Буало-Нарсежак - Волчицы Страница 8

Я закрыл рояль, опасаясь, что меня застигнут врасплох, и начал обследовать квартиру. Она была огромной, пустой и темной, как музей. Скука смертная.

С улицы сюда не проникал ни единый звук, никакой шум не тревожил тишину этой квартиры, затерявшейся где-то во времени. И только голос Элен, отсчитывающий такты, доносился до меня: раз, два, три, четыре, — и музыка возобновлялась, прерывистая и тоскливая. Я прошел через кухню, миновал узкий коридорчик и очутился в прихожей. Слева от меня находилась дверь той комнаты, куда вошли посетители. Я прислушался — ни звука. Осторожно приоткрыв следующую дверь, я увидел еще одну гостиную. Должно быть, раньше здесь обитало множество родственников, вынужденных жить под одной крышей и подчиняться произволу богатого главы семейства… Вдруг из комнаты слева донеслись тихие голоса. Прислушавшись, я отчетливо уловил плач… Совершенно точно! Это были рыдания, приглушенные носовым платком. Но тут позвонили во входную дверь, и я на цыпочках побежал обратно в гостиную, откуда я мог видеть прихожую, оставаясь незамеченным. Показалась Элен со своей ученицей — высокой девочкой в очках, она держала под мышкой скрученные в трубочку ноты. Попрощавшись, девочка вышла, а вместо нее вошел мальчик лет пятнадцати. Лицо его заливала краска, и, обращаясь к Элен, он совершенно не знал, куда девать руки. Через некоторое время рояль вновь зазвучал, и я узнал этюд Черни.[4] «Правда, у нас тихо?» — вспомнились мне слова Аньес.

Я вернулся на свой наблюдательный пункт. В той комнате по-прежнему звучали голоса, на этот раз безмятежно, прерываемые какими-то необъяснимыми паузами. Я стал перебирать все мало-мальски подходящие версии, но так и не смог найти ни одной убедительной. Чем же это они могут там заниматься?

— Бедный малыш! — раздался вдруг голос мужчины.

— Он счастлив, — сказала Аньес.

— В следующий раз… — начала дама, но конец ее фразы потонул в шепоте, вперемежку со всхлипываниями.

— Пойдем, пойдем!.. — уговаривал мужчина, он не мог больше выносить этого отчаяния.

Услышав шум отодвигаемых стульев, я поспешил скрыться. Когда отворилась входная дверь, я вновь увидел супругов: она семенила, прижав к губам скомканный носовой платочек, а он взволнованно благодарил Аньес, пожимая ей руки. На какое-то время Аньес задержалась на лестнице, провожая их… Или нет, похоже, она поджидает кого-то, чей силуэт она заметила внизу через проем лестницы… Так и есть, я не ошибся: вот она протягивает руку и идет навстречу молодой женщине в сером плаще с поднятым воротником. Войдя, они сразу направились в ту же комнату. Где-то в глубине погруженной в сон квартиры, то замирая, то вновь оживая, тоненько плакал рояль. Мною никто не интересовался. Все занимались своими делами: Элен отмеряла такты, а Аньес… Что же делала Аньес?

Я проскользнул в маленькую гостиную и подошел к двери как можно ближе.

Незнакомка тараторила без умолку, и мне удалось различить несколько слов и обрывочных фраз: «Марк. Марк… При переходе Соммы… Красный Крест… Возможно, он в плену… Марк…» Затем последовало долгое молчание, и наконец послышался хрипловатый, как у подростка, голос Аньес, который производил на меня странное впечатление. Время от времени она умолкала, словно следила глазами за какой-то химической реакцией или же изучала принцип действия какого-то механизма.

— Вот, посмотрите-ка сами! — воскликнула она. — Вы видите? Я ничего не придумываю.

— Господи! — простонала незнакомка. — Марк… Марк…

И она разрыдалась точно так же, как и та пожилая дама, приходившая до нее.

Аньес продолжала свой убаюкивающий монолог, успокоительный, как сказка, которую рассказывают ребенку на ночь, чтобы он поскорее уснул. Прижав ухо к створке, я весь обратился в слух. Тут мой взгляд невольно упал на полуразвернутый сверток на диване. Да это же сверток, принесенный пожилой дамой!.. Аньес положила его сюда, когда вышла проводить своих посетителей. Видимо, подарок. Но одна необычная деталь задержала мое внимание: из него торчало нечто, похожее на лапку с тремя скрюченными пальцами. Не переставая прислушиваться, я потянул за край обертки: в ней оказался цыпленок.

— Нет-нет! — умоляла незнакомка. — У меня не хватит смелости!.. Я не хочу. Лучше уж в следующий раз.

— Жаль, — сказала Аньес. — Сегодня с утра я в прекрасной форме. А вы можете прийти во вторник?

— Во вторник? Хорошо. Уверяю вас, я так счастлива!

В полнейшем недоумении я поспешил ретироваться.

Глава 4

Постепенно наша совместная жизнь начала входить в нормальную колею. Вначале я опасался скуки, и действительно время от времени одиночество и хандра настолько удручали меня, что я чувствовал себя чуть ли не заживо замурованным в стенах этой огромной квартиры, такой мрачной, что уже в четыре часа дня в ней приходилось зажигать свет. Но подобные настроения охватывали меня редко. Большую часть времени я проводил, наблюдая за происходящим, потому что мною стало овладевать чувство беспокойства. Честно говоря, я и сам не понимал, что меня тревожит. Я рассуждал так: пока я буду держаться начеку, со мной ничего не произойдет. Ведь в концлагере ни одна душа не была посвящена в наши планы. Бернар погиб — значит, я, по логике вещей, не оставил за собой ни единого следа. Я убедил себя в том, что, находясь в Лионе, не подвергаюсь ни малейшей опасности. Ведь я никогда не был здесь раньше, ни с кем из здешних жителей не знаком, а из дома выхожу крайне редко, украдкой, да и то лишь в определенные часы. Сам того не желая, я осуществил свою странную мечту: быть никем. Я стал живым трупом. Все волнения, страхи, боли и надежды, бушующие где-то рядом со мной, в этом городе, обходили меня стороной. Мне казалось, что теперь наконец я смогу насладиться всеми прелестями отдыха. Но это были лишь мечты, так как Элен и Аньес преследовали меня.

Начиналось с утра. В столовую входила Элен и очень громко говорила:

— Доброе утро, Бернар!.. Ну, как вам спалось?

На что я, естественно, отвечал:

— Спасибо, очень хорошо…

Она какое-то время стояла, прислушиваясь, а потом на цыпочках подбегала ко мне и впивалась в мои губы с таким пылом, с каким обычно целуются школьницы.

— Мой дорогой, мой милый Бернар!

Я отвечал ей с не меньшим пылом, и не только потому, что этого требовала ситуация, я был, в общем-то, не безразличен к упругому телу, к запаху женщины, к воркующему шепоту — ко всему, чего долгое время был лишен. Но больше всего меня выводили из себя воцарившаяся атмосфера адюльтера и кровосмешения, холодные рассудочные объятия и постоянная опасность оказаться застигнутыми врасплох. Элен набрасывалась на меня первая, но стоило мне начать терять голову и дать волю рукам, она резко отстранялась, прислушивалась, со слегка затуманенным взором, спокойным голосом спрашивала:

— Еще чашку кофе, Бернар?

— С удовольствием. Кофе восхитителен.

Я тут же опять прижимал ее к себе, и она впивалась в мои губы с простодушным бесстыдством девочки, еще не изведавшей любви. Но через мгновение она уже стояла перед высоким зеркалом в вычурной раме и поправляла прическу.

— Элен! — умолял я.

— Спокойно, — говорила она мне голосом собственника, как хозяин своему фокстерьеру. — Спокойно.

Эта новая стадия отношений началась преглупейшим образом. За несколько дней до того мне захотелось пройтись по городу, и я попросил у нее ключ от квартиры. Она задумалась, как всегда взвешивая все «за» и «против», прежде чем принять решение.

— Я бы с радостью, Бернар, но… видите ли, соседи… Я не хочу, чтобы вас видели…

— Почему?

— Они начнут задаваться вопросами… Ведь в доме все знают… что мы живем вдвоем с сестрой… Вы понимаете? Поползут разные слухи, начнутся сплетни…

Я нахмурился и, почувствовав раздражение, весь напрягся.

— Погодите, Бернар… Я думаю, выход все же есть… Утром, где-то с девяти до одиннадцати, в доме практически никого нет, а кроме того, и после шести, когда все уже вернулись домой…

В ответ, играя роль Бернара, я обнял ее за талию и, прижавшись губами к волосам, пробормотал:

— Если вас вдруг начнут расспрашивать обо мне, говорите всем, что я ваш жених. Ведь в этом есть доля правды.

И тут она бросилась мне на шею, потом схватила мое лицо обеими руками, с неловкостью и жадностью голодного, который набрасывается на кусок хлеба. Сколько же лет желание преследовало ее днем и ночью?! Я боялся, что она потеряет сознание. Обессилев, Элен опустилась на стул, побелев и по-прежнему прижимаясь ко мне, проговорила:

— Она не должна знать… Бернар!.. Слышите? Потом… я ей сама объясню.

С тех пор каждое утро начиналось с такой же молчаливой схватки в столовой, напоминавшей аквариум, едва освещенный бледным утренним светом. Эта опьяняющая платоническая страсть изматывала меня. Элен прекрасно видела мое смятение и, думаю, даже радовалась своей власти. Но видимо, в ее девичьих представлениях, возникших на почве чтения любовных романов, жених должен оставаться в буквальном смысле воздыхателем. С его стороны было бы хамством желать чего-то большего.