Разоренное гнездо - Алла Холод Страница 7

– Дед, не налегай на пирожки, я тебя прошу, – взмолился я, – я принес тебе суфле и поджарку и хочу, чтобы ты попробовал.

– Это тоже делают в вашей «Пирожковой»? – спросил старик.

– Нет, это готовят в соседнем кафе, но оно скоро закрывается, обанкротилось, – стал объяснять я, – они будут продавать оборудование для блюд гриль, и повар их, соответственно, освободится, я хочу переманить ее к нам. Ты знаешь, какие там толпы в обед стоят за этим грилем?

– Почему только в обед? – уточнил дед.

– Потому что кафе стоячее, люди приходят туда не посидеть и приятно время провести, а сытно покушать в перерыв. Дед, ты бы попробовал, какое там все вкусное!

Дед съел половину говяжьего суфле под сырной корочкой и целую порцию свиной поджарки, сообщил, что объелся на неделю вперед, и сделал свое заключение:

– Повара переманивай, оборудование покупай, это очень вкусно. Денег я дам, но до поры до времени ты не должен никому об этом говорить. Я имею в виду, в нашей семье.

– А как я объясню, откуда у меня деньги? – несколько опешил я.

– Ну как вариант скажи, что деньги раздобыл Борька, а ты ему отдашь свою долю со временем, – пожал плечами дед, – правду скажешь, когда я умру. Если захочешь, конечно. Хотя про мою коллекцию знают, заметят, что кое-чего в ней не хватает, сами поймут.

– Как-то это не по-семейному, – скис я, – и вообще, я обманывать не очень умею, запалюсь рано или поздно.

– Таково мое условие, хочешь получить бизнес – молчи, – упрямо повторил дед.

– А почему? Просто чтобы понимать…

– Видишь ли, я еще жив. Вот когда умру, вы с Виталиком поделите все поровну, как полагается. А пока что я вправе распоряжаться своим имуществом по собственному усмотрению. Денег, как ты сам понимаешь, у меня нет. Придется кое-что сбыть. Но то, что я продам, я собирал долгие годы. Когда-нибудь вы все равно все это разберете и потратите, но пусть хоть что-то после меня пойдет в дело. В мое время этого было нельзя, теперь можно, мне будет приятно осознавать, что я когда-то рисковал во имя чего-то стоящего. А не ради того, чтобы Виталик все пропил… Он ведь продолжает гульванить, брательник твой?

– Как всегда, – подтвердил я, – веселится, но пока вроде без очевидных неприятностей.

– Пусть веселится, но не на мои деньги, – подытожил дед, – от твоего отца я, конечно, скрывать не буду, но мама пусть тоже остается в неведении пока. Виталик мальчик ветреный, но вроде не злой, а маме за младшенького может стать обидно и все такое… В общем, ты меня понял.

Виталик в то время еще учился в университете на факультете журналистики, хотя он вроде бы никогда не проявлял склонности к этой профессии. Жил он то дома, то вдвоем с приятелем на съемной квартире, из которой они в кратчайший срок устроили настоящий вертеп. У нас он главным образом отъедался и отсыпался, потом начинал скучать и улепетывал обратно в свое логово. Дед был прав по всем параметрам, начиная с того, что имеет полное право распоряжаться собственным имуществом по своему усмотрению, кончая прогнозами относительно Виталика. И хотя я чувствовал себя страшно неловко, условия деда я принял безоговорочно. Он продал часть коллекции и, вручая мне деньги, сказал:

– Я не старый жадный сумасшедший гном, не хочу сидеть на своих сокровищах до самой смерти. Я же достаточно налюбовался на них за свою жизнь. Я чувствую, что из тебя выйдет толк, ты имеешь хорошую идею, и у тебя достаточно ума и фантазии, чтобы превратить ее в реальность. У тебя все получится. А Виталик… Он мальчик неплохой, но без царя в голове. И слишком поверхностный, что ли… А еще он очень корыстный, ты пока этого не осознаешь, но он вам еще продемонстрирует, можешь не сомневаться. Он считает, что все ему должны, в этом принцип его жизни. Хотя не исключено, что это по молодости, может, он еще изменится…

Дед умолк, и мне показалось, что он чего-то недоговаривает и о своем младшем брате я не знаю чего-то, что известно моему деду. Но мне тогда разбирать по полочкам свои ощущения не хотелось, мной владело одно только желание – поскорее начать дело, о котором мы с Борькой мечтали столько лет.

Хотя мама относилась к нашему проекту с некоторой долей тщательно скрываемого ею скептицизма, но отказать в помощи, когда нам стало необходимо заручиться поддержкой в городском комитете по управлению имуществом, не смогла. Не так уж часто она использовала свои знакомства в администрации, в конце концов. Мы с Борькой прошли все необходимые процедуры, стали учредителями, я был избран на общем собрании директором, Борька – моим заместителем, распределение ролей мы предоставили жребию, хотя это и было пустой формальностью. Я, человек, который считал себя хозяином своей судьбы, который так справедливо считал, что начал и построил – пусть и за много лет, но своим трудом и с нуля, – собственный бизнес, я, так гордившийся своей удачливостью и предпринимательской прозорливостью, сейчас должен был ответить, возможно, на самый важный вопрос своей жизни. Я должен быть признаться хотя бы самому себе, что уже давно представляю собой человека, из которого весьма эффективно и прибыльно вьют веревки все мои близкие. Я совсем не такой, каким меня считают окружающие и кем я хотел бы считать себя сам, я должен был признать, что долгие годы не управлял своей жизнью, ею управляли другие люди. Я мог бы быть гораздо богаче. Я мог бы еще активнее расширять свой бизнес или путешествовать до изнеможения, я мог бы делать все, что захотел бы, если бы моя семья так ловко не затянула меня в свою паутину. Я помогал жене Рите, которая не всегда справлялась с управлением своим турагентством, постоянно спонсировал Виталика с его чертовой газетой, обустраивал жилье двоюродной сестры Наташи, оплачивал поездки в Европу для племянника – Артема, угрюмого и вечно недовольного мальчика, от которого нереально было услышать слово «спасибо», делал дорогие подарки жене брата Викусе, когда брат в очередной раз оказывался на мели, а жене «было надо». Я был всегда всем что-то должен. Я устал, но изменить ничего уже не мог.

В девяностых все было и сложнее и проще одновременно. Мы с другом четко знали, что все, что мы делаем, нужно нам самим. Борькина родственница, от которой поступило изначальное предложение по «Пирожковой», даже потеряв директорский статус, продолжала вести себя по-царски. В коллективе ее звали Султаншей, и ей это прозвище нравилось. Она по-прежнему занимала