Деон Мейер - Пик Дьявола Страница 7

Она сама не знала, почему вдруг вспомнила об этом. Священник ответил:

— Но в жизни все не так, правда?

— Да, — согласилась Кристина, — в жизни не так.

Он помешал сахар в чашке. Она сидела, держа чашку с блюдцем на коленях. Перед тем как взять чай, она опустила обе ноги на пол. Сцена напомнила ей виденную когда-то пьесу: женщина и священник в его кабинете пьют чай из тонких белых фарфоровых чашек. Все так обыденно. Она могла бы быть его прихожанкой: невинная девушка ищет наставлений. Может, спрашивает совета, за кого ей выйти замуж? За какого-нибудь молодого фермера… Он смерил ее отеческим взглядом, и Кристина поняла: «Я ему нравлюсь, он считает меня красивой».

— Мой отец был военным, — начала она.

Хозяин отпил маленький глоток чаю — проверить, не горячий ли.

— Он был офицером. Я родилась в Апингтоне; тогда он был капитаном. Мать сначала была домохозяйкой. Потом она стала работать в адвокатской конторе. Иногда он надолго уезжал в командировки на границу, но то время я помню смутно, потому что тогда я была еще маленькая. Я старшая; брат Герхард родился через два года после меня. Кристина и Герхард ван Роин, дети капитана Рыжика и Марти ван Роин из Апингтона. Прозвище Рыжик он получил не из-за цвета волос. Просто в армии такой обычай: там всем дают клички. Мой отец не был рыжим. Он был красивый, черноволосый, зеленоглазый — глаза я унаследовала от него. А волосы — от мамы, поэтому я, наверное, рано поседею; блондинки седеют рано. У них сохранились фотографии со свадьбы; тогда мама тоже носила длинные волосы. Но позже она постриглась. Говорила, что с длинными волосами жарко, но мне кажется, она коротко постриглась из-за отца.

Священник не сводил глаз с ее лица и губ. Интересно, на самом ли деле он ее слушает? Видит ли он ее такой, какая она есть на самом деле? Вспомнит ли он об этом потом, когда она расскажет ему о своей грандиозной афере? На секунду она замолчала, поднесла чашку к губам, отпила глоток чаю и, как бы оправдываясь, сказала:

— На то, чтобы все вам рассказать, уйдет немало времени.

— Вот уж чего у нас тут в избытке, — спокойно ответил он. — Времени у нас хватает.

Гостья указала на дверь:

— У вас семья, а я…

— Они знают, что я здесь, и знают, что такая у меня работа.

— Может, мне стоит прийти еще раз завтра…

— Рассказывайте, Кристина, — мягко сказал он. — Снимите тяжесть с души.

— Вы уверены?

— Совершенно уверен.

Она скосила глаза на чашку. Осталось еще много — почти половина. Кристина подняла ее, в два глотка допила чай, поставила чашку на блюдце, а чашку с блюдцем — на поднос на столе. Потом снова поджала под себя ногу и скрестила руки на груди.

— Не знаю, когда все пошло не так, — сказала она. — Мы жили как все. Ну, может, не совсем как все, потому что отец был военным и в школе мы были на хорошем счету. Когда наши самолеты, «флосси», вылетали к границе, весь городок знал: наши отцы летят сражаться с коммунистами. Тогда к нам было особое отношение. Мне это нравилось. Но в остальном мы ничем не отличались от других. Мы с Герхардом ходили в школу, а вечером дома нас ждала мама; мы делали уроки и играли. По выходным ходили по магазинам, устраивали пикники, жарили мясо и колбаски на решетке, ходили в гости и в церковь, а на Рождество ездили в Хартенбос. Ничего необычного в нас не было. Ни когда мне было шесть, ни когда восемь и десять, я не вспоминаю ничего из ряда вон выходящего. Папой я восхищалась. Помню, как от него пахло по вечерам, когда он приходил домой и обнимал меня. Он называл меня своей большой девочкой. У него была красивая форма со сверкающими звездами на плечах. А мама…

— Ваши родители еще живы? — вдруг перебил ее священник.

— Отец умер, — ответила Кристина с таким видом, что сразу делалось понятно: дальше она развивать эту тему не намерена.

— А мать?

— Я очень давно ее не видела.

— Вот как?

— Она живет в Моссел-Бэй.

Священник ничего не ответил.

— Ей все известно. Она знает, чем я занимаюсь.

— Но так было не всегда?

— Да.

— Как она узнала?

Она вздохнула:

— Это часть моей истории.

— Вы думаете, она вас оттолкнет? Потому что теперь ей все известно?

— Да. Нет… Мне кажется, она чувствует себя виноватой.

— Из-за того, что вы стали проституткой?

— Да.

— А в том действительно есть ее вина?

Кристина больше не могла сидеть спокойно. Вскочила, подошла к стене, словно желая увеличить расстояние между собой и священником. Потом подошла к стулу и схватилась руками за спинку.

— Может быть.

— В самом деле?

Она опустила голову, и длинные волосы закрыли ее лицо. Так, неподвижно, она постояла некоторое время.

— Мама была красивая, — заговорила она наконец, поднимая голову и убирая руки со спинки стула. Она шагнула вправо, к стеллажу, и стала невидящим взглядом рассматривать книги. — На медовый месяц они ездили в Дурбан. Фотографировались там… Она могла бы выйти за любого. У нее была красивая фигура. Лицо… такое милое, такое нежное. И на всех фотографиях она смеялась. Иногда мне кажется, тогда она смеялась в последний раз.

Она повернулась к священнику, опершись плечом о стеллаж, одной рукой ласково проводя по книжным корешкам.

— Должно быть, маме приходилось нелегко, когда отец уезжал. Но она никогда не жаловалась. Когда она узнавала, что он возвращается, она делала генеральную уборку — прибиралась в доме. Называла это «весенней уборкой». Но сама она никогда не прихорашивалась. Одевалась чисто, аккуратно, но все меньше и меньше пользовалась косметикой. Ее платья становились все бесформеннее, и цвета стали какие-то серые, невзрачные. Она коротко обрезала волосы. Знаете, как бывает, когда видишь человека каждый день, — какие-то важные перемены не замечаешь.

Она снова скрестила руки на груди, словно обнимала себя.

— Церковь… наверное, с нее-то все и началось. Однажды отец вернулся из очередной командировки и заявил: мы меняем церковь. Будем ходить не в Голландскую реформатскую церковь на базе, а в одну местную церковь… Воскресные службы проходили в актовом зале местной начальной школы. Там обращенные размахивали руками, падали ниц… Нам с Герхардом даже нравилось бы, не будь отец так серьезно настроен… Вдруг у нас в доме стали соблюдать религиозные обряды, и отец каждый день произносил длинные молитвы о том, чтобы из нас изгнали сидящих в нас демонов. Он всерьез заговорил о выходе в отставку — собирался заняться миссионерской деятельностью. Весь день он ходил с Библией, не с маленькой армейской, а с большой. Он словно попал в порочный круг; армейское начальство сначала отнеслось к нему с пониманием, но потом он начал молиться, чтобы Бог изгнал демонов из полковника и бригадного генерала, и сказал, что Господь отверз для него врата. — Кристина покачала головой. — Наверное, маме было тяжело, но она не возражала. — Она снова села. — Она ничего не говорила даже после того, как он взялся за меня.

7

В Кейптаун Тобела приехал в пикапе, потому что мотоцикл был бы слишком заметен. Чемодан лежал рядом, на пассажирском сиденье. Он ехал через Порт Элизабет и Книсну. По пути смотрел на горы и леса и, как всегда, думал: интересно, как они выглядели тысячу лет назад, когда здесь жили только койсанские племена, а в густых зарослях трубили слоны. За Джорджем он увидел дома богачей; они прятались среди дюн, похожие на разжиревших клещей; казалось, их хозяева соревнуются — у кого лучший вид на море. Большие дома почти весь год пустовали — в них приезжали, наверное, всего на месяц, в декабре. Тобела вспомнил о хижине миссис Рампеле из рифленого железа на выжженной солнцем равнине в пригороде Умтаты, где в двух комнатах ютится пять человек. Да, поистине, его страна — страна контрастов!

Но разительные контрасты — не повод для оправдания гибели ребенка. Тобела подумал: может быть, Коса и Рампеле тоже ехали в Кейптаун по этой дороге.

Моссел-Бэй, Свеллендам, мост через реку Бреде, Каледон. Наконец, ближе к вечеру, он добрался до перевала Сэра Лоури. Далеко внизу раскинулся Кейптаун; нависшее над Столовой горой солнце слепило глаза. Тобела не испытал радости возвращения домой, потому что воспоминания, которые навевало это место, лежали на его душе тяжелым бременем.

Он доехал до Пэроу. Насколько он помнил, на Фортреккер-роуд был небольшой отель «Нью Президент». Там постояльцам, вне зависимости от их цвета кожи и вероисповедания, не задавали лишних вопросов. Там легко сохранить инкогнито.

Оттуда он и начнет.

Гриссел стоял перед зданием на Бишоп-Лэвис, где располагался отдел особо тяжких преступлений уголовной полиции, и обдумывал, какие у него есть варианты.

Можно вытащить из багажника чемодан, пронести его мимо Мэйвис из приемной, завернуть за угол, пройти по коридору и войти в просторную душевую, оставшуюся в наследство после размещавшейся здесь прежде полицейской школы. В душевой можно помыться, почистить зубы, побриться перед запотевшим зеркалом и переодеться в чистое. Но тогда через полчаса все до одного полицейские на полуострове будут знать, что жена выгнала Бенни Гриссела из дома. В полиции слухи распространяются быстро.