Наталья Александрова - Ад да Винчи Страница 8

Тщательно выписанный фон, свободно ниспадающие складки одежды, нежное лицо Мадонны, ее ласковый взгляд, обращенный к тому, кого она держала на руках…

Маша опустила глаза ниже и издала изумленный, испуганный возглас.

На руках Мадонны удобно расположилось маленькое чудовище, крошечный монстр. И так же, как божественное дитя на картине каждый день, век за веком, повернув кудрявую головку, смотрело на восхищенных зрителей своим полусонным, мечтательным взором — так и этот маленький монстр смотрел прямо в глаза потрясенным людям. Но в этом взгляде читался весь ужас, вся ненависть, весь цинизм мира.

Маша словно заглянула в ад.

— Что это?

— Хотел бы я это знать! — отозвался Старыгин. — Присядьте, я вижу, что вы едва держитесь на ногах. Только осторожнее с этим креслом…

Маша придвинула к себе старинное резное кресло и без сил опустилась в него. В комнате внезапно погас свет.

— Я же говорил вам… — пробормотал Старыгин, что-то переставляя в темноте. — У нас ужасная проводка, и когда резко переставляешь это кресло, провод выпадает из гнезда и свет гаснет…

Он чем-то щелкнул, и в лаборатории снова стало светло.

— Извините… — Маша на секунду прикрыла глаза. — Честно говоря, я была в шоке…

— Я вас понимаю, — Старыгин кивнул, — когда я это первый раз увидел, я сам был в шоке…

— Но.., но как это возможно? Кто мог пририсовать это чудовище? И когда он это мог сделать? Ведь оно выписано очень тщательно… по крайней мере, насколько я могу судить…

Или картину подменили? А где подлинник? Он пропал?

— Слишком много вопросов, — поморщился Старыгин. — Пока я могу сказать только одно: вы правы, чудовище выписано очень тщательно, мастерски. Более того, оно написано той же рукой, тем же мастером, что и лицо Мадонны.

— Значит, картину заменили копией, фальшивкой?

— В этом еще нужно разбираться. Во всяком случае, холст такого же качества, как подлинный, и такого же возраста, ему тоже примерно сто пятьдесят лет…

— Как — сто пятьдесят? — удивленно переспросила Маша. — Вы хотели сказать — пятьсот? Ведь Мадонна Литта создана примерно в тысяча четыреста девяносто первом году…

— Браво, — усмехнулся Старыгин. — Ставлю вам пятерку, вы хорошо подготовились. По большинству предположений картина действительно создана в тысяча четыреста девяносто первом, но Леонардо писал ее на деревянной доске. Когда в тысяча восемьсот шестьдесят пятом году она была куплена у герцога Литты в Милане, состояние ее было таким плохим, что ее пришлось немедленно перенести с дерева на холст. Для этого эрмитажный столяр Сидоров придумал специальную технологию, за это его наградили медалью… Но я, честно говоря, хотел поговорить с вами о другом. Когда вы родились?

— Что? При чем тут это? — Маша недоуменно уставилась на собеседника. — Ну, седьмого июля. А почему это вас так интересует?

— А какого года?

— Семьдесят седьмого. Я пока что не делаю тайну из своего возраста. Но все-таки почему вас так заинтересовали мои биографические данные?

— Я случайно взглянул на ваш паспорт, — признался Старыгин, — и хотел проверить, не ошибся ли я. Не показалось ли мне. Ведь такое удивительное совпадение…

— Да какое совпадение? О чем вы говорите?

— Подумайте сами. Седьмое число седьмого месяца семьдесят седьмого года. Четыре семерки.

— Ну и что в этом такого? — Маша пожала плечами.

— Вы помните — ваш дед, когда подарил вам пентагондодекаэдр, тоже говорил о четырех семерках! И не случайно он подарил такой редкий предмет именно вам, тогда совсем маленькой девочке! И, кстати, он сделал это совсем незадолго до своей смерти!

— Все равно я ничего не понимаю. Почему вас так взволновали эти четыре семерки?

— По двум причинам.

Старыгин шагнул к столу с картиной и включил ультрафиолетовую лампу.

— Вот одна из этих причин.

Маша наклонилась над холстом и увидела четырехзначное число. Это число, связанное непонятным образом с датой ее рождения, а еще больше — волнение реставратора заставили ее сердце чаще забиться, внушили ощущение серьезности происходящего.

— А.., вторая причина? — проговорила девушка, распрямившись и невольно понизив голос.

— Сейчас я вам покажу эту вторую причину. Пойдемте.

Ничего не объясняя, он вышел из лаборатории, запер дверь и повел Машу по коридорам здания. Эти служебные коридоры мало напоминали великолепные анфилады музея. Плохо освещенные, довольно узкие. Маша с трудом верила, что находится в Эрмитаже. Несколько раз свернув и поднявшись по лестнице, они оказались перед дверью с медной табличкой «Кабинет рукописей».

— Сейчас перед вами откроется самый красивый вид в нашем городе, — с явной гордостью сообщил Дмитрий Алексеевич своей спутнице.

— Ну уж и самый красивый…

— Вот увидите!

Старыгин нажал на кнопку звонка, и почти тотчас дверь открыла невысокая сутулая женщина лет сорока с приятным улыбчивым лицом.

— Дима! — радостно проговорила она при виде Старыгина. — Ты к нам? Заходи, мы тебя угостим печеньем… А кто эта девушка?

— Консультант из института прикладной химии, — не моргнув глазом, соврал Старыгин. А мы к тебе буквально на одну минуту, нам нужно взглянуть на трактат «О происхождении сущего и числах, его объясняющих».

— Ты имеешь в виду малый трактат Николая Аретинского? А какое отношение он имеет к прикладной химии?

— Самое прямое!

— Только здесь! — озабоченно ответила женщина. — Выносить нельзя, даже тебе!

— Понятное дело! Я знаю, как у вас все строго! Нам нужно только прочесть один абзац.

Женщина развернулась и, слегка прихрамывая, пошла по узкому коридору между двумя рядами высоченных стеллажей, до самого потолка уставленных картонными папками и коробками. Маша перехватила мимолетный ревнивый взгляд хранительницы рукописей и усмехнулась: похоже, та явно питала к Дмитрию Алексеевичу не вполне служебный интерес.

Коридор кончился, и они оказались в просторном кабинете с двумя огромными окнами.

Маша ахнула: она действительно никогда не видела ничего подобного. Одно окно выходило на Неву, ослепительно сверкающую под щедрым июльским солнцем, второе — на Зимнюю канавку и здание Эрмитажного театра.

На другом берегу Невы виднелась Петропавловская крепость.

— Я вам говорил, — вполголоса промолвил Старыгин, заметив Машин восторг. — Правда ведь, замечательно?

В его голосе звучала такая гордость, как будто это он сам так расставил здания и провел реки, чтобы создать этот неповторимый вид.

Хранительница кабинета уселась за компьютер и защелкала клавишами.

— Малый трактат Николая Аретинского.., пробормотала она, вглядываясь в колонки цифр на экране монитора. — Вот он, единица хранения номер… Тридцать четвертый шкаф, седьмая полка…

Она встала из-за стола и своей неровной, будто ныряющей походкой прошла к одному из стеллажей.

— Дима, помоги мне, пожалуйста…

Старыгин приподнялся на цыпочки и достал с одной из верхних полок большую картонную коробку.

— Только для тебя, — вздохнула хранительница и снова бросила на Машу недовольный взгляд.

Маше вдруг захотелось совершить какой-нибудь хулиганский поступок: показать зануде-хранительнице язык или разбить графин с водой, стоящий на подоконнике, либо же разбросать листочки из многочисленных папок, лежащих на письменном столе. Хотя за ли, сточки, пожалуй, могут и побить, они тут все на своих бумажках повернутые… Маша ограничилась тем, что поглядела на хранительницу очень холодно и высокомерно.

— Вот оно! — победно проговорил Дмитрий Алексеевич, не обратив ни малейшего внимания на обмен женскими взглядами. Он открыл коробку и осторожно выложил на стол темный от времени манускрипт, каждый лист которого был аккуратно упакован в прозрачную пленку.

Маша взглянула через плечо реставратора и разочарованно вздохнула: документ был написан от руки почти совершенно выцветшими, коричневатыми чернилами и каким-то удивительным почерком, очень красивым, но неразборчивым. Самое же главное — он был написан на совершенно незнакомом Маше языке.

— Какой это язык? — спросила Маша, искоса взглянув на реставратора.

— Латынь, разумеется.

— И вы можете это прочесть?

— Конечно, — он даже, кажется, был удивлен ее вопросом, как будто каждый современный человек просто обязан понимать по латыни.

Маша почувствовала легкое раздражение: эти эрмитажные работники, похоже, смотрят на всех остальных людей свысока, как на полуграмотных недоучек.

Старыгин осторожно перевернул несколько хрупких страниц манускрипта, достал из кармана старинную лупу в красивой бронзовой оправе и начал медленно читать, на ходу переводя текст с латыни:

— Если бы ты встретил число, составленное из трех шестерок, знай, что это есть число Зверя, число Врага, и проистекает из этого числа многий грех, и гнев, и многие несчастья, и число это любезно Отцу-Джи, хозяину порока, врагу рода человеческого. Посему избегай всячески этого числа и всего, под ним рожденного.