Правила мести, или Смерть отменяется - Алёна Александровна Комарова Страница 7

Женщина пискнула и мягко сползла в его руки. Он оттащил ее к дивану и уложил на него, бережно подложив подушки под голову и ноги.

«надо было обувь снять» подумал он и стал ходить по комнатам, стараясь не следить. Он заглядывал в каждый шкаф, на каждую полочку. В гардеробной ему хотелось вообще все перевернуть верх дном, но найти. Но ничего не было. Он нервничал и все время оглядывался, проверяя не наследил ли. Фирменная подошва дорогих мокасин могла оставить фирменный след.

* * *

Алексей даже не думал паниковать

— это не паника, — возразил он в трубку телефона — я подумал… я тогда пьяный был… сразу и не понял толком… но из-за этого же не убивают. Не хочу я грех на душу брать. И тебе не советую. Надо вернуться и все обратно сделать. Да мне страшно. Но я же не убийца. Сам я не убиваю, но то, что я сделал, может ее убить. Это же грех. Нет, не могу я. Пожалуйста, давай все вернем обратно. Да не паникую я. Я просто представил, что может быть. Тогда я пьяный был, вот и согласился. Давай. Не могу спать. Ничего не могу. Давай вернем, исправим все. Пожалуйста.

Алексей не паниковал, его мучила совесть в купе со страхом. А вдруг кто узнает, а вдруг случится страшное и непоправимое. Он же не убийца. Ему страшно. Он не может с этими мыслями жить. Он уже несколько ночей не спит. Он даже водку не пьет, от страха и ужаса. Хотя думал, что будет наоборот. Его гложет и жжет совесть. Он каждое утро включает компьютер и, с предыханием и замиранием сердца, просматривает новости, не погибла ли? А должна. Руки трясутся, глаз дергаться стал. Каждое утро он просит себя идти и просить все исправить.

Он ходил по своему гаражу, нервно выстукивая шаги.

Гараж был оснащен всем необходимым для уединения от надоедливого бати и его женушки. Раскладушка, стол, кресло и ковер на стене. Сюда бы еще машину, но он ее продал. Все чаще стал запивать пиво водкой. Он редко здесь ночевал, и надеялся, что об этом его тайном месте батя не узнает. Леша схватил со стола пластиковую бутылку и жадно попил с горла. Нервно поставил ее обратно и продолжил

— если ты не хочешь, я сам пойду. Да. Точно. — обрадовался он своей идеи — я сам схожу. Тебе ничего делать не надо.

Он послушал трубку и вздохнул с облегчением, радостно затараторил:

— да. Спасибо тебе. Спасибо. Я тебя не выдам. Чес слово. Я все сделаю. И тебе легче станет. А мне тем более. А то я уже есть перестал. Спасибо тебе. Спасибо.

Разве он знал, что этим самым подписал себе смертный приговор?

Если бы он знал. Он бы не открыл дверь гаража и сидел бы здесь взаперти еще день, а может два, а может неделю, или год. Но разве ж он знал, что сегодня вечером его голова треснет после удара тяжелым железным автомобильным ключом. Разве он мог знать, что идя делать благое дело по спасению ее души и своей тоже, он потеряет эту самую душу. Разве он мог себе представить, что последнее, что он услышит хруст и треск сломавшихся костей черепа. Он их услышал и даже почувствовал, как потекла кровь из раны и душа, которую он не успел спасти, вылетела из его, уже бесчувственно падающего тела.

Разве ж он знал? Никто не знал, что его неживое тело заволокут в гараж и бросят на его любимую раскладушку.

* * *

Из бассейна возвращались в приподнятом бодром настроении, все наплавались, Настя даже устала, но усталость эта была бодрящая и приятная.

Вся шумная компания вошла в дом.

На диване лежала Татьяна Сергеевна.

Мирно посапывала.

Дети подскочили к ней и стали наперебой рассказывать, как хорошо было плавать в бассейне, и какая теплая была вода.

Татьяна Сергеевна открыла глаза и потерла себе виски.

— вы же домой собирались — засмеялась Настя. — передумали? Решили с нами остаться?

— нет — помотала головой Татьяна Сергеевна. — не решила. Ничего не понимаю.

— опять уборкой занялись? И вас затянула эта уйма дел? — смеялась Настя.

— я кажется, заснула. Как странно.

— ничего странного — Настя присела рядом с ней на диван — если столько работать, как вы, то и засыпать начнешь стоя. Как ломовая лошадь.

— но я вытирала лестницу — Татьяна Сергеевна попыталась поднять с пола тряпку, которой собиралась протирать перила — ой.

— что случилось? Вам плохо? — засуетилась Настя.

— не плохо. Непонятно. Голова закружилась.

— может воды?

Настя побежала на кухню, принесла стакан воды и подала его Татьяне Сергеевне.

— выпейте. Что болит? Говори. Не молчи. Где?

— нигде. — она опять потерла виски и сделала несколько глотков из стакана — голова чумная. Я наверное заснула.

— точно нигде не болит? — суетилась вокруг нее Настя.

— нигде. Просто странно.

— ну что странно? Ты можешь мне объяснить?

— я помню вытирала лестницу. Еще подумала, сейчас домой пойду. И заснула.

— ну ничего странного. Устала, прилегла и заснула.

— в том то и дело. Я не помню, как на диван ложилась.

— фух. — с облегчением вздохнула Настя — это ты автоматически. Устала и заснула. Ничего страшного. Главное, что ничего не болит. Сейчас поужинаем и тебя Кирилл отвезет домой. А, лучше, оставайся сегодня с ночевкой.

— нет, Настюш, правда. Мне кажется стало плохо…

— да что с тобой, Татьяна Сергеевна? Может врача вызвать.

— нет. У меня ничего не болит.

— так что же тогда? Я ничего не понимаю — опять заволновалась Настя.

Татьяна Сергеевна села на диване и в недоумении пожала плечами.

— может это мне приснилось.

— ну что? Татьяна Сергеевна, ну что ты меня пугаешь? Что с тобой?

Татьяна Сергеевна махнула рукой и поморщилась.

— наверное приснилось.

— может, ты хочешь отдохнуть — несколько спросила, а предложила Настя.

— так я не устала.

— заметно — скептически ответила Настя — отдохни пару тройку дней.

— не хочу я отдыхать.

— хорошо, не хочешь отдыхать, тогда не переутомляйся и не болей.

— я похожа на больную — попробовала пошутить Татьяна Сергеевна.

Настя пристально ее порассматривала и ответила, улыбаясь.

— естественно, нет. На щеках румянец, в глазах искра.

— мне просто приснилось, что я мыла полы, вернее лестницу, вернее не приснилось. Я точно мыла полы, вернее лестницу.

Настя перестала улыбаться. Татьяна Сергеевна ее удивляла: никогда прежде не замечалось за ней путанность в разговоре и неуверенность в произносимом, а