Мария Долонь - #в_чёрном_теле Страница 8

Станция у нас крупная, любой скорый поезд хоть на две минуты, да остановится. И на нашей станции часто отцепляют один локомотив от состава и прицепляют другой. Мороки с этими тепловозами, шастают туда-сюда, вот под таким и лежит сейчас Виталька. Ни жив ни мёртв.

Машинист поставил на тормоз, выскочил, а что делать – не знает, боится двинуться, машина запросто может задний ход дать. Не растерялся только один мужик. Пока все суетились, он растолкал толпу, залез под тепловоз и быстро отрезал Виталькин капюшон ножом. Да это вообще любой мог сделать, остальные зассали просто. Брат выбрался, хочет бежать, но его крепко держат. Тут и менты подкатили. Кто такой? Зачем полез? Задержал отправку поезда на час, это ЧП! Да какой нафиг час, вся эта байда длилась не больше пятнадцати минут. Старший мент достаёт рацию, что-то говорит, я различаю слова «возможна диверсия». Что? Блеать… Виталя. Я подбираюсь к нему, он незаметно суёт мне в руки что-то тёплое и тяжёлое. И шёпотом: «Спрячь. Вали домой, салага». Слово старшего – закон.

Я быстро выбрался из толпы, Витальку уже запихивали в «воронок». Смотрю, что он мне дал – лопатник! Увесистый, как кирпич, потрёпанный, вроде кожаный. Откуда? На кнопках еле держится – деньжищ, наверное, внутри… У меня дух захватило: когда он успел? У кого? Бегу домой со всех ног.

«Бать, там Витальку в ментовку забрали, говорят, диверсант, идём скорей!»

Отец посмотрел зло, он только со смены, лучше не подходи. Корявый весь.

«Я в мусарню не пойду», – и ушёл спать.

Я к матери, она в слёзы. Рассказал, что Витальку чуть тепловозом не раздавило. Она крестится и всё причитает, иконы свои подоставала и простояла перед ними, шевеля губами. Она бы их по углам развесила, да батя не даёт. Я между делом сунул лопатник в мешок картошки, поглубже.

Приходим с мамкой в ментовку. Они уже протокол составили, зачитывают нам. Виталька тут же сидит, зубы стиснул, только сплёвывает на пол. Мент дал ему по шее, а ему хоть бы хны. Я на мать глянуть боюсь, страх какой-то непонятный – Витальку-то выпустят, тут и говорить не о чем, не диверсант же он, в самом деле? А она… как на казнь пришла. Вытянулась на стуле, бледная, губы дрожат.

«Повторяю вопрос: зачем ты забрался под вагон пассажирского поезда «Москва – Челябинск», что ты там делал и как оказался рядом с локомотивом?» – мент спрашивает. Ему самому, видно, это всё до чертей надоело, зевает сидит.

«Не молчи, сынок, скажи что-нибудь», – просит мать.

Но я знаю, что Виталька не скажет. Молчать будет до последнего, хоть режь его, хоть статью ему пиши. Откуда у него эта ненависть? Я б так не смог – стрёмно. А он сидит и на лампочку смотрит, типа собака лает, ветер носит, а я не при делах ваще. И долго этот тупой допрос длится, бесконечно долго, одни и те же вопросы по кругу, карусель какая-то долбаная.

И тут я вспомнил про Боженьку – ну мать же не зря к иконам припадает, целует их. И я подумал: а где он, этот Бог? Вот правда, где? Мать верит, что на небе. А на небе – это где конкретно? Неба нет никакого – только облака, а за ними космос тягучий и безветренный. Я по телику передачу видел, что будет, если подняться высоко, выше самолётов. Там какая-то невъебенная пустота и ничего больше. И корабли космические иногда попадаются, наши там или американские. И что Богу до тех голимых кораблей? Чем он им поможет, там и без него техники наворочено – нормальному человеку не разобраться. Нет, Бог, он точно удрал с неба, от скуки. И ходит по земле, гуляет. В церковь иной раз заглянет: как вы тут, пацаны? Всё ровно? Прихожане есть? Ну, работайте, пошёл я дальше смотреть. А потом и вовсе станет невидимкой или превратится во что-нибудь. Он может во что угодно превратиться. Да вот хоть в эту лампочку в допросной комнате в нашей ментуре. А может в ножку стола? Не, ножка стола – это не по-божественному. Да и грязный у них стол – один раз превратишься в него, потом не отмоешься.

Посмотрел на лампочку – она мигнула пару раз. Ух ты! И тут до меня дошло! Не зря Виталька всё время пялится на эту лампочку – он знает, что в ней Бог! Такое на меня накатило! Я сразу понял: всё будет хорошо. И тоже стал смотреть на лампочку. Сначала пытался вспомнить, что там мать шепчет, когда иконы свои целует. Потом просто попросил: отпусти Витальку домой, ну отпусти-и-и! И сразу провал такой – раз, и типа нет тебя.

Очнулся я, когда мать уже подписывала ментовские бумажки. Сколько времени прошло, не врубаюсь.

«И что теперь будет?» – спрашивает она.

«Да ничего, – опять зевает мент, здоровый такой, не хиляк, как наш участковый. – Взрывчатки на месте не обнаружено, при обыске у него запрещённых веществ не обнаружено. Нечего лазить под вагонами. Считай, в этот раз легко отделался. До свидания».

Домой пришли, когда уж совсем темно было. Батя бухой, сидит за столом на кухне и хлеб крошит на мелкие кусочки, весь батон искрошил. Увидел Виталю, поднял кривой грязный палец и силится что-то сказать, но язык не ворочается. А потом хватает тарелку с сухарями и в нас со всей дури, я едва увернулся. И поднимается медленно, грузно – большой он тогда был, килограмм под сто.

«Ма, я у Димки переночую», – крикнул Виталька, скрываясь за дверью.

«Беги, сынок», – и встала перед отцом, стоит, не моргает, только в косяк дверной худыми пальцами вцепилась.

Я хотел выскочить вслед за Виталькой, но не мог – к месту прирос.

А отец подошёл к ней, шатаясь, что-то елозя языком, угрожая и вяло матерясь. Как тиной покрытый, убитый только ему понятным пьяным горем, бешеный. Встал напротив неё, кулаком играет, прицеливается.

Она не шелохнулась.

Я тогда вдруг подумал: а где сейчас Бог? Так и остался в лампочке, в ментовке? Нового кого-то спасает? И, словно услышав мои мысли, отец вдруг отвернулся от матери и быстро, сшибая углы, пошёл, почти побежал в спальню, и оттуда было слышно, как летят на пол глиняные горшки, бьются деревянные образа и трещит разорванная ткань – то ли занавески, то ли простыни.

Глава 6

Лида написала Инге на следующий день.

«Доброе утро! Я могу поговорить с Вами сегодня. Начиная с двух буду по адресу: Шоссейная улица, 98Б, строение 11. Подъедете – позвоните».

Расставила все знаки препинания – не поленилась, и это «Вы»! Почему так официально? Держит дистанцию или это просто комплекс отличницы? «Могу поговорить с Вами» – подчёркивает, что встреча нужна мне, она лишь уступает. Разговор будет такой же формальностью? Или действительно хочет помочь? А вдруг пытается отвести от себя подозрения?

День был почти летний. Тёплый ветерок гонял по асфальту ржавую пыль. Вместо дома по адресу, который дала Лида, тянулся бесконечный бетонный забор с однообразным вафельным узором. Инга набрала номер и зашагала к железным воротам.

– Лида, добрый день. Инга Белова.

– Ворота видите? Я сейчас подойду. – Голос почти не слышно из-за лая.

Через несколько минут появилась Лида.

– Спасибо, что согласились встретиться.

Инга наблюдала, как миниатюрная девушка справляется с огромными створками, задвигает тяжёлый засов.

Внутри было огромное замызганное пространство, похожее на кооперативные гаражи. Только вместо зелёных коробок вдоль асфальтовой просеки тянулись клетки с собаками. Вывеска на кирпичной одноэтажной будке сообщала: «Администрация приюта «Человек – друг собаки».

– Мы про этот приют из сети узнали, им волонтёры были нужны. Собак много – кормить, убирать некому. – Лида вела Ингу вдоль клеток. На каждой дверце была табличка с текстом: кличка, возраст, вес.

Тон золотистый, слово «мы» мягче остальных. Влюблена.

– Привет, привет, Анчарушка. – Девушка остановилась, чтобы потеребить сквозь прутья ухо чёрно-рыжего пса. – Со стройки привезли недавно. Добрый, покладистый, но с особенностью: боится людей в телогрейках. Зубы сразу скалит, бросается.

– У меня самой собака, Кефир зовут, из приюта щенком взяли. – Инга дала Анчару обнюхать ладонь, тот сразу завилял хвостом. – Худой был, одни кости, на крысу похож. Зато потом, когда отъелся, оказался почти зененхундом!

– Смешно вы его назвали!

– Дочка придумала. Сейчас Кефир, правда, у бывшего мужа живёт. Мы скучаем.

– А мы себе собаку позволить не можем – работа. – У каждой клетки Лида притормаживала, всё ли в порядке. – А так бы завели бигля. Здесь есть парочка потеряшек, а хозяева не объявляются. Поверить не могу, что такого пса бросить можно.

– Породистых тоже бросают?

– Да, и часто! Надоела, дети появились – вот приносят на усыпление или нам подкидывают.

– Не понимаю. Они же членами семьи становятся.

– Или заболевших лечить не хотят. – Они встали у следующей клетки. Белый лохматый пёс неловко просунул им нос. – Веста. У неё давно с глазами не очень, а в последний месяц совсем плохо. Сейчас практически ничего не видит. Старая, на передержке у нас, как в хосписе, до конца.

– А часто вы здесь? Не тяжело? – Веста крутила головой: прислушивалась к незнакомому голосу Инги.