Атанас Мандаджиев - Чёрный листок над пепельницей Страница 8

— Ах, какой же я идиот! — кричал отец. — Я совсем ослеп! Куда она идёт в этой тонкой блузке? И почему так настаивает? Но я, кажется, посоветовал ей надеть что-нибудь сверху, да, да, посоветовал. «Мне жарко, у меня кровь закипает!» — так и сказала. Добрались мы до моста. Темень, хоть глаз выколи. Помню, я опять попросил её не делать глупостей. Дальше вы знаете — как в дурном сне… «Осторожно, не поскользнись!» — кричу я ей. Молчит. Потом подходит совсем близко к перилам. «Что, боишься — я упаду?» А в голосе не то смех, не то плач, не могу разобрать. Боюсь, конечно, как не бояться: внизу всё кипит, ревёт, волны бьют в мост. Вот, потрогайте, у меня волосы ещё мокрые… Тут она схватилась за столб, влезла на перила, раскинула руки и пошла по железному парапету. Я умолял её, просил, попробовал схватить за ноги, она ведь в любую секунду могла потерять равновесие. И именно в этот момент она…

— Крикнула «Прощай!» и прыгнула в воду, так?

— Да, ногами вниз. Прыгнула, и я тут же потерял её из виду.

— И ничего больше не сказала?

— Ничего. И эта записка под подушкой…

Следователь подробно описал, как отец схватился за голову, впился пальцами в волосы, будто хотел выдрать их с корнем, как раскачивался всем телом в разные стороны. Несчастнее его не было человека на земле — по крайней мере так казалось следователю.

— Эмилия умела плавать?

— Немного.

А он, отец, совсем не плавает, как утюг. Несмотря на это, первый его порыв был — броситься в волны следом за нею. Но он всё-таки сообразил, что в этом нет никакого, смысла: утонут оба. Впрочем, была ли это чёткая мысль или инстинкт самосохранения — он не понимает. Он, наверно, кричал ужасно, звал на помощь, метался от одного конца моста к другому, свешивался с перил в надежде увидеть её может, она схватилась руками за одну из подпор, держится, ждёт… Но ничего, кроме мглы и пены, не было видно…

Первыми услышали крики о помощи туристы, какая-то славянская группа, и вскоре на мосту образовалась толпа сочувствующих и любопытных.

— А где же. были спасатели? Почему никто не позвал их? Всё-таки была надежда, что она сможет немного продержаться на воде?

— Нет. Сними и без них — результат один. При таких волнах…

Дальше следовало установление фактов. Море успокоилось только через три дня, но уже в эти дни, несмотря на волны, группа водолазов прочесала дно почти до горизонта. Трупа не обнаружили. Он не всплыл и не прибился к берегу и тогда, когда море стало совсем тихим и ровным. Были пущены в ход вертолёты и моторки — нигде ничего. Правда, может быть, тело отнесло к берегам Турции…

Ознакомившись с делом, Гео в своём заключении подробно изложил весь ход событий и следствия, а в конце позволил себе выражение чувств: «Вряд ли существует более ужасное зрелище, чем труп утопленника через несколько дней. Судьба смилостивилась над отцом». Подумав, он зачеркнул эти строки — они выбивались из строгого, делового стиля его заключения. Далее следовал номер паспорта Эмилии и сообщение о том, что паспорт, а также ключи от квартиры она унесла с собой в море.

На столе Цыплёнка резко зазвонил телефон.

— Кончено, товарищ майор! Пусть кто-нибудь другой тратит время попусту.

— Как бы не так! Ну, а если я скажу тебе, что я бы сам немедленно занялся этим делом?

— Прекрасно! Я немедленно уступлю его вам.

— Я знаю, что ты при этом думаешь: старик человек практичный, он не примется за дело, которое…

— Ну вот ещё — «старик».

— Да, да, старик последний, кто погонится за химерой…

— Наоборот, первый! Иначе зачем бы вы направили меня к вашему пловдивскому приятелю — полковнику?

— Только за тем, чтобы не препятствовать тебе. Но сейчас…

— Сейчас-то всё как раз и прояснилось — чистая химера!

— По-моему, не совсем так. Допустим, её записка под подушкой достаточно категорична, но в то же время, если принять во внимание её личностную характеристику и странное поведение её живой копии, а также то, что труп не найден…

— Ну, знаете, товарищ майор, вы меня просто удивляете! Я был уверен, что вы поздравите меня с отрезвлением. «Наконец-то этот человек понял, что сходство между пассажиркой и этой, с некролога, мнимое, плод фантазии разгорячённого мозга…» Что же до странного поведения первой, то, простите, мир полон странностей. Я рискую надоесть вам, но всё-таки хочу повторить: эта дикарка наверняка испугалась, как бы моё скромное «ухаживание» — приглашение пообедать не перешло в открытую атаку, поэтом) она так грубо разделалась со мной — не поблагодарив даже, не попрощавшись, метнулась в первый же знакомый подъезд и удрала через чёрный ход, Представляете, сколько времени я ходил туда-сюда по улицам города, особенно по Леонардо да Винчи, всё надеялся встретить её!

— Представляю, особенно если ты так настаиваешь на «знакомом подъезде».

— Конечно, может я и тут не прав, но быстрота, с какой, она исчезла, говорит о том, что ей хорошо знаком этот дом — небось, тысячу раз вбегала в эту дверь И выбегала из другой.

… — Да-да, я просто рунами развожу. Уже сворачиваешь паруса, а всё ещё вертишь-крутишь…

— Я сам себе удивляюсь, товарищ майор! Всё вспоминаю, как я разыскивал женские следы на паласе в прихожей их квартиры. Духи, как известно, следов не оставляют.

— Смотря какие… Единственный способ освободиться от сомнений — снова встретиться с твоей копией Эмилии, она лучше всех объяснит, кто она и как её зовут. Тут любые сведения о мёртвой могут помочь, даже самые, на первый взгляд, незначительные. Вроде это не наше дело, не по нашему ведомству, но считай, что нам поручило его высшее начальство и даже установило, срок — примерно две недели.

— Прекрасно! Когда мне ждать вас в Пловдиве? А то по телефону, простите, это полдела…

— Я не смогу приехать, Филипов. Неужели ты думаешь, что генерал меня отпустит по такому поводу? Да и как я расскажу ему? Но ты всё-таки послушай, что ввело меня в заблуждение и даже насторожило — это меня-то, такого скучного, практичного человека. А всё ты виноват, твои открытия. Так преподнёс их, что… Ну, возьмём, например, определение, которое дала Эмилии соседка. Как там?

— Шалавая.

— Вот-вот. «Дикая, всегда дикая, дети страдали от неё», так? А ты сколько раз называл свою пассажирку дикаркой? Дальше. «Важная, надутая, как сыч, смотрит тебе прямо в глаза и молчит. — Это по словам соседки. — Никого не узнаёт, проходит мимо, как сквозь пустоту». А совсем недавно командовала всем кварталом и целыми днями торчала на улице. Стало быть, из одной крайности в другую. Но эта, назовём её, метаморфоза чисто внешняя. Эмилия ведёт себя на людях так, а за закрытой дверью иначе — это следует уже из рассказа горничной отеля на Золотых Песках.

Отец объясняет её неровное поведение, с одной стороны, слишком тонкой нервной организацией, а с другой — свалившимися на неё в последнее время несчастьями, из которых я лично на первое место ставлю арест матери.

— Разделяю ваше мнение по поводу матери. И ещё вот что. Человек не может разлюбить в одну минуту. Эмилия порвала с Длинными Ушами только по этой причине — из-за преступления матери, от стыда и из гордости; мне кажется, она поступила бы так же, если бы парень не был сыном большого начальника. На экзамены в институт она не явилась, чувствовала себя одинокой, всеми брошенной, без всяких надежд на лучшее. Зачем тогда жить, для чего, какой смысл? Другое дело — привести свой замысел в исполнение, на это немногие решатся…

— Ну, я же говорил тебе, что мы думаем в одном направлении! Она, конечно, очень странная девушка, и рассматривать её характер в рамках средней нормы просто невозможно. Я как представлю себе её «танцующей» на перилах моста перед тем, как кинуться в море, меня просто дрожь пробирает. Что бы там ни было, воображаю, как чувствовал себя отец при этом… Тем более незадолго до этого они ссорились, и он наверняка считал себя виноватым в том, что у неё разгулялись нервы.

— Нет, они не ссорились. Вы же помните, отец всё больше молчал, говорила она. Что она могла ему говорить? Наверно, вот что: «Не хочу, чтобы ты искал мне работу, не хочу получать от тебя деньги. Сама справлюсь. Не поеду к вам в Алжир, не нужны мне ваши тряпки, не хочу видеть твою вторую жену и не увижу, пока жива». Ну и так далее в том же духе. Очень жаль, что варненские следователи не выяснили у этого Дишо, из-за чего они ссорились на самом деле.

— А если продолжить «гадание на кофейной гуще», то мысль о самоубийстве могла зародиться у неё ещё в Пловдиве — может быть, вскоре после несчастья с матерью, а появление ненавистного папаши положило предел всем колебаниям. «Я сделаю это у него на глазах, пусть всю жизнь мучиться!» Ты согласен? Дальше. Можем ли мы упрекнуть отца в том, что он не догадывался, какое страшное испытание уготовано ему? И да, и нет. Он всё же мог задуматься над тем, почему Эмилия так резко переменила решение — то категорически не хотела ехать с ним на курорт, а то вдруг — «Давай, поехали». Вместо того, чтобы удивиться и поискать причину этого поворота на сто восемьдесят градусов, наш Дишо, радостно потирая руки, стал собираться: миссия его в Пловдиве завершилась успешно, дочка на пути к тому, чтобы простить ему развод и второй брак, она в конце концов поймёт, что он может быть ей полезен. Не надо забывать ещё и то, что люди, работающие за границей, очень вырастают в собственных глазах и думают, что и другие смотрят не них так же… Но вернёмся к главному вопросу. А если всё-таки допустить такой вариант. В душе её глубоко затаилась боль, породившая мотивы, по которым она решила как бы исчезнуть и переродиться… Может такое быть? Я бы хотел, чтобы ты как первооткрыватель ответил мне, тем более что у меня уже язык заболел.