Алисия Хименес Бартлетт - А собаку я возьму себе Страница 8

– Можно это куда-нибудь поставить? – спросил он.

– Ох, извините! Проходите, пожалуйста.

Если я и дальше буду демонстрировать свою тупость, эта ослепительная красота покинет меня так же внезапно, как появилась.

– Можно поставить коробку здесь, если вас не затруднит.

Ужастик приплясывал вокруг гостя, обнюхивая его.

– Прекрасно, вижу, что он меня узнал. Знаете, я забыл вас предупредить: нужно заботиться о том, чтобы в поилке все время была свежая вода. Это все-таки сухой корм, он требует большого количества жидкости. Питье собаке необходимо.

Я улыбнулась:

– Кстати, о питье: как вы насчет пропустить рюмочку?

Он изумленно замер. Должно быть, подумал, что только сорокалетние бабенки атакуют так прямолинейно. В общем, я, видимо, вышла за рамки, слишком резко перейдя от одного к другому. И попыталась смягчить свой просчет:

– Я увидела, как вы тащите эту тяжеленную коробку… Конечно, если кто-то вас дожидается…

– Никто, – пробормотал он. Потом, оправившись от неловкости, с беспечным видом произнес: – С удовольствием выпью с вами.

Не помню, чтобы когда-нибудь делала столь сильный ход, но как прикажете поступать охотнику, когда добыча не пытается убежать и к тому же находится на расстоянии выстрела?

– По правде говоря, приглашаю вас не без задней мысли. Собираюсь задать вам множество вопросов насчет собак, – крикнула я из кухни.

– Задавайте! – отозвался он, освобождая тем самым мне проход, через который я хотела проникнуть.

Я положила лед в его стакан и протянула ему с потугами на кокетство, о котором, казалось, и думать забыла.

– Расскажите мне обо всем, что я должна знать, чтобы стать настоящей хозяйкой собаки.

Он рассмеялся, и звуки его голоса напомнили мне очаровательное Моцартово арпеджио.

– Прежде всего вы должны знать, что собака будет всегда любить вас, что бы ни случилось. Она никогда ни в чем вас не упрекнет, не осудит ваше поведение или поступок. И будет абсолютно счастлива всякий раз, как вас увидит, у нее не будет ни хороших, ни плохих дней. Она никогда вас не предаст и не уйдет к другому хозяину. Однако наряду с этими замечательными достоинствами вас ждут известные неудобства – собака всегда будет зависеть от вас, никогда не станет самостоятельной, как это обычно происходит с ребенком, и, возможно, именно вам придется определять момент ее смерти, если сопутствующие старости болезни превысят меру.

Я слушала его как завороженная. Его краткая речь показалась мне самой поэтичной из всего, что я слышала в последнее время.

– А что взамен должна делать я?

– В общем-то немного: кормить, минимально заботиться, ну, а если вы действительно хотите получать от нее удовольствие, то наблюдать за ней. Обращайте внимание на настроение, проявляющееся в некоторых ее движениях, на тоску в ее вздохах, на то, как радостно она вертит хвостом, на честность ее взгляда…

– На простодушие, – добавила я на грани инфаркта.

– На простодушие, – подтвердил он, глядя мне прямо в глаза.

Боже, такого не может быть на самом деле! Он оказался нежным, умным, мужественным, обаятельным. Да я была бы готова приютить у себя боа-констриктора, если бы только он расписал мне его достоинства! Если мне не удастся затащить моего гостя в постель, то я не смогу больше без отвращения краситься перед зеркалом. Я посмотрела на Ужастика, нежданно-негаданно возведенного в ранг загадочного мифологического животного.

– Ты женат? – спросила я.

– Разведен, – ответил он без колебаний.

Эхо этого магического слова на какой-то миг повисло в воздухе, но тут же было уничтожено омерзительным телефонным звонком. Ужастик насторожился. Я в раздражении взяла трубку.

– Инспектор Деликадо?

Что понадобилось Гарсону в такое время? Или он всерьез воспринимает известные слова о том, что полицейский всегда на посту?

– Должен сообщить вам прискорбную новость.

Но даже этим он не смог привлечь мое рассеянное внимание.

– Что там стряслось, Гарсон?

– Боюсь, что дело, которое мы ведем, переходит в разряд убийств.

Я стряхнула с себя эротические видения.

– Что вы имеете в виду?

– Звонили из больницы. Игнасио Лусена Пастор только что скончался.

– Скончался? Но отчего?

– Ничего необычного. У него вдруг резко ухудшилось состояние, и, пока его везли в операционную, произошла необратимая остановка сердца. Хорошо бы вы приехали. Я буду ждать вас у входа в больницу.

– Еду.

– Инспектор…

– Что еще?

– Если возможно, не привозите эту собаку.

Я со злостью бросила трубку, мне было не до шуток. Потом повернулась к гостю, который уже поднялся на ноги.

– Боюсь, мне придется уехать, срочное дело на работе…

– В библиотеке? – уточнил он с недоверчивой иронией.

– Да, – ответила я, не вдаваясь в подробности. – Оставайся, если хочешь, и допей виски.

Он отрицательно покачал головой. Мы оба направились к двери. Он припарковал свой пикап напротив дома – новехонький автомобиль с силуэтом собаки на дверце. Я пожала ему руку и пошла к своей машине. Но вдруг обернулась:

– Эй, послушай, я даже не знаю, как тебя зовут!

– Хуан.

«Имя Крестителя»[3], – разочарованно подумала я. Очень возможно, это были бы чудесные мгновения… Как знать, может, когда мы в следующий раз увидимся, он не покажется мне привлекательным. А все Игнасио Лусена Пастор! Бывают же такие вредные люди, напоминающие насекомых, что находят свою смерть в твоем стакане виски, и приходится извлекать их с помощью пальца.

Да, перед нами лежал Лусена, мертвый. Мы с Гарсоном не без любопытства рассматривали его в гробу-холодильнике. Смерть могла бы про явить напоследок снисходительность и придать покойнику достоинство, которого он был лишен при жизни. Но этого не произошло. Лусена приобрел сходство со сломанной куклой, потрепанной и жалкой. Его крашеные волосы напоминали паклю.

– Им по-прежнему никто не интересовался?

– Никто, – подтвердил врач.

– Что делают в таких случаях?

– Подержим тело еще три дня. Затем, если от вас не будет никаких указаний, наш сотрудник отвезет гроб на кладбище, где он будет похоронен в общей могиле.

– Сообщите нам, когда это произойдет, мы распорядимся насчет объявления в газетах, глядишь, кто-то и объявится в самый последний момент – на похоронах.

Дело осложнялось, принимало дурной оборот, не сулило ничего хорошего. Наша птичка больше не запоет, она унесла свои тайны в могилу, и нам теперь предстоит распутывать убийство. И никаких следов. Прежде чем принять хоть какую-то стратегию, мы отправились повидать инспектора Сангуэсу. У него тоже не было для нас особых новостей. Ни в одной из двух бухгалтерских книг они не обнаружили ни единого понятного имени, ни номера телефона, ни адреса.

– Ничего, ребятки, только эти нелепые прозвища в ряд, странные промежутки времени, такие разные, и некие суммы, не сообразующиеся ни с логикой, ни с арифметическими действиями.

– Что ты можешь сказать об этих числах?

– В первой книге они очень малы: пять тысяч, три, семь, двенадцать тысяч – самое большее. Во второй книге они существенно возрастают – от двадцати до шестидесяти тысяч. Это наводит на мысль, что, возможно, речь идет о разной бухгалтерии, но это только предположение. Просто деньги могут исчисляться отдельными суммами, хотя речь идет об одном и том же.

– А общая сумма?

– Даже ее подсчитать невозможно, поскольку временные периоды, которые этот мерзавец вписывает перед каждым числом, сильно варьируются. Что означает пять тысяч за четыре года? Что в течение четырех лет он получал или платил пять тысяч песет? Но как: ежедневно или единовременно, а может, по пять тысяч в год? Не знаю, это настоящий ребус, причем из самых заковыристых.

– Не огорчайтесь, инспектор, – сказал Гарсон, – в этом деле все какое-то странное.

– Расскажите, чем там у вас закончилось, мне любопытно.

– Потом расскажем. Сейчас мы хотим повидаться с ребятишками из газет. Передавать привет от тебя?

– Передай им смертельный поцелуй.

Нам пришлось чуть ли не умолять, чтобы хоть какое-нибудь агентство печати опубликовало сообщение о смерти Лусены. Конечно же этому делу не хватало журналистского блеска. В нем не было ни сексуальных извращений, ни политической либо расовой подоплеки… ничего такого, что бы продавалось. В конце концов, кому интересно, что некий неизвестный люмпен скончался от побоев? Хотя, если вдуматься, такое отсутствие интереса было нам на руку: по крайней мере, и журналисты, и наши начальники оставят нас в покое.

Несмотря ни на что, заметка появилась в нескольких газетах в рубрике происшествий. Но никакой пользы из этого мы не извлекли, поскольку в назначенный час на кладбище Кольсерола присутствовали лишь священник, могильщик, социальный работник, доставивший тело, да еще Гарсон, я и Ужастик. Младший инспектор открыто осудил мое решение привезти с собой собаку. Чтобы как-то оправдаться, я объяснила, что это было необходимо. Сказала, что предполагаю отпустить пса во время церемонии и что, если в этот момент где-нибудь поблизости окажется какой-нибудь дружок усопшего, Ужастик укажет нам на него. Объяснение даже для меня самой выглядело смешным, но не могла же я признаться своему напарнику, что поступаю так, потому что чувствую: своей жизнью пес обязан несчастному Лусене Пастору. Я хотела, чтобы на похоронах этого одинокого человека присутствовал хотя бы один его друг.