Ольга Володарская - Последнее желание гейши Страница 8

Когда страсти с документами поутихли, а шальные денежки кончились, Базилю пришлось устраиваться на работу. Устроился. В часовую мастерскую. Гибкие пальцы карточного шулера отлично справлялись с малюсенькими шестеренками. Конечно, Василий не распрощался со своим основным занятием, но теперь играл очень редко и очень осторожно – боялся вляпаться. Посадят, а ребенка куда девать?

Так и жили: Митя ходил в сад, потом учился в школе, Василий работал в мастерской, вечерами подкалымливал на дому, чиня всевозможные механизмы. По выходным семья Голушко отправлялась на природу, то на лыжах покататься, то порыбачить. Когда Митрофан окончил школу, Базиль решил, что настало время перебираться обратно в город – в Калинове высших учебных заведений не было, а сын хотел учиться только на юриста.

Перебрались. Базиль обменял свою старую квартиру на «двушку» в новом городском микрорайоне. Старший Голушко устроился на работу в телемастерскую, младший поступил на юрфак, заявив отцу о своем намерении стать следователем. Это известие повергло Василия в шок (ментов он по старой привычке недолюбливал), но у него хватило ума не препятствовать сыну – толку все равно не будет, а отношения испортятся. Тогда же Базиль прекратил играть. Совсем. Он понимал, что теперь не может себе позволить даже минимальный риск: у милиционера не должно быть отца зэка.

Поначалу без игры было трудно, но так как у Базиля было две страсти: карты и женщины, то он восполнил недостаток одного избытком другого. Любовниц Василий менял, как когда-то партнеров по покеру, то есть очень часто. Он так и не женился, несмотря на то, что желающих влиться в лоно семьи Голушко было немало – по Базилю сходили с ума все: соседки, коллеги по работе, родительницы одноклассников, учительницы сына, врачихи, а затем Митины одногруппницы и преподавательницы. Но Василий решил, что их семья будет состоять из двух членов до тех пор, пока не женится Митя.

Но сын такого желания не изъявлял, ни в двадцать, ни в двадцать пять, ни в тридцать. Созрел он только в тридцать два, когда отец уже начал беспокоиться, не влился ли его Митенька в стройные ряды гомосексуалистов, или того хуже, импотентов. Но не влился, как оказалось, поскольку сын наконец окольцевался.

Итак, Митя привел в дом жену: милую, тихую, нежную Сонечку. Где только откопал такую незабудку? Личико одухотворенное, голосок тихий, волосы в косичку, все три платья закрывают колени. То ли училка, то ли воспиталка. Естественно, писала стихи и много читала. Была чистюлей и очень любила готовить. До замужества жила с мамой и кастрированным котом. Ей было чуть за тридцать, но она, как пить дать, до первой брачной ночи оставалась девственницей. Базилю она нравилась. Конечно, сам он на такой пресной особе никогда бы не женила, но для Мити она была просто находкой.

Первый месяц молодые жили хорошо: Сонечка вязала салфетки крючком, пекла блины, убиралась, стирала и гладила, а ночами читала мужу стихи (точно, читала – Базиль под дверью подслушивал). Мите, судя по всему, все это нравилось, даже ночные рифмочтения. Но через какое-то время стал Базиль замечать, что сынок приходит с работы все позже и позже, блины ест с меньшим аппетитом, а стихов вообще не слушает – храпит ночами так громко, что окна дрожат. Любовницу завел – решил Базиль и очень за сына порадовался. Оказалось, зря, ни о какой любовнице и речи нет, просто Митю до зубовного скрежета раздражает его милая, нежная, идеальная жена. Все в ней: ее голос, походка, косичка; все, что она делает: салфетки, пироги; все, что сочиняет: стихи, поэмы, оды – все это Митя не выносил!

Это от сексуальной неудовлетворенности, решил Базиль, и дал сыну совет: «Разводись».

Митрофан развелся и больше не предпринимал попыток не только жениться, но даже завести с женщиной полусерьезные отношения. Так до сих пор и живет монахом, думая только о работе: убегает чуть свет, возвращается глубоким вечером с толстой папкой подмышкой и до ночи изучает ее содержимое. Базиль как-то заглянул в одну, хотел проверить, не посматривает ли сынуля втихаря порнофотографии, прикрыв их картонной папкой с надписью «Дело», но нет, вместо соблазнительных красоток на снимках были изображены трупы далеко не соблазнительного вида… Это как же надо любить свою работу, чтоб по собственной воле глазеть на такое безобразие в часы досуга! Хоть бы в кафе сходил, в кино, в стрипклуб, наконец, так нет, сидит вечерами на диване, грызет сыр с тухлятиной и читает свои дела с таким увлечением, будто это великие произведения гениальных авторов…

Пока Базиль гонял в голове эти мысли, к церковному забору подгребла куча оборванцев, вынырнув из-за мусорных бачков, стоявших во дворе соседнего дома. От нее отделился один: рябой, синеносый, с бельмом на глазу, и вихлястой походкой направился к сидящему на каменном выступе Голушко.

– Ты че тут расселся, дядя? – спросил он, смачно сплюнув через гнилые зубы. – Здеся все места заняты.

– Я просто сижу, отдыхаю.

– А ну катись отсюда, гнида, пока тебе бока не намяли! Здеся просто не сидят, понял? – И воинственный нищий сунул под нос Базилю покрытый цыпками и волдырями кулак.

Василий, прищурившись, глянул поверх кулака в глаза оборванца и процедил:

– Ты на кого батон крошишь, вша поднарная?

– Че? – опешил рябой.

– Ты кого «гнидой» обозвал, чмо? Да за такие слова… – Базиль продемонстрировал свой кулак: крупный, покрытый старыми белыми шрамами и такими же старыми синими наколками. – За такие слова я тебе глаз на жопу натяну… Понял?

Даже несмотря на то что за последние десятилетия тюремный жаргон сильно изменился, рябой Базиля понял.

– Прости, братан, – пробухтел он, пятясь. – Прости, не врубился я, что к чему… Думал, ты тут поработать решил, а у нас строго – чужаков без прописки не пускаем…

– Канай давай отсюда, пока я добрый…

– Так ты местечко мое занял…

– Сказал – отдохну, уйду, – прикрикнул на оборванца Базиль, затем вынул из кармана сотовый телефон, чтобы позвонить сыну.

Мобильник был старый, давно не модный «Сименс С25»: крупный, квадратный с большой, обкусанной кем-то антенной, но Базиль привык к нему и ни за что не соглашался принять от Мити в подарок другой, более современный. Этот он нашел на помойке пять лет назад, в те времена о такой роскоши, как сотовый телефон, основная часть населения только мечтала, поэтому Василий, обнаружив разбитый аппарат в бачке, не побрезговал его вынуть. Оказалось, что «Сименс» не совсем «убитый», его еще можно починить. Базиль починил (для него это раз плюнуть!) и с тех пор с аппаратом не расставался.

– Слышь, братан, – обратился к Базилю склочный попрошайка. – Тут фигово ловит, ты за угол заверни…

Голушко надменно кивнул, поднялся с насиженного места и, как подсказывали, завернул за угол, но не потому, что искал, где лучше ловит (его аппарат везде ловил одинаково хорошо), просто ему надоело пристальное внимание церковных попрошаек.

Только Базиль обогнул забор, как наткнулся взглядом на раздрызганный милицейский «козел», стоявший у подъезда старинного трехэтажного особняка. Из кабины драндулета высовывалась знакомая вихрастая голова Митиного приятеля Лешки Смирнова.

– Леха! – окликнул его Василий, направляясь через двор к «козелку». – А где Митя?

Смирнов удивленно уставился на Базиля и вместо ответа спросил:

– А вы что тут делаете?

– Мимо шел. Где Митя?

– Разговаривает с соседями потерпевшей, а что?

– Да я ему шарф купил, хотел, чтоб он примерил…

– А зачем шарф примерять, это ж не пиджак, который может жать в плечах?

– Надо посмотреть к лицу ли, – наставительно сказал Базиль.

– А до вечера это не может подождать? У нас все же работа…

– Может, – смилостивился Базиль и с едва сдерживаемым любопытством спросил: – Что у вас случилось?

– Убийство.

– Все ясно! Значит, сегодня ночью Митька опять будет фотографии жмурика разглядывать! – Базиль сплюнул. – Было бы на что смотреть!

– Василь Дмитрич, поверьте, – Леха стыдливо откашлялся, – там есть на что посмотреть…

Он хотел еще что-то добавить, но не стал, потому что к машине подошел Митрофан с гневным возгласом:

– Это не дом работников искусства, а интернат для слепоглухонемых!

– Как я понимаю, соседи ничего вразумительно сказать не смогли? – хмыкнул Леха.

– Они и не пытались! – гаркнул Митрофан, а потом несвойственным ему фальцетом запищал: – У нас не принято подглядывать за соседями… Мы люди интеллигентные… – Он закатил глаза. – Богема, блин!

– Да уж, из этих людей искусства те еще свидетели! – поддакнул Леха.

– Тут еще что плохо: дом стоит в стороне от остальных, проезжая часть далеко, и двор закрыт церковным забором – поэтому на случайных свидетелей рассчитывать не приходится!

– Может, со сторожем с автостоянки поговорить? Она тут недалеко, у соседнего дома…

– С дворником тоже побеседовать не мешает…