Александр Чернобровкин - Побег в зону Страница 8

Я сел у распахнутых дверей сарая и из миллиардов звуков, наполняющих мои уши, попытался вычленить рокотание двигателя. Пора сматываться отсюда. Не хватало, чтобы и меня свинцом начинили. А не убьют, так с ума сойду. Если уже не сошел. Двигай отсюда, приказывал я сам себе, но от страха не мог даже пошевелиться.

А на небе светила надгрызанная справа луна. Была она желтая, будто свежевыкрашенная, без единого пятнышка. Говорят, что в пятнах на луне можно увидеть дом и собаку. Мне ни разу не удавалось, правда, и смотрел я на нее редко. А сейчас я видел в ней только желтый кружок, неумело вырезанный из фольги, в которую заворачивают шоколад. В такую же фольгу, только серебристую, казались мне завернутыми деревья на полянке. Хорошее там было место, спокойное.

К луне подобралась темная тучка, подперла ее снизу. Нет, это луна присела отдохнуть на тучу. Что-то похожее я уже видел раньше. Вспомнил — шарик для настольного тенниса. Он прыгал по земле, подлетая все время на одинаковую высоту и один раз приземлился неподалеку от села, на том месте, где… Радостная мысль заставила меня вскочить на ноги.

Я уже совершил побег из одной зоны в другую, радиоактивно зараженную. Бежать из нее на волю рановато, могут повязать. Придется совершить побег из второй зоны в третью — место, где я чувствовал себя в безопасности.

Я вернулся в свой дом, зашел на кухню. Посередине ее валялся рюкзак с барахлом, хозяева бросили его здесь, а я не трогал, потому что он мне не мешал. Зато теперь он мне нужен. Я освободил его от женских тряпок, набил куревом и жратвой. Недели на три-четыре этого хватит, а к тому времени ни один легавый не опознает во мне сбежавшего зека.

Сначала я шел лесом, на дорогу выходить боялся. Запахи в нем были не такие противные, как в селе, но все равно дышать было трудно, постоянно забивало нос. А вот звуков здесь было больше и такие громкие, точно вокруг меня бродили стада слонов. Тут еще в теле моем опять ожили рыжие муравьи, заработали челюстями на зависть электромясорубке. Идти становилось все труднее, словно муравьи пожирали не только мое мясо, но и силы. Вскоре я начал слепнуть, все чаще натыкался на деревья, падал. Я решил плюнуть на бронетранспортер и вышел на дорогу. Она была пустой. А может и нет, я ведь ничего не видел дальше своего носа, но шум работающего двигателя сумел бы вычленить из всех звуков, переполнивших мои уши.

Неуверенными шагами я брел по асфальту, часто оказывался на обочинах. Идти осталось всего-ничего, зона где-то рядом, я чувствовал исходящее от нее спокойствие и тепло. Еще чуть-чуть. Но ноги перестали слушаться меня, потому что под ними вдруг начал разжижаться асфальт. Ноги засасывало, как в трясину. Сначала по щиколотки, потом по колени, потом и вовсе исчезли в асфальте. Теперь по дороге двигалось безногое туловище, которое медленно погружалось в разжиженный асфальт. Вот и туловище пропало, двигалась одна голова, одуревшая от запахов и звуков. Вскоре асфальт набился в рот, нос и уши, залепил глаза. И мне стало хорошо и легко: меня больше не мучили ни запахи, ни звуки, ни видения…

Очнулся от прикосновения ко лбу чего-то маленького, мокрого и холодного. Еще одно такое же упало на окаменевшие губы, затекло в уголок рта, освежило кончик языка. Затем множество капель пробрались тем же путем ко мне в рот. Вода. Свежая, родниковая. И вдруг я почувствовал на лице тепло солнечных лучей. И услышал голоса.

— Зря льешь, он уже сдох.

— А может, нет?

Я слышал эти голоса раньше, первый принадлежал сержанту, а второй — не знаю кому, звонкий, мальчишеский.

— Тебе говорят: кони двинул! Вечно споришь, салага!

— Я не спорю…

— Разговорчики! — оборвал сержант. — Ты где шлялся, почему я должен ждать тебя?

— За водой ходил. Тут за деревьями поляна больная, а на ней родничок бьет. Водичка там — закачаешься! — объяснил мальчишеский голос.

— Пей, пей, сынок, — радиации нахватаешься! — иронично посоветовал сержант.

— Не нахватаюсь. Вода там больно хорошая: попьешь — сразу таким бодрым становишься. И по ту сторону от станции такой же родничок есть. Я всегда из них пью, когда мимо проезжаем. Выпьешь — словно на курорте побывал!

— Скоро будет тебе курорт. На кладбище, — мрачно пообещал сержант и вдруг рявкнул: — Да заглуши ты двигатель! Прям по перепонкам бабахает!

Звук, который я сначала принимал за жужжание пчелы, исчез. Откуда-то издалека послышалось:

— Отойди подальше и не будет бабахать… Ну что, долго еще стоять будем?

— Черт его знает! Решают, куда эту падаль везти. В десантный отсек его погрузим? — спросил сержант.

— Ну, не хватало, чтобы машина мертвечиной провонялась! — ответил дальний голос, наверное, водителя бронетранспортера. — На передок киньте его и привяжите.

Оказывается, это они обо мне говорили, я и есть та самая падаль, которую не знают, куда везти. Я почувствовал на своем теле грубые руки, поднявшие меня и бесцеремонно швырнувшие на броню. Я хотел крикнуть, что живой, что не падаль, что тоже служил в армии, только на флоте. Но язык не шевелился. И боли при падении не почувствовал. Тело мое оказалось свернутым калачиком на правом боку, будто я прилег покемарить. Меня обвязали веревкой за поясницу и левую руку, вывернутую за спину.

Привязывал меня, наверное, молодой, потому что сержант спросил:

— У тебя выпить ничего нет?

— Нет, — ответил совсем рядом водитель.

— Не жмись, дай грамм сто. Я же видел, как ты из магазина целый ящик водки вытаскивал.

— Ну, когда это было?! Уже давно все выпили!

— Не ври!.. Ну, дай грамм сто, а то башка раскалывается, в ушах так звенит, будто около сирены сижу.

— В санчасть бы сходил.

— Ходил, — зло ответил сержант, — сказали, что доза облучения в пределах допустимой. У них ведь нормы разные: для начальства и офицеров — одна, для солдат — другая!

— Это точно, — согласился водитель. — Ну, ладно, залазь, плесну немного.

— Рюкзак не забудь погрузить, — приказал сержант, стуча подкованными сапогами по броне.

— А на кой он нам? — спросил мальчишеский голос. — Он же старый и лямка одна самодельная, белая, а не зеленая.

— Поменьше разговаривай! — уже из машины посоветовал сержант.

Рядом с моей головой упало что-то тяжелое и шершавое. Когда бронетранспортер тронулся, это что-то, наверное, рюкзак, прижалось к моему лицу, придавило нос и рот. Я попробовал оттолкнуть его, потому что задыхался, но не смог…