Виктория Платова - Два билета в никогда Страница 8

Я – не маленькая.

– Мне тоже, как обычно, – сказала я, шмыгнув носом. И добавила, указывая подбородком на Изабо: – Как и ей.

– Э?

Ну, наконец-то Влад обратил на меня внимание! И принялся рассматривать, машинально дергая себя за мочку уха.

– Э? – снова повторил он.

– Разве ты не слышал? – Изабо беззвучно рассмеялась. – Девочке то же самое.

Влад исчез, оставив на столике две кожаные, тисненные золотом папки – меню.

– Выбирай.

– Что выбирать? – Я уставилась на Изабо.

– Мы ведь приехали сюда пообедать, нет? Так что выбирай все что захочешь.

Если бы сегодня действительно был мой день рождения, хм-ммм… Это был бы самый странный, самый неуютный ДэРэ. Я не знаю, о чем говорить с теткой, я вообще вижу ее четвертый или пятый раз в жизни, а разговариваю – так и вовсе в первый. К тому же она украла мое сердце.

Воровка!

– Я не знаю… Я не хочу есть.

– Лучше было отвезти тебя в «Макдоналдс»?

– Лучше было нажраться шавермы.

Неужели это сказала я? Точно я, Ма была бы мной недовольна. Я проявила крайнюю степень невоспитанности, а это свидетельствует о скрытых комплексах. С которыми надо бороться с младых ногтей.

– В следующий раз нажремся, – пообещала Изабо.

И снова рассмеялась своим беззвучным смехом. Если отделить смех от Изабо – из него получился бы взломщик или похититель драгоценностей, бесшумно крадущийся в ночи и обчищающий сейфы.

Вот бы он взял меня с собой!..

На горизонте появился официант Влад с подносом, на котором стояли два бокала с какой-то светло-коричневой жидкостью и две кофейные чашки.

– Ваш кофе, – провозгласил Влад. – Ваш коньяк. Выбрали что-нибудь?

– Дай нам пять минут.

Коньяк. Ух ты!

Дождавшись, пока официант уйдет, Изабо подняла свой бокал и посмотрела сквозь него на меня.

– С днем рождения! – сказала она.

– Он давно прошел, – снова напомнила я.

– Плевать.

Изабо сунула руку в карман куртки и вынула… Не мое сердце, нет. Пачку сигарет и зажигалку. Прикурив, она выпустила изо рта колечко и уставилась на меня.

– Вы обкуриваете ребенка.

Что это с моим голосом? Он почти не слышен, Не иначе как увязался за смехом Изабо – грабить сейфы.

– Плевать. – Еще одно колечко выплыло изо рта Изабо.

– Будете пить?

– Конечно.

– Вы же за рулем. Я не поеду с вами обратно.

– Пойдешь пешком?

Вот тут-то меня и накрыл безотчетный страх. Мало того, что я отправилась за город с малознакомым мне человеком, так еще и не поставила в известность Ма. Соврала ей, а у нас в семье так не принято: Ма – поборник откровенности и доверия. Поборник правды, «какой бы горькой она ни была».

И идти пешком необязательно: достаточно позвонить Папито и попросить, чтобы он забрал меня отсюда. Но тогда придется долго объясняться, каким образом его дочь Анюта оказалась здесь. А просить Папито не ставить в известность Ма – бесполезно. Ма даже не нужно подгонять землечерпалку, чтобы выудить из него все подробности: Папито ни разу не изменял кодексу семьи Новиковых – «откровенность и доверие».

– Просто у вас нет детей, – сказала я, впервые глядя в глаза Изабо. – Иначе…

– Иначе – что?

– Иначе вы не были бы такой безответственной.

Изабо отставила коньяк и посмотрела на меня с неподдельным интересом: тоже впервые.

– Но хотя бы покурить я могу?

Я кивнула головой и подумала, что никогда в жизни не видела ничего похожего на глаза Изабо. В них ничего не отражается, такие они черные. Даже зрачков не видно, сплошная темнота. Вы еще не в курсе, что Анечко-деточко боится темноты до чертиков и до сих пор спит со включенным ночником? Ма работает над этой проблемой, но решение пока не найдено и ночники сменяют друг друга. Ночник с совами, ночник с обезьянками, ночник со штурвалами и якорями, который потом перекочевал к Тёме в детскую.

Темнота – враг.

Так я думала еще вчера вечером, но теперь… В темноте могут скрываться тайны. Она может обнять тебя, укутать, набросить на плечи плед, как это сделал официант по имени Влад. Э-э, нет! Темнота-Влад – скучная.

Изабо – другое дело.

– Ты похожа на свою мать. – Колечки из сигаретного дыма множились и множились.

– Ни капельки не похожа.

– Значит – на отца? – высказала предположение Изабо.

– Нет.

– Сама по себе?

– Ага.

– Значит, это просто переходный возраст.

Мой переходной возраст – еще одно поле для приложения сил Ма, пару раз она проводила со мной беседы на эту тему. Мягкое пожелание: не бояться своих – не всегда адекватных – реакций на то или иное событие, но при этом фиксировать их. А также – не закрываться, идти на контакт, как бы трудно это ни было, и – говорить, говорить. Папито придерживается другой точки зрения, пофигистической: «Переходной возраст, как и война, все спишет».

– Все это враки. Про переходной возраст, – хмуро заявила я Изабо.

– Как скажешь.

Влад снова появился у столика, и Изабо, ткнув пальцем в раскрытое меню, что-то шепнула ему. А потом оба посмотрели на меня.

– Сок?

– Свежевыжатый. – Мне вдруг стало весело. – Грейпфрутовый, будьте любезны.

– Тогда два. – Изабо тоже развеселилась. – Будь любезен, Влад.

– Вы много курите, – сказала я, когда она достала из пачки очередную сигарету.

– Можно подумать, тебе это не нравится.

Вот черт. Изабо видела меня насквозь. Ей хватило одной поездки на Локо, чтобы понять Анечко-деточко. Одна поездка, пара пристальных взглядов и десять выпущенных изо рта колец. Ма потратила на все это гораздо больше времени: всю мою жизнь и часть своей. И – ничего не добилась. Я знаю, как обходить психологические ловушки, которые расставляет Ма. Иногда я взбрыкиваю, но чаще подыгрываю, главное – чтобы Ма была спокойна и не доставала меня. Ее душевное равновесие прежде всего. Я ведь люблю Ма.

Это очень простое чувство.

Такое же простое, как любовь к Папито и Тёме, и презрение к дураку Старостину, и привязанность к Котовщиковой («Шерочка с Машерочкой» – так называет нас Ма, а еще – «попугаи-неразлучники»). Ба вызывает во мне страх, к дяде Вите я равнодушна, и к актеру Роберту Паттинсону тоже. В пику Котовщиковой, которая тащится по нему, как удав по пачке дуста.

Все это просто, очень просто, да.

А Изабо – сложно.

Мне хочется нахамить ей, поставить в тупик; размазать по физиономии ее рассеянную улыбку, которая то и дело вываливается за контуры ярко-красной помады. Мне хочется расплакаться, снова поймать ртом ветер и лететь над землей, ухватившись обеими руками за куртку Изабо.

Крепко-крепко.

Долго-долго.

А еще я ненавижу ее. За то, что мое собственное душевное равновесие опрокинуто. Одним своим существованием Изабо сводит на нет попытки множества людей утвердиться в этом мире. Никто не станет смотреть на вас, если рядом Изабо. Никто не станет разговаривать с вами, разве что – по крайней необходимости; никто не станет смеяться. Можно, конечно, разинуть рот и протрубить «ах-ха-ха!» так, чтобы тебя услышали где-нибудь в городе Тосно.

Но беззвучный смех Изабо будет слышен не только в городе Тосно, но и в городе Токио. И на всех спутниках Юпитера, не говоря уже о Луне.

Черные прямые волосы, черные глаза, красные губы, белое лицо. В жизни не видела такого красивого человека.

– Нам давно пора познакомиться поближе, – сказала Изабо.

– Зачем?

– На правах родственников.

– Я и так всё про вас знаю.

– Неужели? – Тонкие брови Изабо слегка приподнялись. – И что же ты знаешь?

– Вы – шлюха.

Выпалив это, я втянула голову в плечи, ожидая немедленных последствий. Вот сейчас – сейчас! – она плеснет мне в рожу грейпфрутовым соком. Или кофе. Или коньяком (не пропадать же добру). Она может метнуть в меня пепельницей и, скорее всего, попадёт – но это не имеет никакого значения. Я сделала то, чего мне так хотелось последние полчаса: с особым цинизмом надерзила своей инопланетной тетке.

Теперь впору расплакаться. Мне, но лучше – ей.

Ничего такого не произошло. Лицо Изабо так и осталось безмятежным, а черные глаза – непроницаемыми.