Татьяна Гармаш-Роффе - Уйти нельзя остаться Страница 8

Девочек он менял примерно раз в месяц – и, похоже, не только девочек. Жертвами Юриного обаяния, по слухам, пали пионервожатая и даже молоденькая училка начальных классов. Никто не мог устоять перед его броской внешностью, его элитарностью, его божественной распущенностью, ослепительно-провокационным презрением, которое Юрино остроумие превращало как бы в милую шутку. Едва заканчивался его очередной скоротечный роман, как тут же с робкой алчностью вспыхивали глаза старшеклассниц: вдруг теперь я, вдруг мне выпадет?

…Почему Лера не поддалась, как все, на этот заразительный экстаз? Что в ней сопротивлялось? Чувствовала ли она, что презрение Юры совсем не «милая шутка»?

Теперь, с годами, Лера понимала: она просто трусила. Боялась влюбиться. От своей первой любви она ждала гораздо большего, чем месячный романчик и снисходительно-высокомерное к себе отношение. И какое-то врожденное нравственное чувство, подкожное понимание того, что хорошо и что плохо, спасло ее.

Поэтому, когда однажды Юра прихватил ее на выходе из раздевалки физкультурного зала (Лера была медлительна, вечно выпадая мыслью из реальности. Где бродила ее мысль – бог весть; но учителя нередко делали ей замечания на уроках за постороннюю задумчивость)…

Итак, она задумчиво переодевалась, застревая над каждым рукавом и каждой пуговицей. И оказалась, таким образом, как всегда, последней. Выйдя из девчачьей раздевалки, она увидела Юру. Он поджидал ее, отчего тоже оказался последним. Взял ее за рукав.

– Я тебя жду, – сказал он с нажимом, чтобы она поняла, что стала его очередной избранницей. – Пойдем сегодня вечером в кино?

– У меня нет времени, – ответила она, покраснев.

– Пойдем… – Он легонько привлек ее к себе и выдохнул в ушко: – Ты мне нравишься, Лер…

Она немножко постояла так, вчувствоваясь в его небрежное объятие: оно было таким взрослым, таким уверенным, таким обещающим…

– У меня нет времени, – упрямо повторила она.

– Тогда завтра.

Юра не спрашивал, Юра констатировал. Отказа он не предполагал и честно поверил, что она сегодня занята. Иначе ведь и быть не может!

В течение целой недели Юра оказывал ей снисходительные знаки внимания – как обычно, вполне открытые. Ему явно нравилось жить публично, чувствовать себя в центре внимания. Это было его самодельное «За стеклом», через которое к нему устремлялись глаза множественных зрителей.

И только к концу недели до него дошло, что Лера – хоть и не посмела сказать ему прямо – ему отказала! Это было еще оскорбительнее. Если бы прямо, он бы просто не поверил. Он бы нашел уничижительные слова, вроде «синего чулка» и «воинствующей феминистки», а то еще и «суфражистки» – мудреные словечки были его коньком. Но именно потому, что она стеснялась ему отказать прямо и всячески выворачивалась, именно поэтому он не мог ее заподозрить ни в чем воинствующем.

Юра снова отвел ее в уголок.

– Я не понял, ты меня динамишь?

– Юр…

– Ну?

– Я к тебе очень хорошо отношусь, но…

– Понятно.

Он провел рукой по ее голове и быстро ушел. Лера так и не поняла, то ли он ее погладил, то ли дал легонький подзатыльник.

С тех пор он оставил Леру в покое, а если и был уязвлен, то ничем этого не выдал. Напротив, вскоре он уже громогласно рассказывал, что «Лерка мне не дала, представляете?!» – и столь же громогласно демонстрировал к ней слегка уважительное и незаинтересованное приятельство.

В конечном итоге Лера уже не знала, задел ли его самолюбие ее отказ, или она была Юре настолько до фени, что он не стеснялся рассказывать об этом всем подряд и даже находил забавным.

Прошло несколько месяцев, подкатил и выпускной вечер. И на нем Юра пригласил ее танцевать. А после танца увел на скамейку в школьный парк.

– Хорошая ты девка, – сказал. И добавил, помолчав немного: – Человек ты хороший, Лера. А мы все говно на самом деле. Ты правильно сделала, что мне не дала. Ничего хорошего я бы тебе не принес.

Лера видела: он выпил уже изрядно. Но словам его отчего-то верила. Да и как не поверить, когда тебе столь откровенные вещи говорят? Если такие вещи вранье, то вообще топиться пора! Сейчас Юрка не врал, она точно знала. И, несмотря на грубость фразы, он имел в виду что-то важное. Она не понимала, что именно, но точно знала, что важное… Смотрел блестящими от алкоголя глазами на нее с некоторым восхищением, что ли… Не влюбленно, нет. Но отчего-то это было еще лучше.

– Юр, ты тоже хороший, – отважилась она. – Ты только не знаешь об этом сам. Прячешься за такой масочкой циника, но душа-то у тебя нежная…

Он посмотрел ей в глаза, и взгляд его медленно угас. Он поцеловал ее в губы, без вожделения, словно на память, затем встал и сообщил:

– Мне пора. Счастья тебе, Валерия!

Вот так они расстались двадцать четыре года назад.

– …Ты представь, – продолжал Миша, – за все эти годы я ни разу не смог его вытащить на наши сборы, он все отказывался, занят очень, он у нас бизнесмен и политик! А сегодня сказал, что заскочит ненадолго, а все ради того, чтобы на тебя полюбоваться!

Лера пожала плечами. Она не видела никаких особых причин для интереса к себе со стороны Юры Стрелкова. Ну не та же мимолетная история несостоявшегося романа!

Юра вскоре появился, о чем возвестил громкий гудок автомобиля, вынудивший всех выглянуть в окна кафе. Вышел из роскошного лимузина (шофер открыл дверцу), такой же красивый, подтянутый, овеянный запахом богатства и благополучия, как и раньше, разве только его подростковое высокомерие сменилось благодушием и снисходительностью. Он шумно и картинно, словно на него были нацелены объективы, заключил Леру в свои объятия, пожал несколько рук, не вглядываясь в лица, после чего приступил к расспросам о ее жизни в Америке. Через несколько минут, узнав максимум подробностей, Юра пустился рассказывать о себе. Из рассказа этого следовало, что у Юры все не просто отлично – преотлично даже! – а главное, что у него все лучше, чем в Америке.

Зачем ему понадобилось тягаться с Америкой, что за детский комплекс «догнать и перегнать» эту несчастную Америку у него водился, Лера не представляла. Или он что-то хотел доказать ей? Что неправильный она сделала выбор ни с Америкой, ни тогда с ним, с Юрой? Но разве может такое быть, что двадцать с хвостиком лет спустя ему это не все равно?

Впрочем, возможно, речь его была рассчитана на публику в лице бывших одноклассников, и поскольку Юра активно занимался политикой, то и придал своей речи политический окрас. Ругать Америку нынче в России модно, Лера это уже усвоила, – и Юра попросту отдавал дань моде?

Как бы то ни было, ей стало скучно от этих разговоров, и она уже не знала, как отделаться от Юры.

Спас ее староста, который громогласно объявил, что принес фотографии класса. Хотя у каждого из них были точно такие, но со временем куда-то задевались или просто черт знает где валялись, невостребованные.

Все немедленно сгрудились вокруг стола, фотографии пошли по рукам, сопровождаясь восклицаниями и смехом. «Смотри, Лера, у тебя лицо такое испуганное! А Вовка-то, смотрите! Сколько лет у меня валяется эта фотография, а я никогда не замечал, что он Сеньке рожки приставил, вот умора!»

И вдруг Миша со свойственным ему пафосом объявил:

– Давайте помянем наших одноклассников, безвременно и трагически ушедших из жизни так рано! Слава Зюбрин, Андрюшка Исаев, Толик Трубачев… Пусть земля им будет пухом!

Все растерянно подняли бокалы и молча пригубили вино.

– А что с ними случилось? – спросил кто-то.

Староста Миша вкратце поведал историю Лериных звонков и уступил ей слово.

– У Славы инфаркт… Толик, похоже, спился… А Андрей, не знаю, его жена не сказала…

Наступила неловкая тишина. Продолжать веселье показалось неуместным. Присутствующие с полагающейся печалью на лицах разглядывали свои бокалы, не зная, куда еще уставить взгляды. И вдруг тишину разорвало восклицание:

– Надо же, они все рядом сидели!

Все снова обступили столик Миши, на котором лежали фотографии. Подошла и Лера.

На последнем снимке, за десятый класс, трое умерших одноклассников сидели вместе, на первой и второй партах в ряду у окна. Сами-то они, как и вся Юрина компашка, в которую эти трое входили, предпочитали «камчатку», где довольно громко переговаривались, отпускали шуточки и замечания, но к концу года учителя озверели и, несмотря на важных папиков-мамиков, сговорились и вынудили «элиту» занимать первые места.

…Это был особый клан в классе, сформировавшийся вокруг Юры Стрелкова. Их так и называли: Компашка. Юра был самым ярким из них, хотя нельзя сказать, что вожаком. Его имидж был весьма далек от «пахана», никто никогда не слышал, чтобы Юра распоряжался, командовал, диктовал условия. Казалось, что члены Компашки сами были готовы ему услужить и старались угадать, куда подует ветер. Им хотелось быть при Юре, а Юре нравилось, что они составляли его свиту.