Майнет Уолтерс - Охота на лис Страница 8

Сторонники запрета возражают:

— Подобно всем другим животным, лисы приспосабливаются к среде обитания. Если фермер не способен защитить свой скот, вполне естественно, что его скот будет расхищаться. Таковы законы природы. Кошки тоже способны убивать только ради удовольствия, но это же не значит, что мы должны организовать травлю наших домашних любимцев. Какой же смысл ругать лис за недостатки в организации животноводства?

Сторонники разрешения охоты настаивают:

— Псовая охота отличается точностью, чистотой и не сопровождается излишней жестокостью при том, что силки, капканы и прочие другие методы контроля численности лис весьма ненадежны и часто причиняют серьезный вред пойманным животным без всякой гарантии, что попадется именно лиса. Раненые животные погибают медленно и мучительно. Как только данные подобного рода станут достоянием гласности, общественность, несомненно, изменит свое отношение к рассматриваемому вопросу.

Их противники возражают:

— Если лисы так опасны, как утверждают сторонники возобновления охоты, зачем же они используют искусственные норы для увеличения их численности? Один егерь недавно признал, что он в течение 30 лет фактически выращивал лис и фазанов специально для охоты. Если вы работаете егерем в стране, в которой охота до сих пор является одним из любимейших развлечений, в ваши обязанности входит предоставлять животных для убийства, в противном случае вы потеряете работу.

Обвинения, звучащие с обеих сторон, пронизаны взаимной неприязнью. Заявление представителей «Союза сельских жителей за разрешение охоты на лис», что весь спор, по сути, есть отражение традиционного антагонизма между жителями сел и горожанами, не менее абсурдно, чем заявление членов «Лиги противников жестоких видов спорта» о том, что если охотники на лис перейдут на охоту с приманкой, то это никак не скажется на количестве рабочих мест. Отрицательное отношение к варварскому уничтожению животных как виду спорта не менее распространено в сельской местности, чем в городах. К примеру, Вудленд-Траст запретил охоту на лис на своей территории. С другой стороны, охота с приманкой обеспечит сохранение рабочих мест только в том случае, если охотников — многие из которых являются фермерами — удастся убедить в том, что на подобный вид коллективной деятельности стоит тратить время и деньги.

Каждая сторона склонна характеризовать противников как вредителей, уничтожающих либо привычный образ жизни, либо беззащитных животных. Но окончательное решение, следует ли запретить охоту, будет зависеть от отношения общественности к лисам. И кажется, оно склоняется не в пользу сторонников охоты. Организаторы еще одного недавнего опроса обратились к своим респондентам с вопросом, что из нижеперечисленного приносит наибольший ущерб окружающей среде: 1) лисы; 2) туристы; 3) бродяги из «нью-эйджевских» групп. На первое место 98 % опрошенных поставили бродяг; 2 % (скорее всего охотники, заподозрившие ловушку) — лис. И все опрошенные на последнее место поставили туристов, так как они, по мнению большинства, приносят деньги в местную казну.

Братец Лис в своей красной курточке и белых тапочках нам всем очень нравится. А вот человек, живущий на пособие по безработице в передвижном доме, которым ему служит незарегистрированный автофургон, вызывает прямо противоположные чувства. Правительство обязано обратить на это внимание. Vulpes vulgaris[1] не относится к числу вымирающих видов, однако судя по количеству кампаний, направленных на ее защиту, очень хочет приобрести статус животного, охраняемого законом. А вот статус вредителя, по-видимому, скоро перейдет к бродягам. Такова сила общественного мнения.

Но с каких же пор сила стала синонимом права?

Глава 4

Шенстед, 21 декабря 2001 г.

Боб Доусон, облокотившись на лопату, наблюдал за тем, как его жена пробирается по покрытому инеем огороду к задней двери особняка «Шенстед». Уголки ее рта опустились от обиды на мир, который так сурово обошелся с ней. Маленькая и согбенная, с лицом, покрытым морщинами, она постоянно что-то бормотала себе под нос. Боб прекрасно знал, что бормочет жена, ибо она повторяла одни и те же фразы снова и снова, день за днем, изливая их из себя нескончаемым потоком, что доводило Боба до ненависти, до желания убить ее.

В ее возрасте женщина уже не должна работать… Всю свою жизнь она была служанкой и рабой… Но в семьдесят лет она имеет полное право на отдых… Что Боб делает, кроме того, как целое лето просиживает на своей косилке?.. Какое право имеет он понукать ею и отправлять в особняк?.. Находиться в доме с полковником небезопасно… Всем это известно… Но разве Боба заботят подобные «мелочи»?.. Конечно, нет… «Не болтай, баба, — скажет он, — или я тебя хорошенько огрею… Ты что, хочешь, чтобы мы лишились крыши над головой?..»

Способность проникновения в суть происходящего давно оставила ее, и в Вере сохранились лишь глубокая обида и неприязнь невольной мученицы. Ей и невдомек, что они с Бобом ничего не платят за дом, потому что миссис Локайер-Фокс дала обещание до конца жизни освободить их от арендной платы. Единственное, что пока еще доходило до помутненного сознания Веры, так это то, что полковник платит жалованье за уборку и главная цель ее жизни — уберечь эти деньги от мужа. Ведь Боб — самый настоящий семейный тиран, он бьет ее, и Вера рассовывала свой заработок по разным укромным уголкам, о которых потом сама частенько забывала. Ей всегда нравились секреты, а в особняке «Шенстед» множество таких тайных местечек. Она служила у Локайер-Фоксов уже сорок лет, и все эти годы, по мнению Веры, ее жестоко эксплуатировали — конечно же, не без попустительства ее муженька.

Психоаналитик, вероятно, сделал бы вывод, что благодаря старческому слабоумию в Вере высвободилось личностное начало, которое она подавляла с тех самых пор, как в молодости отдала предпочтение совершенно неподходящему мужчине исключительно ради удовлетворения собственных женских амбиций. Амбиции Боба в полной мере удовлетворялись предоставленным ему бесплатным жильем и более чем скромно оплачиваемой работой садовника и дворника при особняке «Шенстед». Вера же всю жизнь стремилась к гораздо большему: ей хотелось иметь свой дом, создать семью и самой выбирать хозяев.

Несколько ближайших соседей, с которыми они общались в прежние времена, давно съехали, а новые избегали Веры, не желая вновь и вновь выслушивать заезженную пластинку ее бесконечных однообразных жалоб. При том, что Боб, человек замкнутый и молчаливый, избегал компаний, он отнюдь не был безмозглым чурбаном, каким Вере хотелось его представить. На людях он всегда терпеливо сносил ее нападки. Что они делали наедине, касалось только их двоих, однако, глядя, как Вера залепляет ему пощечину всякий раз, когда Боб осмеливается ей противоречить, напрашивался вывод, что решение вопросов с помощью физической силы — ситуация для них вполне обычная. Как бы то ни было, симпатии окружающих всегда оставались на стороне Боба. Никто не осуждал его за то, что он каждый день отправляет Веру убирать в особняке «Шенстед». Хотя бы потому, что все понимали: просидев целый день в ее обществе, любой свихнется.

Боб наблюдал, как Вера с трудом пробирается по топкой почве огорода к юго-западной части особняка. Порой она говорила, что видела на террасе миссис Локайер-Фокс… ее оставили там на всю холодную ночь почти совсем обнаженную, чтобы она замерзла насмерть. В холоде-то Вера разбиралась. Ей было холодно, а она ведь на целых десять лет моложе миссис Локайер-Фокс.

Боб поклялся, что хорошенько поколотит ее, если она будет при людях повторять свои байки, но Вера не обращала на его угрозы никакого внимания и продолжала бормотать. После смерти Алисы привязанность Веры к покойной хозяйке росла в геометрической прогрессии. Все обиды были забыты, их место заняли сентиментальные воспоминания о бесконечной доброте, которую Алиса проявляла к ней. Она не стала бы настаивать, чтобы бедная старушка работала больше положенного. Она бы сказала, что и для Веры настало время отдохнуть.

Полиция, естественно, не обратила на ее болтовню ни малейшего внимания. Особенно после того, как Боб покрутил пальцем у виска, показывая, что старуха совсем выжила из ума. Копы вежливо улыбнулись и заметили, что с полковника сняты все подозрения относительно смерти супруги. И не имело никакого значения то, что он был в доме один и что двери на террасу можно было закрыть и запереть только изнутри. Однако ощущение свершившейся несправедливости не оставляло Веру. Боб же клял женушку, стоило той высказать свои подозрения.

История темная, и трогать ее не следовало. Неужели Вера думает, что полковник станет спокойно слушать ее обвинения? Неужели полагает, что он забыл о ее воровстве и о своем гневе, когда обнаружил пропажу колец матери? Только самый последний идиот кусает кормящую его руку, предупреждал Веру Боб, даже если эта рука пыталась тебя ударить — а такое случилось, когда полковник обнаружил, что Вера копается в ящиках его стола.