Марио Пьюзо - Последний дон Страница 8

Уже не в первый раз Клавдия ломала голову, почему она так привязана к этому человеку. Его мало кто воспринимает всерьез, но она любит книги Вейла, любит по-прежнему.

– Из тебя так и прет вздор, – отозвалась она.

– Я хочу сказать, что крупные женщины более ласковы. Могут принести тебе в постель завтрак, оказать всякие маленькие любезности. Словом, более женственны.

Клавдия пожала плечами, а Вейл продолжал:

– У крупных женщин доброе сердце. Как-то раз одна такая притащила меня ко мне же домой после вечеринки и не знала, что со мной делать. Она озиралась в спальне по сторонам точь-в-точь как моя мать на кухне, когда у нас в доме не оставалось еды, а она пыталась сообразить, как бы сварганить обед. Вот и эта гадала, как бы, черт возьми, извлечь удовольствие из того, что под рукой.

Некоторое время они молча потягивали свои напитки. Как всегда, Клавдия почувствовала теплоту к этому человеку, такому по-детски обезоруживающе искреннему.

– Знаешь, как мы подружились с Молли? Она защищала в суде одного парня, убившего свою подружку, и ей был нужен проникновенный диалог для заключительной речи. Я написала эту сцену, как для кино. Ее подзащитного признали виновным в непредумышленном убийстве. Потом я еще трижды писала текст для нее, пока она не покончила с этим.

– Ненавижу Голливуд! – бросил Вейл.

– Ты ненавидишь его лишь потому, что “ЛоддСтоун” обвела тебя вокруг пальца.

– Не только поэтому, – возразил Вейл. – Я смахиваю на одну из древних цивилизаций – вроде ацтеков, Китайской империи или американских индейцев, которые были раздавлены людьми, владевшими более передовой техникой. Я настоящий писатель. Я пишу книги, взывающие к разуму, а это – отсталая технология. Что я могу противопоставить кино? В его распоряжении – камеры, декорации, музыка и великолепные лица. Как же писатель может передать все эти образы одними словами? Кино сузило поле битвы. Ему не нужно покорять умы – только сердца.

– Пошел ты в задницу. Значит, я не писатель? Сценаристка уже не писатель? Ты говоришь это лишь потому, что сам слаб по этой части.

– Я вовсе не хочу унизить тебя, – похлопал ее по плечу Вейл. – И даже не собираюсь принизить кинематограф как вид искусства. Я лишь раскладываю все по полочкам.

– Тебе повезло, что мне нравятся твои книги. Неудивительно, что тебя недолюбливают.

– Нет, нет, – дружелюбно улыбнулся Вейл, – меня не недолюбливают, меня просто презирают. Но когда я умру и права на мою книгу перейдут к моим наследникам, тогда я завоюю уважение.

– Все шутишь?

– Да нет, я серьезно. Это весьма соблазнительная перспектива. Или самоубийство нынче считается политически некорректным?

– Вот черт! – Клавдия обняла Вейл а за шею. – Схватка только начинается. Я уверена, что к тебе прислушаются, когда ты попросишь свою долю. Лады?

– Я вовсе не тороплюсь, – улыбнулся Вейл. – Чтобы решить, каким образом покончить с собой, у меня уйдет не меньше полугода. Терпеть не могу насилия.

Внезапно до сознания Клавдии дошло, что Вейл и впрямь серьезен, и удивилась панике, охватившей ее при мысли о смерти Эрнеста. Нельзя сказать, чтобы она любила его, хотя в течение непродолжительного времени они действительно были любовниками. Она даже не испытывала к нему особой привязанности. Ее напугала мысль, что прекрасные книги, написанные им, значат для него меньше, чем деньги, что его искусство может потерпеть поражение от такого презренного противника, как доллары. И этот испуг заставил Клавдию сказать:

– Если дела пойдут совсем уж плохо, мы с тобой поедем в Лас-Вегас, чтобы повидаться с моим братом Кроссом. Ты ему нравишься. Он что-нибудь придумает.

– Он как раз недолюбливает меня, – засмеялся Вейл.

– У него доброе сердце, – стояла на своем Клавдия. – Уж я-то знаю своего брата.

– Ты его совсем не знаешь, – ответил Вейл.

Покинув празднество после церемонии вручения “Оскаров”, Афина вернулась домой и сразу же легла в постель. Однако сон не шел, и она несколько часов подряд беспокойно ворочалась с боку на бок. Напряжение сковало каждую мышцу ее тела. “Не позволю ему сделать это снова, – думала она. – Ни за что. Я больше не могу жить в страхе”.

Приготовив себе чашку чаю, она заметила, что рука чуть дрожит, поставила чашку на стол и порывисто вышла на балкон. Глядя в черное небо, она простояла там почти до рассвета, но сердце ее продолжало отчаянно колотиться.

Тогда Афина оделась, надев белые шорты и теннисные туфли. И едва багровый шар солнца показался над горизонтом, она уже бежала. Бежала все быстрее и быстрее, стараясь оставаться на плотном влажном песке полосы прибоя, даже не заботясь о том, чтобы не промокнуть, и холодные волны время от времени захлестывали ее щиколотки. Она хотела, чтобы мысли прояснились. Она не позволит Бозу одержать над ней победу. Она слишком долго и напряженно работала, чтобы добиться нынешнего положения. А он убьет ее, в этом Афина не сомневалась ни на секунду. Но сначала станет играть с ней в свои игры. Будет мучить ее, изуродует, полагая, что она вновь будет принадлежать ему. Афина чувствовала, как в груди закипает гнев, как холодный ветер швыряет в лицо соленые брызги. Нет, нет и нет!

Затем она подумала о киностудии. Там придут в бешенство, станут ей угрожать. Но их заботит не она, а одни только деньги. Афина подумала о подруге Клавдии, для которой этот фильм был шансом выбиться наверх, и опечалилась. Она думала и о многих других, но сейчас сострадание для нее – недопустимая роскошь. Боз сумасшедший, но люди, еще не лишившиеся рассудка, попытаются его вразумить. У него хватит ума убедить их, что они добились своего, что он угомонился, но она-то знает Боза лучше! Испытывать судьбу просто нельзя. Она не имеет права позволить себе подобный риск…

К тому времени, когда Афина добежала до огромных черных валунов, отмечавших северную границу пляжа, она окончательно запыхалась и села, чтобы отдышаться. Услышав над головой крики чаек, подняла голову к небу и увидела, как птицы мечутся и пикируют к воде. Глаза ее наполнились слезами, но Афина тут же взяла себя в руки. Сглотнула ком, застрявший в горле. И впервые пожалела, что родители так далеко от нее. На какое-то мгновение Афина снова почувствовала себя маленькой беззащитной девочкой, ощутив почти непреодолимое желание кинуться домой, чтобы большие руки обняли ее и, баюкая, избавили от всех страхов. И застенчиво усмехнулась, вспомнив, что когда-то верила, будто такое возможно. Сейчас ее любят все вокруг, обожают и восхищаются… ну и что? В душе у нее такое отчаянное одиночество, такая пустота, которые, казалось бы, не в состоянии испытывать ни одно человеческое существо. Иногда, встречаясь с какой-нибудь женщиной, которая живет обычной жизнью со своим мужем и детьми, она испытывала укол зависти. “Стоп! – велела она себе. – Думай! Тут уж дело за тобой. Придумай какой-нибудь план и осуществи его. От тебя зависит не только твоя собственная жизнь…”

Вернулась домой она только поздно утром. Вошла в дом, гордо вскинув голову и глядя прямо перед собой. Теперь она знала, что делать.

Боза Сканнета продержали в полицейском участке всю ночь. Как только его выпустили, адвокат организовал пресс-конференцию. Сканнет рассказал репортерам, что был женат на Афине Аквитане, но не видел ее уже десять лет, а сейчас просто разыграл ее. В бутылке была обычная вода. Боз предсказал, что Афина не станет выдвигать против него обвинений, и намекнул, что знает о ней какой-то страшный секрет. В одном он оказался прав: она действительно не стала подавать в суд.

В тот же день Афина довела до сведения руководства “ЛоддСтоун” – киностудии, снимавшей самый дорогостоящий во всей истории кинематографа фильм, – что не вернется к работе в картине, опасаясь после нападения за свою жизнь.

Без ее участия картину – историческое эпическое полотно под названием “Мессалина” – просто не закончить. Значит, пятьдесят миллионов долларов, уже вложенные в производство, – чистейший убыток. Кроме того, это означало, что ни одна более-менее крупная киностудия больше никогда не предложит Афине работу.

Киностудия “ЛоддСтоун” сделала официальное заявление, что кинозвезда крайне переутомилась, но через месяц оправится, и съемки возобновятся.

Глава 2

Киностудия “ЛоддСтоун” являлась самой могущественной в Голливуде, но вероломное решение Афины Аквитаны отказаться от дальнейшего участия в съемках даже для нее стало болезненным и дорогостоящим ударом. Обычно “талант” почти не способен причинить студии столь ощутимый ущерб, но “Мессалина” должна была стать рождественским “локомотивом” – грандиозной картиной, которая даст деньги на все работы студии во время долгой, суровой зимы.

Случилось так, что на следующее воскресенье был назначен ежегодный благотворительный фестиваль Братства киноактеров, который планировалось провести в Беверли-Хиллз в поместье Элая Марриона – владельца большей части акций и председателя совета директоров киностудии “ЛоддСтоун”.