Анна Ольховская - Драконовское наслаждение Страница 8

И даже когда в старших классах Лена Хомякова превратилась в самую красивую девочку школы, за которой бегали все мальчишки, мое отношение к ней не изменилось. Я по-прежнему считала Ленуську самой лучшей в мире подружкой, которая никогда не предаст, всегда протянет руку помощи...

А потом случилось то, что случилось. Меня при всех оскорбил первый красавчик школы, Олег Свистунов, наша восходящая звезда экрана. Этот смазливый парнишка в четырнадцать лет снялся в одном из сериалов, где сыграл сына главного героя. И превратился в самого популярного парня в школе.

А меня угораздило влюбиться в этого хлыща. И на одной из школьных дискотек я обнаглела настолько, что посмела пригласить САМОГО Свистунова на белый танец!

И получила по полной.

До сих пор помню этот кошмар: я, растерянная и униженная, стою посреди зала, обтекаю, а вокруг хохочущие, нет – ржущие физиономии моих одноклассников, они с удовольствием повторяют издевательские слова школьного супергероя, и никто, ни один человек не пожелал наказать хама...

И громче всех, презрительно щуря глаза, смеялась Лена.

В общем, с тех пор у меня нет близких друзей.

Хотя Хомякова довольно долго потом пыталась наладить отношения, искренне недоумевая, чего я дуюсь. Ну подумаешь, пошутили над ней!

Вот только я из-за этой «шутки» едва не совершила самый кретинский поступок в своей жизни. Вены резать надумала, идиотка малолетняя!

Но все обошлось. Правда, Олежка все же объяснил весьма доступным языком своему тезке, что так поступать с девушками некрасиво, и Свистунов еще долго сиял фиолетовым фуфелом под глазом и гадостей в мой адрес больше не говорил. Мы с ним дружно игнорировали друг друга.

Тогда же мама научила меня пользоваться косметикой, но в школу я в новом облике не пришла ни разу. А зачем? Я уже все знала о своих одноклассниках, и дешевая популярность была мне ни к чему. И желание «всем доказать» тоже отсутствовало напрочь – было бы кому доказывать.

В университете у нас была дружная группа, мы везде и всюду таскались вместе, хватало и очень славных девчонок, но...

Со всеми у меня были и остались очень ровные, приятельские отношения, мы до сих пор иногда созваниваемся, встречаемся в какой-нибудь кафешке, болтаем «за жизнь», но свои беды, как, впрочем, и свои радости я доверяю только маме, отцу, брату. Хотя нет, все-все я не доверяю никому.

Во всяком случае, мое отношение к Мартину прикопано в самом дальнем уголке души, куда доступ открыт только мне.

И от этого болит еще сильнее.

Ведь беда, разделенная с другом, – это полбеды, а радость, разделенная с другом, – двойная радость.

М-да, Варька, эк тебя на депрессию повело! Нашла время! Посмотри, как здорово на улице! Еще два дня назад в Москве шел нудный, противный снег с дождем, солнце натянуло на голову грязно-серое облачное одеяло и простуженно сопело под ним, погрузив город в тусклый сумрак.

А сегодня – ты только посмотри!

Сразу вспоминается наше все, А.С. Пушкин с его вдолбленной во все школьные головы нетленкой «Мороз и солнце, день чудесный...».

И голубые небеса есть, и великолепные ковры снега, и чудесные сугробы в нашем дворе. Папа Коля с утра лопатой шоркает, двор чистит к празднику. Мамуся на кухне хлопочет, снова готовит на целый взвод, хотя нас будет только четверо.

Впрочем, почему «только» – целых четверо! Ведь Олежка обещал быть, Новый год он с нами не встречал, подцепив очередную фифулю, за что и был подвергнут суровой обструкции со стороны родителей.

Проще говоря, трехлитровую клизму получил.

Потому что после пережитых в прошлом уже году ужасов, когда по очереди едва не отправились на тот свет сначала Олежка, а потом я, мама с папой хотят нас видеть как можно чаще. А уж о семейных праздниках и речи быть не может – только все вместе, за одним столом, с непременными мамусиными кулинарными шедеврами и, само собой, яблочным пирогом с корицей. Наш семейный, фирменный рецепт, превращающий незамысловатую выпечку в «пальчики оближешь».

Вот и сейчас по всему дому (а сколько там всего дома – две комнатушки!) плывет, вальяжно хлопая ладошками по воздуху, аромат яблок и корицы. Он проникает в душу, прогоняя прочь хандру и уныние, желание кукситься и вспоминать обиды отправляется следом, и сердце замирает от предвкушения праздника.

Да, я заранее знаю, как все будет – вручение подарков, застолье, потом игра в снежки на дворе, катание на санках, потом снова за стол, чай с пирогом дегустировать, потом мамуся с папой Колей песни петь будут, у них очень душевно получается, особенно «Старый клен», потом фейерверки пускать будем – но именно это и греет душу, потому что это и есть семья. Дом. Традиции.

– Варюха! – это папа Коля увидел меня в окошке. – Проснулась, засоня? С днем рождения!

– Спасибо, пап, – в носу защекотало, пришлось два раза сурово шмыгнуть.

Меня сегодня еще не раз поздравлять будут, не хлюпать же носом каждый раз! Так и разреветься от избытка чувств можно, я вообще последнее время барышня слишком слезливая стала. Ну ничего, скоро вернем спокойную и невозмутимую Варвару Николавну, прекрасного специалиста в области психологии.

А пока – умыться, заплести косу (да-да, я полностью оправдываю свое имя, я «Варвара-краса – длинная коса») и надеть тот самый голубой свитерок, все-таки купленный в ЦУМе.

ГЛАВА 6

Этот свинтус, этот бессовестный обормот – мой брат – опять куда-то запропастился! На столе давно уже теснятся, толкаясь краями и ревниво заглядывая друг дружке в брюшко, тарелки с разнообразнейшими закусками: салатами, фаршированными яйцами, заливным языком, тарталетками, корзиночками и прочая, и прочая. В печке томится фаршированный антоновкой гусик, папа Коля мрачно поглядывает на принесенные со двора бутылки с градусом, такие холодненькие после сугроба, такие соблазнительные. Они ведь нагреваются, а этот паразит где-то застрял! Придется, видимо, снова заталкивать водочку и вино в сугроб.

– Ларочка, ты звонила Олегу? – Удивляюсь терпению мамуси, папа Коля задает этот вопрос каждые пять минут, уподобившись ослу из мультика «Шрек», без конца спрашивавшего: «Мы уже приехали?»

– Сейчас кто-то получит полотенцем по лбу! – ага, мамусино терпение все же конечно. – Я же при тебе набирала номер этого бессовестного разгильдяя – он недоступен. Вот же выросла орясина!

– Прости, кто?

– Что – кто?

– Кто вырос? Или орясина – это что? Даже представить не могу, что означает сей термин. У меня почему-то он ассоциируется со словом «ряса». Следовательно, орясиной должна быть какая-нибудь оборочка по краю рясы, верно? И что, наш парень похож на оборочку?

– Сам ты оборочка! – не удержалась от улыбки мамуля. Да, папа Коля у нас мастер по уводу разговора в совершенно другую сторону, просто Иван Сусанин. – Поясняю для особо темных и читающих только спортивную колонку в газетах типов – орясиной в народе называют здоровенную дубину, а сравнение человека с этим предметом означает, друг мой, особь высоченную, но бестолковую. То есть нашего с тобой сына, увы.

– Между прочим, я не только спортивную колонку читаю, – проворчал папик. – Я еще и в телепрограмму заглядываю. А насчет нашего парня ты права – дубина он и есть. Все, хватит ждать, гусь перетомится, водка нагреется и вообще – пора Варюху поздравлять, а то не успеем весь перечень мероприятий выполнить! Доча, иди сюда, синеглазка наша! Отец речь толкать будет!

Синеглазкой меня папа Коля с самого утра зовет, как только увидел в новом свитере. Хорошо все-таки, что я его купила, наплевав на заоблачную цену. Мало того, что он невероятно уютный, мягкий и теплый, он еще и очень красивый, и я в нем не такая бесцветная, как обычно. Особенно мне понравилось мое отражение после того, как я вернулась со двора, где мы вместе с папой обустраивали крепость для будущего снежного сражения. Из зеркала на меня смотрела розовощекая синеглазая девушка с ямочкой на щеке (появляется, когда я улыбаюсь), с пушистой (растрепалась немного после возни) толстой косой, с алыми губами – и вовсе ей не двадцать девять, а всего лишь двадцать. Даже мои светлые реснички и бровки общего впечатления не очень портили.

В общем, не красавица, но симпатяшка.

Но, к сожалению, буквально через двадцать минут бурлящая после мороза кровь успокоилась, вернулась к плавному течению, унося вниз по реке и румянец, и алые губы.

Зато глаза обесцветить она не смогла, свитер не позволил. И синеглазкой я временно могла называться по праву.

Разговор родителей я слышала из девочкиной комнаты – а как иначе разделить две комнатушки на четверых взрослых, только на девочкину и мальчикову, – где пыталась вернуть опрятный вид своей прическе. Но просто пригладить не получилось, а полностью переплетать эту фиготень не хотелось. Уж больно муторное дело, волос много, они постоянно норовят запутаться, провоцируя меня на кардинальные меры – ножницы.