Михаил Демин - …И пять бутылок водки Страница 8

Наташа успела спастись тогда, выехать с семьей на восток; Игорь же остался. Остался поневоле. Во время очередной бомбежки – в самый разгар эвакуации – отец его погиб. Мать занемогла, заболела и, в общем, пережила отца не намного. С приходом немцев Игорь остался один. Попал в сиротский приют. Но жить там не захотел, бежал. Был пойман и водворен обратно. Затем снова бежал. Добрался, наконец, до Киева и, обосновавшись там, какое-то время промышлял на базарах – нищенствовал, бедовал, ютился с беспризорниками в трущобах. Потом помаленьку подрос, возмужал; сошелся с жульем и начал работать серьезно. К концу войны он был уже весьма опытным вором, известным не только в Киеве, но и во многих других городах Украины. И тогда же – еще при немцах – успел он впервые познакомиться с тюрьмой… Его схватили в Днепропетровске, во время ночной облавы. Отправили в местный концлагерь, на земляные работы. Но пробыл он там, по счастью, всего лишь полгода и был освобожден с приходом советских войск.

Так началась грешная его, скитальческая жизнь. Вскоре он снова погорел и очутился в лагере – теперь уже в новом, советском. Порядка здесь было меньше, чем в немецком, а харчи – посытней. В этом, собственно, и заключалась вся разница между ними. В этом, да еще, пожалуй, в том, что уголовные преступления карались при немцах гораздо более жестоко. Оккупационные власти блатных не щадили – сажали без срока, загоняли в самые гиблые места. Отечественный уголовный кодекс был в ту пору куда гуманней. За карманную кражу давали, в принципе, всего лишь один год. За квартирный грабеж – от двух до трех лет заключения. На таком вот «квартирном деле» Игорь и завалился однажды. И по отбытии срока поспешил покинуть отчие места. Оставаться на Украине было опасно, да и скучно; хотелось побродить по свету, повидать иные, неизведанные края. Огромная, на тысячи верст, держава раскинулась перед ним – звала его, манила… Он уехал и несколько лет колесил по стране; изъездил всю Центральную Россию, побывал на Кавказе и в Средней Азии. И вот там, в Ташкенте, снова попал под арест. Однако кодекс к тому времени уже изменился. Вступил в действие новый правительственный указ – страшный сталинский указ, ознаменовавший собою начало нового послевоенного террора. В соответствии с ним, все срока увеличивались минимум вдвое. Игорь получил по суду восемь лет лагерей – и вскоре был отправлен по этапу на Дальний Восток; туда, откуда он как раз и возвращался ныне.

Некоторое время спустя, он уже стоял на вокзальном перроне. Ему повезло: в пути, в двух верстах от Полтавы, его нагнал порожний товарный состав… Теперь – на перроне – он думал о том, как поступить. Попасть отсюда в город можно было только через вокзальное здание. Однако идти туда не хотелось. Слишком уж рискованно было показываться на людях с краденым «темным» чемоданом в руках!

Он медленно пошел вдоль вокзала… И вдруг увидел окно ресторана.

Несмотря на поздний час, ресторан еще был открыт, залит светом. Силуэты людей маячили там, за стеклом. И в оранжевом, ярком свете, мгновенно распознал он профиль Наташи. Она сидела у самого окна, склонясь над столиком, подперев кулачком подбородок – о чем-то думала горько.

С минуту Игорь стоял у окна. Затем решительно шагнул к дверям ресторана.

Сразу же у входа помещалась вешалка; обитающий здесь человек с окладистой бородой, в белой форменной куртке, сказал строгим голосом:

– С вещами в зал – не велено.

– Знаю, – усмехнулся Игорь, – я как раз и хочу оставить чемодан у вас. Пусть постоит пока…

– Чемоданы не принимаем, – последовал ответ, – несите в камеру хранения. Она – вон там – за углом!

– Да я на минуту, – сказал нетерпеливо Игорь, – только загляну – и обратно… Ты уж, батя, выручи, ладно?

– Ну, если на минуту, – пробормотал, поскребывая бороду, гардеробщик. – Только чтоб – быстро!

– О чем разговор!

Игорь сунул чемодан в угол, под вешалку, – под прикрытие висящих там курток и плащей. Затем вошел в зал. Осмотрелся. Пригладил ладонью растрепанные волосы. И, медленно пробираясь меж столиков, направился к окну.

Она сидела все в той же позе. В кулачке ее – он только теперь заметил – был зажат влажный скомканный платок. Темные подтеки виднелись на тугих ее скулах. На краю столика – в пепельнице – тлела недокуренная папироска.

– Извините, – проговорил он негромко, – можно присесть?

Она пожала плечами. И ничего не ответила – потянулась за папиросой. Игорь придвинул к себе стул, уселся, сказал, разглядывая ее в упор:

– Ну, здравствуйте.

– Что?

– Я говорю: здравствуйте! Неужто вы меня не узнаете? Наташа скользнула по нему невидящим взглядом. И отвела глаза. Но тут же вздрогнула, подняла голову. Лицо ее ожило, порозовело. Зрачки медленно расширились. И там, на дне их, затеплился зыбкий огонек.

– Нет, – воскликнула она шепотом, – нет!

– Да, – сказал он, – да.

– Не может быть…

– Как видишь – может.

– Неужто это ты, Игорек? В самом деле?

– Ну, конечно, я, – сказал он, – кто же еше!

– Но ведь говорили же, что ты умер… Погиб…

– Кто говорил? – усмехнулся он, – когда? Где?

– Где-то, вроде бы, в лагерях. Не помню уж – кто говорил. Но мы все были убеждены… Ты ведь исчез так давно – и надолго.

– Что ж, у меня, действительно, было много всяких приключений, – сказал он неохотно. – Однако погибать я покуда не собираюсь. Наоборот… Но все же, это удивительно.

– Что? – не поняла она.

– А вот то, что ты меня сразу узнала.

– Сразу, – сказала она, – только глянула…

– Сколько же мы не виделись? – проговорил он. – Лет четырнадцать?

– Да, – вздохнула она, – точно. Четырнадцать. А кажется – целая жизнь прошла с тех пор.

– И как же ты теперь? – наклоняясь к ней, спросил он негромко. – Что делаешь? Как поживаешь?

– Да как… – Она еще вздохнула. – Ничего интересного. Дела, хлопоты.

Она сказала это – и сейчас же по лицу ее прошла тень. Игорь понял: Наташа вспомнила о пропаже.

Глава пятая

Он понял это мгновенно и безошибочно. Но вида не подал, конечно. И глядя на милое ее лицо – на скорбную складочку у губ и припухшие, покрасневшие глаза ее, и густые ресницы, отягченные влагой, – спросил:

– Что с тобой, Наташа? Случилось что-нибудь?

– Ах, Игорек. – Она вздохнула, всхлипнув. – Если б ты только знал…

– Но что такое?

– Да понимаешь… Так все обидно и глупо. Украли чемодан – а в нем ценности. И немалые. Как я теперь домой приеду? Кошмар. И ведь главное – всю дорогу берегла, слезила, а перед самой Полтавой уснула случайно, сморилась. И вот. Ты уж прости. Такая встреча – а мне плакать хочется…

Она проговорила это невнятно, торопливо; путаясь в словах, прижимая к щеке платочек.

– Теперь пропажи не воротишь. Проклятое жулье!

При слове «жулье» лицо ее исказила гримаска брезгливого гнева, Игорь опустил глаза. Его словно бы что-то мягко толкнуло в сердце. И внезапно – внезапно для себя самого – он сказал, подчиняясь странному порыву:

– Ты говоришь – украли. Но может быть, тут просто, случайная путаница, ошибка.

– Ну, какая же ошибка, – усмехнулась она сквозь слезы. – Я проснулась – чемодана нет.

– Когда это произошло?

– Не знаю…

– Я имею в виду: когда ты проснулась? Это было далеко от Полтавы? В скольких верстах?

– Совсем близко. Поезд уже подходил к станции.

– Так может быть, и в самом деле – ошибка? Знаешь, как бывает: второпях, в суматохе… Кто-нибудь перепутал – схватил не свое.

– Ах, не утешай меня, – сказала она устало.

– А я и не утешаю. Я это – к чему? Только что, – когда я проходил по платформе, – мне встретились люди, они толковали о каком-то потерянном чемодане. – Игорь ткнул через плечо большим пальцем – указал в сторону окна. – Может, они и сейчас там… Суетятся, не могут найти хозяина… У тебя чемодан – какой?

– Желтый, – сказала она медленно. – Кожаный. Большой. – И тут же насупилась, затрясла головой. – Нет, неправда. Не может быть! – И потом – с изумлением и робкой надеждой. – Ты не шутишь, Игорек?

– Да нет же, нет, – сказал он, вставая. – Какие тут могут быть шутки! Пойду, разузнаю – что, да как. А вдруг, тебе и впрямь повезло?!

– Погоди, – заторопилась она, – я с тобой.

– Не стоит, – возразил он, – зачем? Сиди здесь. Жди. Я все сам сделаю.

Вскоре он явился, таща с собой злополучный чемодан. И долго потом с умилением, с каким-то новым, непривычным чувством, смотрел на Наташу. Смотрел на то, как она изумляется, всплескивает руками, суетится, перебирая веши; как морщит она губы в улыбке и помаргивает, и утирает совсем уже мокрым платочком глаза – смахивает с них сладкие, счастливые слезы.

– Не знаю, как тебя и благодарить, – проговорила она, умеряя дыхание. – Ты меня так выручил… Просто – спас… Можно я тебя поцелую?

– Можно, – согласился Игорь.

Она прижалась к нему, приникла. И затем – скользнув губами по его шершавой щеке – сказала: