Анна Муратова - Беглая книга Страница 8

– А-а-а, помню, – сказал Найси. – на самом деле прикольная штука, Маша ее Ирке тогда дала почитать. И че там в продолжении? Сашка улыбнулся, в глазах у него забегали искорки.

– А вам интересно? – он обращался прежде всего к Маше.

– Ой, интересно! – Дейрдре чувствовала, как остатки ее утреннего напряжения и волнения уходят от одного Сашкиного взгляда. – Я тоже читала начало. А что там дальше было?

Сашке, кажется, польстило ее внимание, в глазах у него появились маленькие чертики.

– Дальше? Ха-ха! Дальше был просто роман! Со всякими ужасами и наворотами в стиле незабываемого восемна-а-адцатого столетия! Он так эффектно и смачно произнес это "восемна-а-адцатого", что Дейрдре и Найси просто покатились со смеху.

– Сейчас принесу! – и Сашка растворился в темном коридоре.

– Я ж тебе говорил, что он классный! – Сказал Найси указывая вилкой на пустоту, в которой исчез Сашка. И, пользуясь его отсутствием, торопливо чмокнул Машу в губы, оставив на них вкус яичного желтка

– 7-

Домой я добралась за 47 минут. Доехала до метро "Университет". Потом как-то сразу подошел старенький, дребезжащий 661 автобус, который я любила за то, что он кружил по территории МГУ и тащил за собой смерч осенних листьев. Я смотрела в окошко на старые деревья, на выгоревшие за лето газоны, на которых, переняв западную моду, сидели и лежали студенты (в наше время это считали дикостью, да что там в наше – даже лет десять назад). Осень была теплая и даже сейчас, в начале октября, погода была почти летняя. Автобус подбирал румяных прогульщиков и бледных отличников, где-то среди них были, наверное, и Димкины однокашники…

Честно говоря, тогда я была уверена, что Татьяна разволновалась зря. В самом деле, не ребенок же потерялся. 22 года, взрослый мужик. Наверняка решил сбежать от Танькиных вечных истерик и ее въедливого контроля за всем-чем-можно. Отдыхает где-нибудь у очередной подружки.

Так, задача номер один – успокоить Таньку. Ее что-то последнее время заносит. Не знаю как объяснить, но, по-моему она стала чересчур бурно реагировать на каждую мелочь. Сто раз ей пыталась вдолбить – оставь Диму в покое, а не то хуже сделаешь. Но Татьяна чем дальше, тем больше опекала Димочку, превращаясь постепенно в нервную издерганную наседку, которая пытается запихнуть уже взрослую птицу в яичную скорлупу.

Впрочем, сынок под такой опекой рос явно не орлом. Он был классический лентяй. Дед Димки, правда, употреблял более крепкое народное выражение, причем как за спиной внука, так и в его присутствии. В школе Дима учился потому что способный и потому что по гуманитарным предметам его подтягивала я, а по математике-физике Татьянин двоюродный брат, у которого почему-то часто возникало желание выпороть племянничка.

По гуманитарным у Димы (а может, у меня?) получалось лучше, поэтому и решено было его поступать на Филфак. Он сам ничего никогда не решал и сам бы никуда не поступил. Об армии и речи не было. Такие там не выживают. Татьяна вообще была уверена, что Дима не способен где-нибудь выжить без нее. Я не соглашалась, говорила ей, что вполне способен, только надо дать ему хоть чуть-чуть свободы, пока он сам еще хочет ею пользоваться. И вообще, советовала Тане отцепиться от бедного великовозрастного отрока и заняться собой. В свои сорок она выглядела, пожалуй, хуже, чем я в мои сорок девять, а точнее, без пяти минут пятьдесят.

– Конечно, тебе хорошо, – жаловалась она, – тебе не надо на трех работах гнуться, чтобы и себя и сына обеспечить.

Вообще-то я редко злюсь, но иногда все же, каюсь, отвечала ей:

– Да, только на двух работах работаю. А твой голубчик мог бы хотя бы на одной потрудиться. Как-никак пятый курс к лету закончит. Мои студентки все как одна подрабатывают со второго-третьего. Это девицы. А у тебя парень. Скоро закончит Университет, а опыта работы никакого. Кто его возьмет такого? Ты его до старости содержать будешь?

Она надувала свои бледные губы и бубнила:

– Ему рано еще работать, ему учиться надо.

Я могла, конечно, промолчать, но не всегда меня на это хватало и я зачем-то отвечала:

– Ему скоро будет поздно. Сейчас положено, чтобы к тридцати мужик квартиру свою имел, машину, да жену с двумя детьми содержал. А ему двадцать два уже, пора и о будущем думать. И вообще, плюнь ты на эти работы, пусть он зарабатывает, а ты займись собой, в парикмахерскую сходи. Тебе только-только сорок стукнуло, ты еще замуж выйдешь, если только ныть перестанешь!

Она вспыхивала и становилась, наконец-то румяной.

– Замуж! Чья бы корова мычала! А сама-то что же? Тебе надо, ты замуж и иди, а мне еще Димочку надо на ноги поставить.

На этом разговор и заканчивался. Ну как ей объяснить, что замуж я не хотела никогда? Что могла бы, наверное, выйти не раз и не два. Поклонники у меня были, хоть красавицей я не была, но все же… Скромницей тоже не была. Вот только береглась лучше, чем Татьяна. Детей мне никогда не хотелось. Иногда, конечно, накатывало настроение. Но как только представляла себе, что придется подгузники стирать, так оно и откатывало. Мне как-то больше нравился запах библиотечной пыли и типографской краски на бумаге. Но Татьяне объяснять я это не собиралась. Она почему-то считала меня старой девой и неудачницей.

Вообще странная у нас была дружба. Она то и дело бегала ко мне за советами, ни одного совета не дослушивала до конца да еще злилась на меня, что я советую все не так. Именно к такому разговору я мысленно приготовилась, когда вышла на остановке около своей хрущобы на Мичуринском проспекте, которую вот уже который год обещали расселить и взорвать, но никак не расселяли и не взрывали. Зашла в магазин "Любимые продукты", накидала в тележку всякой еды для себя и угощения для Татьяны, закупила морковного соку (должна же у меня быть хоть какая-то слабость с тех пор, как я бросила курить?).

Придя домой, как раз успела разогреть замороженные овощи. Съесть, к сожалению, не успела. В дверь затрезвонила Татьяна. Она не отпускала звонок пока я не открыла. Да и после этого по инерции продолжала

– Заходи, – сказала я.

Татьяна оторвалась от звонка и почти что упала в прихожую. Судя по ее виду, обычного разговора не предвиделось. Пошатываясь, Таня сбросила туфли и прошлепала босиком в ту комнату, которая условно называлась у меня большой. Там она картинно пала на диван и повесила руки плетьми. Демонстрировала полный упадок сил и отчаяние.

Я закрыла входную дверь, нарочно провозилась с цепочкой и замком (дверь у меня была старомодная, хотя все соседи еще лет десять назад обзавелись железными.) Мне предстояло смотреть, судя по всему, очередной Татьянин спектакль. В такие минуты я почему-то очень сочувствовала мужчинам. Ведь именно им обычно достаются такие вот безобразные сцены от жен и любовниц. Может, и прав был красавец Женька, который вовремя исчез с Танькиного горизонта. Иначе бы сейчас ему пришлось смотреть на широко раскрытые красные глаза, в которых уже появились слезы, на дрожащие губы. Говорят, мужчины при виде такой физиономии готовы сделать что угодно. Увы, я всего лишь женщина.

– Ну давай, рассказывай, – сухо сказала я.

И она, как по команде заплакала. Сначала я ждала, когда она прекратит. Потом засомневалась. Когда к рыданиям начали примешиваться какие-то звериные подвывания, я поняла, что ничего путного я не добьюсь, что у Таньки истерика. И что прекратить ее можно только одним способом. Тем самым, который очень действовал на Димочку, когда тот был еще маленьким.

– Ладно, – еще суше сказала я. – Ты давай, продолжай, пожалуйста плакать, но без меня. Я пойду чайник ставить. Когда закончишь, приходи на кухню, чаю попьем. – после чего я развернулась на 180 градусов и пошла на кухню, закрыв за собою дверь.

Как и предполагалось, рыдания прекратились тут же. Татьяна удивленно икнула, еще немного посидела, видимо, раздумывая, не почудилось ли ей это. Поняв, что не почудилось, она на цыпочках прошмыгнула в ванную, высморкалась, умылась и очутилась на кухне, злая, но спокойная.

– Вот что меня всегда в тебе поражало, Рита, – снова заговорила она, но уже человеческим голосом – так это твое равнодушие. Ты никогда не посочувствуешь чужому горю.

– Никогда, – согласилась я.

Татьяна призадумалась. Мне было приятно, что она, наконец, начала думать. Ведь на самом-то деле она была не такой уж глупый человек, только почему-то редко это показывала. Несколько минут прошло в тишине. Я молча подала чай и кое-как нарезанный кекс, который неказисто лег на блюдце.

– И даже кекс ровно порезать не можешь, – уже гораздо менее уверенно продолжила Таня.

– Просто ужас какой-то, а не хозяйка, – ледяным тоном поддакнула я.

– Извини, – прошептала она и, пряча глаза, потянулась за сахаром.

– Ничего, ничего, бывает.

– Понимаешь, Рита, у меня горе.

– Не понимаю, объясни, пожалуйста.

– Димочка пропал.

– Это ты уже мне говорила. Давно пропал?