Марианна Баконина - Школа двойников Страница 8

– Понятно. – Теперь усмешка Валерия Леонтьевича уже не выглядела злой. – Репортаж с концептуальным определением избирательной урны следует показать сегодня же. Вы сумели обмануть председателя: отвечая, он полагал, что имеет дело с «проверенными товарищами». И вдруг неприятные подробности о выборах в северной столице. Подчиненные-то, в том числе председатель вашей окружной комиссии, не торопились доложить по инстанции дурную весть – никто не спешит получить приглашение на казнь, особенно собственную. А тут… Будь я вашим главным редактором, ваш скорбный труд не пропал бы, очаровательная леди.

Многозначительная тирада шефа независимых журналистов была слишком перегружена литературными аллюзиями. Он словно поставил перед собой цель явить миру, а пуще всего Лизавете, Глебу и Славику, свою образованность и начитанность. Лизавета немедленно сообразила, что ее потуги смотреться идиоткой, благоухающей духами «Дольче Вита», не нужны и даже вредят делу. Она опять сделала умное лицо. Валерий же Леонтьевич продолжал вещать:

– Жаль, что не присоединитесь к нам. Тогда удовлетворите мое любопытство – почему вы так настойчиво расспрашиваете об этом мелком деятеле от политики? Была бы известная персона – тогда понятно… – Задав вопрос, он внимательно заглянул ей в глаза.

Лизавета выдержала пристальный взгляд, потом посмотрела на Глеба, который шел на полшага сзади, – тот тоже напряженно ждал ответа. Экие любопытные!

– Действительно! Я тоже дивлюсь, Валерий Леонтьевич. Это она меня сюда притащила, все никак не могла успокоиться! Я уж и так и сяк спрашивал, отчего ее это дельце зацепило, – ни в какую, хоть кол на голове теши!

– Просто вы посредственные журналисты, а она нет, – сказал вдруг Славик Гайский. – Лизавета – журналист классный, потому что не ленивая и любопытная.

Глеб и Валерий Леонтьевич разом повернулись к нему, у обоих вытянулись лица – не то от удивления, не то от обиды. Не каждый день корреспондентов российского «Ньюсуика» и уж тем более патронов отечественной независимой журналистики называют в глаза посредственностями.

– Боже, а я все размышлял, умеет ли он говорить. – Глеб смотрел на Славика Гайского, как отец на двухгодовалого шалуна, вдруг вышедшего к гостям с заявлением «я обкакался»: с одной стороны, мальчик выучил новое слово, а с другой – следует объяснить ему, что кое-какие секреты следует хранить при себе.

– Ты напрасно считаешь немыми всех, кто может молчать более трех минут. – В Лизавете всегда было сильно чувство локтя и классовой солидарности. – Не каждый же способен трещать как сорока.

– Вот уж не думал, что похожу на сию почтенную птицу, – раздраженно проговорил Глеб. Он по-настоящему разозлился, и это бросалось в глаза. Валерий Леонтьевич был спокоен, но хмурился. Лизавета поняла, что переборщила. Эти люди не сделали ей ничего плохого, наоборот, помогли. Глеб к тому же старательно развлекал на пресс-конференции. Валерий Леонтьевич похвалил ее русский язык. А они со Славиком обзываются и вообще ведут себя неподобающе, словно и не петербуржцы вовсе. И стоит ли так рьяно хранить в тайне последние слова историка Владимира Дедукова?

– После бессонной ночи все становятся злыми и непредсказуемыми. Но мрак развеялся, и я открою вам секрет: я слышала последние слова господина Дедукова. Эти слова показались мне странными, вот я и пыталась найти им хоть какое-то объяснение.

– И нашла? – все еще угрюмо спросил Глеб.

– Да, конечно, – лучезарно улыбнулась Лизавета. – Он сказал: «Значит, все-таки откроют эту школу двойников» или «для двойников». В общем, что-то в этом роде. Согласитесь, мало кто переживает относительно некоего образовательного учреждения во время сердечного приступа! – Она не стала ждать, когда Глеб и Валерий Леонтьевич кивнут. – Но раз он был такой энтузиаст, да еще занимался реформой народного образования, то…

– Да, фраза необычная. Хотя у нас в парламенте мало людей, ведущих себя стандартно. Это же не собрание народных представителей, а своего рода паноптикум, коллекция уродов, или, если хотите, причуд природы.

Валерий Леонтьевич вновь принялся вещать как ни в чем не бывало. Инцидент был исчерпан, стороны побалансировали на грани холодной войны и решили, что делить им нечего. Патрон российских репортеров познакомил всех со своей теорией парламентаризма:

– Никто не сумел точно и эффективно скопировать европейскую парламентскую систему, так же как и систему разделения властей. Оттого и названия измышляют афро-азиатские. Приличный парламент так и называется – парламент. Но там, где народный дух не приемлет выборно-представительной власти – а Россия входит в число таких стран, – вырастают ублюдочные образования…

В другое время Лизавета ввязалась бы в спор. Чем плохи датский парламент, именуемый фолькетингом, или шведский, который называется риксдаг? И почему русский народный дух, вполне терпимо относившийся к псковскому или новгородскому вече, на котором князей выбирали или выгоняли – смотря по обстановке, вдруг коренным образом переменился? Но сейчас теоретизировать почему-то не хотелось. Голова была забита другим.

Что такое школа двойников? Неужели наши депутаты действительно так далеки от народа, как оголтело пишет газета «Завтра»? Неужели кто-то озабочен психологическими изысками обучения близнецов в стране, которая за десять лет успешно проделала путь от всеобщего и обязательного среднего образования к необязательному начальному? Неужели парламентарии настолько не читают газет и не ведают, сколько в России просто беспризорных детей? Плюс ко всему они, вкупе с помощниками, еще и малограмотные – путают двойняшек и двойников…

Нет, ничего они не путают. И господин Дедуков, сказав «двойников», имел в виду именно двойников? А раз он занимался политикой, то речь шла о двойниках политических. Сколько их было в истории! Говорят, Рамсес Второй считал, что должен личным примером увлекать на бой своих воинов, а чтобы при этом не рисковать, завел пару-тройку двойников. О «Железной маске» – брате-близнеце Людовика «Солнце» – написаны десятки романов. Но там, судя по некоторым свидетельствам, действительно родились двойняшки.

Впрочем, политический двойник – фигура далеко не только историческая. Отдельные очевидцы упоминали двойников Сталина. Сейчас желтая пресса вовсю пишет о том, что обзавелись политическими дублерами престарелый Фидель и неумолимый Саддам Хусейн. Так что двойник в политике – это не просто слова.

Ох, было о чем подумать, поэтому в спор о сущности парламентаризма Лизавета ввязываться не стала.

ЗИМНИЕ КАНИКУЛЫ

– Бах и канкан – это, конечно, сильно сказано! – восторженно произнес впечатлительный Саша Маневич, отбросив в сторону газету. Среднего роста, крепенький, плечистый, с простым и открытым лицом, он скорее походил на реалиста-прагматика. Тем не менее именно он был самым романтичным и мечтательным журналистом в редакции «Петербургских новостей». Нет, Сашу никоим образом нельзя было назвать лентяем, который умеет лишь вздыхать и грезить, лежа на диване. Он был романтиком деятельным, из породы первопроходцев. Люди этого типа возводили крепости-остроги в Сибири и строили кузни и избы на Аляске, именно они плавали вместе с Витусом Берингом и Фаддеем Беллинсгаузеном. Они умели быть счастливыми, завидев оскаленные берега нового материка, умели наслаждаться ароматами неведомых земель, умели забывать о сытом довольстве, потому что когда человек слишком озабочен бытом, он не может идти через ухабы к великим свершениям.

Саша Маневич избежал самой тяжелой болезни, подстерегающей журналиста: он не превратился в рано состарившегося скептика, пресыщенного и уверенного в том, что видел все и знает все. Саша увлеченно спускался в шахты, угольные и сланцевые, и не для того, чтобы мелькнуть на экране в каске с фонариком, а потому, что его действительно волновала судьба шахтеров и отечественной добывающей промышленности.

Он пять месяцев пробивал командировку в Таджикистан, пробил и съездил, и его серия репортажей поражала первобытным клокотанием чувств. Лизавета даже назвала его Ксенофонтом наших дней. Он горевал об убитых и воспевал подвиги во имя Отечества и гуманизма. Он отыскал на Памире заброшенные рубиновые копи и снял легенду о сокровищах. Если бы он жил на два с половиной тысячелетия раньше, то стал бы воинственным поэтом и мастерски воспел бы походы Александра Македонского – самого поэтического из воителей.

Саша Маневич всегда жаждал новизны и смотрел на мир широко открытыми глазами.

Нововведения и обсуждали Лизавета, Саша и заглянувшая в Лизаветин кабинет на огонек, точнее, на рюмку молдавского коньяка, старейший выпускающий редактор «Петербургских новостей» Светлана Владимировна Верейская – женщина, с успехом доказавшая, насколько верен парадокс, введенный в оборот английскими романистами: апломб красавицы составляет восемьдесят процентов ее красоты. Она сама охотно называла себя глубокой пенсионеркой, она по-прежнему работала и по-прежнему была красавицей. Еще Светлана Владимировна была шумной и азартной любительницей поговорить. Она ныряла в беседу смело и безоглядно – так бросается в прорубь зимний купальщик, недавно обращенный в моржовую веру.