Татьяна Степанова - Девять воплощений кошки Страница 8

Она хотела выйти замуж в Париже за француза и остаться за бугром, но с Парижем романа не вышло.

Однажды на показе мод стран Варшавского договора она познакомилась с польским художником. И пан Воротынский влюбился в нее без памяти. Он был такой страстный, такой настырный и увез ее в качестве своей жены в Краков. И Василиса оставила карьеру модели в Доме.

Муж хорошо зарабатывал в польском кино, которое как раз переживало в конце семидесятых небывалый взлет. И жили они несколько лет очень даже счастливо.

А потом в Польше началась борьба за Солидарность. И Василисе Одоевцевой стало как-то неуютно среди своих милых польских друзей. На всех вечеринках, на всех воскресных обедах, пикниках, в барах и в кафе стали пить за Великую Польшу и за погибель Советского Союза – Большого Брата. По воскресеньям чуть свет все зачастили в костел.

Василиса, по молодости существо легкомысленное и праздное, сначала все это пропускала мимо ушей, порой даже смеялась. Но муж ее пан Воротынский на все ее насмешки багровел лицом. И тогда Василиса стала вникать в смысл всех этих польских речей и подавать свой голос.

Как же так? Мы, русские, теперь плохие, никудышные, а кто вас, поляков, от Гитлера спас? Кто Краков – город прекрасный, где мы все теперь так дружно живем, фашистам не позволил взорвать? Кто спас ваше восстание? И вообще, кто выиграл войну, кто у вас тут все после войны построил?

Через полгода Василиса поняла, что брак лопнул, как воздушный шарик. И причины этого – чисто идейные, политические, хотя на политику ей всегда было плевать.

Она собрала вещи и вернулась в Москву. Какое-то время она еще работала в Доме моды, потому что модельерам нравился ее польский заграничный лоск. Отчаянно следила за собой, сидела на диетах, занималась йогой. Но вскоре с работой модели все же пришлось расстаться.

Затем она еще дважды выходила замуж. Потом имела поклонников, которые великодушно содержали ее. И жизнь шла, шла…

И подкралась старость, то есть, простите, еще не старость, но уже преклонные лета.

Пожив в Польше, она оценила, что такое – жить дома. Здесь все – приятельницы, бывшие любовники, ставшие стариками, досужие сплетни, воспоминания о прошлом, могила родителей, здесь Москва, вот она, рядом с Красногорском. Ее убивала лишь пенсия! Разве можно существовать на эти гроши?

И Василиса пошла работать сразу на две работы. В музей на полную ставку смотрительницей залов. А в свои выходные дни, выпадавшие всегда на понедельник (день, когда музей закрыт) и либо вторник, либо воскресенье, она подрабатывала волонтером… ах, простите, если уж совсем честно, уборщицей в зооотеле «Приют любви».

Убирать за кошками, которых она обожала с детства, она не гнушалась, нет. К тому же кот – экзот Бенедикт Третий – очень дорогой, чистопородный, достался ей благодаря протекции подруги Веры Сурковой практически бесплатно.

Но главная работа была все же в музее, и она ее очень ценила. Там все время на людях – подтянутая, стройная, на высоких каблуках, с прической… у нее в коллекции с прошлых времен бездна прекрасных париков, отлично, со вкусом накрашенная, ловящая на себе взгляды мужчин. Пусть в музей мужики и не великие ходоки, но зато те, кто приходит, всегда очень интересные экземпляры. И потом, такая интеллигентная атмосфера! А когда зимой музей устраивает свои знаменитые музыкальные декабрьские вечера, вообще такая публика собирается – просто чудо. Имелось и еще одно обстоятельство, своеобразный магнит. Быть может, последний шанс в жизни избавиться от постылого одиночества. Вновь ощутить себя женщиной, желающей нравиться, наряжаться. Когда Василиса размышляла об этом обстоятельстве, когда думала о нем… о том, о ком так страстно мечтала в последнее время, сердце ее прыгало в груди. Казалось, молодость никуда не делась, счастье… оно, как солнце… немного солнца в холодной воде, помните?

Кот Бенедикт все это видел и великодушно прощал своей хозяйке эту суетность, эту радость, эту жадность впечатлений и маленьких развлечений и то, что она часто оставляет его одного в душной квартирке. Он вел приличную размеренную комфортную жизнь домашнего любимца, пусть и кастрата, но окруженного великой заботой и лаской.

Он ждал ее всегда у входной двери, щурясь, слушая – чу! Сейчас загудит лифт, и хозяйка Василиса снизу вознесется на девятый этаж, откроет дверь квартиры и скажет:

– Ах ты мой масенький, мой толстик, мой хитрый обжора, заждался меня… сейчас, сейчас… сейчас, сейчас, сейчас…

Василиса, вернувшаяся домой после этого жуткого скорбного дня, отперла дверь и, не раздеваясь, начала гладить кота, метнувшегося ей под ноги тугим шерстяным клубком.

Она почти пела, повторяла на разные лады: сейчас, сейчас, сейчас…

Кот в блаженном экстазе терся об ее длинные худые ноги топ-модели.

Василиса вытащила из холодильника банку кошачьих консервов. Глянула на крышку – куриная печенка, ну что ж…

Плюхнула еду в кошачью миску – налетайте, пан Бенедикт.

Потом они сидели на диване, обнявшись – донельзя довольные друг другом: сытый толстый кот и его изящная хозяйка, грызущая по старой модельной привычке вместо полноценного ужина лишь диетическую галету со стаканом обезжиренного молока.

Василиса звонила по телефону своей приятельнице Арине Павловне Шумяковой. Та тоже работала в музее смотрительницей, и воскресенье было ее рабочим днем. Но она уже вернулась с работы и дремала перед телевизором.

– Ариша, что я тебе расскажу. У нас тут такой ужас в Красногорске. Хорошо, что ты на выставку кошек вырваться не смогла, а то бы точно инфаркт заработала. Их всех прикончили!

– Кого? – Арина Шумякова ничего не поняла, но судя по голосу, встревожилась.

– Кошек! Всю «Планету» одним махом вырубили окончательно и сразу. Погоди, погоди, я тебе все по порядку. Ты сидишь или стоишь там? Лучше сядь. А то у тебя нервы слабые, а у нас тут просто массовое истребление, понимаешь? Настоящий геноцид.

Глава 8

Неугомонная Анфиса

Телевизионщики довезли Катю до самого ее дома на Фрунзенской набережной. По дороге она молча и быстро накатала на ноутбуке статейку-отчет об открытии этого нового отделения полиции, присоединила фотографии, сделанные телевизионщиками, скачав их с флешки камеры, и отправила по электронной почте в «Криминальный вестник Подмосковья».

Дома она кинула сумку в прихожей, сбросила лодочки на шпильке и без сил опустилась на диван. Воскресенье… вот так съездили, называется, в район. От хорошего настроения – одни клочки-оборвыши…

Она смотрела в темный телевизор, как в черный квадрат. Потом встала и машинально начала переодеваться. И тут в домофон раздался энергичный сердитый звонок.

Ага, Анфиса – подружка, мы же договаривались…

Катя нажала на кнопку домофона, и, распахнув дверь квартиры, ждала, когда Анфиса явится.

И та явилась – пылая досадой и праведным гневом.

– Привет, – кротко сказала Катя, запуская ее внутрь, в недра квартиры.

– Я просто не знаю, что я с тобой сейчас буду делать, – зловеще пообещала Анфиса.

Низенькая, полная, круглая, как шарик, она раскраснелась, темные кудрявые волосы ее рассыпались по плечам.

– Анфиса, прости, я немножко опоздала.

– Она опоздала! Это ты называешь «немножко опоздала»?!

– Я же сказала, что с утра в районе. Ты что, на улице ждала, во дворе? Ты бы позвонила, мы бы тебя по пути из дома забрали.

– Из какого дома, в каком дворе? Кать, ты что? Ты вообще помнишь, что мы встретиться договаривались сегодня утром? В одиннадцать?!

– Естественно, помню, – Катя энергично закивала. – Я, правда, слегка опоздала, ну прости.

– А где мы встретиться договаривались, это ты помнишь?

– Дома у меня, то есть… нет, ах ты черт… ну конечно!

– В нашем кафе на уголке, вот мы где встретиться договаривались! В одиннадцать часов, а сейчас два!! – Анфиса погрозила телевизору кулаком. – Это ты виновата, что у меня ожирение второй степени. Вечно ты так. С тобой договариваешься встретиться в кафе, а ты не приходишь. А я все назаказывала на двоих. И что мне остается? Я начинаю есть, как молотилка, – Анфиса подбоченилась. – Пока тебя жду, гдетытамбродишь… я все до последнего пирожного съедаю. А в результате, вот, ты глянь – эти бока, весь этот жир, вся эта задница стокилограммовая – это все твоя вина!

Как все полные люди, толстушка Анфиса обожала винить в своей страсти к сладкому и пирожным кого угодно – только не себя.

– Это все ты виновата, что я жиртрест. На меня и так мужики не смотрят, а ты еще подстрекаешь меня все больше и больше есть.

Тут Анфиса лукавила – мужчины на нее смотрели, и даже очень. Только определенная категория. И эта категория не совпадала с идеалом самой Анфисы Берг ну никак. Ей всегда нравились высокие спортивные поджарые брюнеты и блондины лет тридцати в хорошо сшитых костюмах из дорогого магазина и с чувством юмора. А вот сама она своими пышными формами производила просто убойное впечатление на дядек лет этак за пятьдесят – лысых, солидных, толстых, громогласных и простых, без всяких там заграничных фишек и закидонов.