом он воспротивился, уперся. И ничто не помогало. Один раз он был в степи, один – в больнице. Теперь вот, незнакомый город. Когда он встречал ее, в нем что-то… нет, не срабатывало, и не начинался необратимый отсчет – время вообще текло по-другому. Как будто другой человек в другом измерении. Пружина вращалась, вращалась, а потом бац! – распрямлялась. И опять он тот самый, и опять в Москве, и опять ничего не помнит и бежит следующей встречи.

Андрей Борисович вспомнил про бумажку, потянулся к портфелю. Несомненно, это его почерк. Прыгающий, дробящийся. Но что такое «Брон-сец», и что это за номер? Местный, городской? Он здесь никого не знал. Пятизначное число с двумя черточками, «Брон-сец». Андрей Борисович забросил ноги на спинку кровати, нашарил на тумбочке телефон, положил на грудь.

«Алло», – наконец, отозвался детский голос. Андрей Борисович промолчал. «Алло», – повторили в трубке голосом немолодой женщины. «Простите, ошибся номером», – сказал Андрей Борисович и нажал рычаг. Через минуту он все-таки повторил звонок. «Простите», – опять сказал он. «Ничего», – ответила женщина, и Андрей Борисович вновь услышал голос ребенка. Там, вдалеке. Андрей Борисович скомкал бумажку, бросил ее на пол. Нужно было куда-то идти. Андрей Борисович поднялся – скрипнула половица – прошел к окну. Шел снег. И в тот день вот также шел снег. И все было хорошо. И в тот день все закончилось. И больше не повторилось никогда. Никогда. Он снял пальто, пиджак, закатал рукава и прошел в ванную комнату. Ледяная вода вернула его в реальность. Нужно было куда-то идти, что-то делать. Андрей Борисович склонился над умывальником, подставил голову под обжигающую, близкую к температуре замерзания, струю.

Через минуту он вышел из номера. Провинциальная гостиница: длинный коридор, деревянные лакированные панели, ряды желтых дверей, репродукции пейзажей Сезанна. Андрей Борисович спустился в вестибюль, положил на стойку ключи, толкнул дверь. Куда идти? Он остановился в нерешительности, оглядел улицу. А, куда глаза глядят! Он шагнул на ступеньку. Перед глазами мелькнула шуба, черные стекла очков – удар! – и он едва не упал – и он упал бы, если бы не схватился за перила. По лестнице неслась молодая женщина. Распахнулась пола шубы, скрипнул снег под армейским ботинком, оглушительно хлопнула дверь. «На этой машине приехала», – сказал усатый привратник и кивнул в сторону красного джипа. Андрей Борисович не ответил: на этой, так на этой. Он медленно спустился по скользкой лестнице, вступил на тротуар.

Спустя час, Андрей Борисович вышел из закусочной. По-прежнему шел снег. Захотелось вернуться в номер, доспать. Он посмотрел на часы. Половина второго. Да, нужно доспать. Андрей Борисович пересек улицу и засеменил по скользкому асфальту. На подходе к гостинице, он увидел милиционера. Остановился. Милиционер разговаривал с мальчиком лет пяти. Под домом с высокой аркой дворник скреб заснеженную дорожку. Дорожка тут же заносилась снегом. «Сизиф», – подумал Андрей Борисович и улыбнулся.

«Понял?» – спросил милиционер. Мальчик кивнул. «Иди», – отпустил милиционер и пошел к машине. Мальчик повлек за собой санки, свернул в арку. Здесь он оглянулся на удаляющегося милиционера, подумал секунду и пнул мусорную урну. Звякнула, покатилась урна, вываливая наружу банальное содержимое. «Я тебе!» – прикрикнул дворник на мальчика, погрозил рукавицей и повернулся к Андрею Борисовичу. «Здравствуйте», – приветливо сказал дворник. «Здравствуйте», – ответил Андрей Борисович. «Матвей, хулиган, иди домой!» – услышал Андрей Борисович женский голос. Из арки показалась высокая крупная женщина. «Простите», – сказала она дворнику и увидела Андрея Борисовича.

Женщина замерла. Под ее взглядом Андрею Борисовичу стало неловко. «Что же я стою?» – подумал он и засеменил дальше. Пройдя несколько шагов, он оглянулся. Женщина поспешно отвела взгляд. «Хулиган», – улыбнулся Андрей Борисович…

Беззвучно работал телевизор. Андрей Борисович, не снимая пальто и ботинок, лег в кровать. Когда он шел в гостиницу, ему хотелось спать. Стоило прилечь – сонливость улетучилась, и в голове опять зароились непослушные мысли. Войдя в номер, он увидел, что бумажка, брошенная им на пол, исчезла. «Была уборка, – догадался Андрей Борисович. – И слава Богу! Теперь не нужно мучиться и натужно эксплуатировать память».