Эндрю Йорк - Доминатор Страница 8

— По примеру сэра Джеральда, я начинаю терять чувство юмора. — Он заказал «бакарди». — Чувствую, что следует напомнить — те, кто ходит у меня за спиной, частенько заканчивают свою карьеру совершенно мертвыми.

— Я знаю. Была когда-то девочка по имени Жюли Риду. А потом бедный коммандер, посланный, чтобы вернуть тебя из Москвы, и попавший в конце концов в Сибирь. Джонас, тебе не кажется, что ты гремлин?[11]

— Каждый раз. И еще я думаю о том, в каком дерьме окажется бедный сэр Джеральд, если мы вдвоем исчезнем в лучах заката. А это вполне возможно, ты знаешь?

— А я думаю, что тебя, возможно, снедает чертовское желание, особенно потому, что здесь замешана эта беловолосая сука, извини, я хотела сказать жаль — ведьма.

— Твоя забота трогает меня до слез. Пожалуй, у нас осталось времени только-только напудрить носики, прежде, чем нас позовут в автобус. — Уайльд допил последний глоток. — Пойдем?

— Не забудь, я твоя нянька!

Он удалился в туалет и долго мыл руки, пока помещение не опустело. Выйдя, он увидел Фелисити, дожидавшуюся его. У нее за спиной кишело народом огромное здание, но никто не интересовался выделившейся из толпы парой.

— Хотел бы сказать тебе, Филли, насколько меня трогает твоя исключительная преданность.

— Ты говоришь очень приятные вещи. — Она наклонилась вперед, а Уайльд сжал правый кулак и позволил ему пролететь три дюйма, разделявшие их подбородки.

— Только пытаюсь.

Фелисити чуть слышно вздохнула и закрыла глаза. Он крепко обнял ее, поцеловал в губы и чуть слышно выругался, так как в дверь за его спиной вошли несколько молодых людей. Когда компания появилась вновь, пара продолжала целоваться, и кто-то мимоходом присвистнул, глядя на влюбленных.

Уайльд повернулся так, чтобы заслонить Фелисити от зала, вошел в туалет и открыл первую же свободную кабинку. Посадив женщину на унитаз, на секунду задумался, не ударить ли ее еще раз, но вместо этого приподнял ее и снял с нее пальто и платье, удивленно разглядывая при этом белое, с чуть заметным кремовым оттенком лицо, черты которого не нарушала ни одна родинка или морщинка. Он также окинул беглым взглядом нижнее белье и решил, что похоже, немного поторопился в оценке ее экстерьера. Но теперь было уже поздно менять решение. Торопливо обшарив ее сумочку, он нашел оба билета, билет Фелисити и ее посадочный талон порвал в мелкие клочки и смыл водой. После этого он как можно устойчивее устроил ее на унитазе, прислонив к стене, поцеловал в лоб, затем свернул потуже пальто вместе с платьем и вышел наружу. Пассажиров рейса 279 уже вызывали; одновременно собирали пассажиров, летевших в Сидней. Уайльд высмотрел стюардессу наземной службы, сражавшуюся с переносной колыбелью, присоединился к очереди и улыбнулся австралийскому младенцу.

— Буду крайне удивлен, если вы скажете, что я нахожусь там, где нужно,

— улыбнулся он стюардессе, показывая ей билет и посадочный талон.

Та, нахмурившись, прочла, а Уайльд тем временем пристроил свернутую одежду Фелисити на полочку колыбели. Младенец выдул большой пузырь.

— Это рейс в Сидней, — сказала наконец стюардесса, — а пассажиры вашего рейса должны проходить через вон те ворота. — Она кивнула направо.

— О, я вам так благодарен. Я чувствовал — что-то не так. — Уайльд быстрым шагом направился через зал. Позади него, в мужском туалете, кто-то закричал.

4

Уайльд проснулся, когда реактивный самолет через несколько минут после полуночи приземлился во Франкфурте Здесь все его спутники, пассажиры первого класса вышли. Видимо конец мая не был идеальным временем для посещения Нигерии. Но не успел он устроиться поудобнее, как весь передний салон самолета опять оказался переполненным, хотя на борт поднялись только два человека. Но чтобы устроить их потребовались объединенные усилия обеих стюардесс, одного из стюардов, нескольких представителей наземного персонала, и наконец самого командира экипажа. Уайльд, закрыв ухо подушкой, вернулся в мир снов прежде, чем самолет оторвался от земли, а в четыре утра проснулся и принялся разглядывать в иллюминатор сверкающий рассвет.

Вероятно они находились где-то над пустыней Сахара. Но, хотя на высоте сияло солнце, земля все еще пряталась во тьме. А он уже проснулся. Это было досадно. Вслед за физическим пробуждением проснулись мысли. Совесть? Вряд ли. Он всегда принимал за аксиому, что слово «мир» имеет отношение только к войне, что в ходе истории каждая нация всегда стремилась лишь к тому, чтобы нарастить свою мощь и запугать более слабых соседей. Во второй половине двадцатого столетия завоевание превосходства превратилось в более длительный процесс, так как большинство слабых соседей объединилось под рукой одной из двух супердержав. Но все равно этот процесс продолжается изо дня в день, на физическом, экономическом и нравственном фронтах. И в бесконечных схватках засекреченных воинов должны гибнуть люди — точно так же, правда в гораздо большем количестве, им пришлось бы гибнуть в том случае, если бы стрельба вновь стала тотальной. Так что конфликты лучше было оставить профессионалам, выполнявшим свои обязанности быстро и эффективно, тихо и скромно, и к тому же еще и по возможности безболезненно. Он провел на военной службе тринадцать лет и продолжал оставаться солдатом.

Главным достоинством Уайльда было то, что он мог превращать себя в механизм, направленный на одну-единственную цель, и двигаться вперед, не обращая внимания ни на что, вершившееся вокруг, пока цель не оказывалась достигнута. Это была сила, которая, одновременно, могла быть и слабостью. Сила ненависти. Не исключено, что к истинной ненависти способны только молодые люди. Старики слишком утомлены, а по истинной мерке Уайльд был очень стар.

Он посмотрел на свой кулак. Удар, отключивший Фелисити Харт не причинил ему никакой боли. Но он не убил Фелисити Харт и не собирался этого делать. Тем не менее, теперь он был готов к смерти. Некогда он освоил технику мысленной блокировки своих телесных ощущений, и всегда знал, что его первый же поставленный блок окажется последним, чуть ли не приветствуя такую перспективу. Он жил в соответствии с законом джунглей: как только он лишится клыков, то с ним должно быть покончено; это устраивало его. Закон джунглей вкладывал своеобразный ужасный смысл во все, происшедшее прежде. О, черт бы побрал эту Фелисити Харт.

Была ли у него причина для того, чтобы так грубо нарушить приказ? Он мог поспорить, что выполнять задание в паре с Фелисити было бы тем же самым, что взять собственную жену в Брайтон на уикэнд. Нет, причина была не в этом; он был уверен, что если бы возникли затруднения, пользу принесла бы каждая унция ее веса. Так что причина была в Инге Либерстайн. Но думать об Инге, вспоминать те три дня, которые они провели вместе, поочередно то насыщая обоюдное физическое влечение, то проявляя взаимную психологическую антипатию, было все равно, что снова и снова заламывать руки.

Она послала за ним. Просить у него помощи? Или предложить ему работу? Однажды она уже предложила ему работу, и он отказался. Она могла бы с полным основанием рассудить, что после трех лет кошмарного существования, работы на людей, ненавидевших его и даже в общем-то не доверявших ему, людей, которые использовали его, потому что он был лучшим в своей специфической профессии, он созрел для перемен. И, как это было обычно с Ингой, она была не так уж далека от истины. Так, или не так, но она послала за ним. Конечно, горько подумал он, свои понятия о чести имелись даже среди воров. О, да! Но не среди убийц.

Но, Инга тоже должна была измениться за эти три года, причем к худшему. Она должна была потерять ту маску красоты и самоуверенности, прикрывавшую ее чрезвычайное презрение к людям, абсолютный холод механистического рассудка, который делал ее смертельно опасной и неодолимой. Она должна была и внешне превратиться в то, чем была на самом деле — в порочное, аморальное животное. Конечно, нельзя было исключить возможность того, что Эме Боске была просто-напросто приманкой, предназначенной для того, чтобы выманить его со дна, где он залег, и погибнуть вместе с ним под пулями другого наемника Инги. Этой версии не соответствовало только одно — Инга, которую он помнил, никогда не стала бы тратить впустую свое время на личную вражду, оставшуюся в далеком прошлом.

Он поднял голову. С противоположной стороны салона, через проход, на него смотрела женщина. По крайней мере, он предположил, что это была женщина. Она была одета в желтый брючный костюм. Глядя только на лицо, пол его обладателя было невозможно определить; его облик определяли массивный подбородок и длинный нос, а черные волосы были подрезаны как у школьника. Это было лицо не выдавало и своего возраста. Видно было, что сейчас этот человек отдыхает, но чрезвычайная усталость мозга, накопленная на протяжении многих лет, проявлялась в рыбьем взгляде темных глаз, в глубоких тенях под ними, в напряженных морщинах, начинавшихся от крыльев носа и огибавших рот. Уайльд нахмурился. Он часто видел это лицо, оно было ему хорошо знакомо, но он не мог сообразить, кому оно принадлежит. На сетчатке его глаза рисовался образ точно так же, как нарисовалась бы его ванная комната, его будильник, его собственное отражение в зеркале, вообще что-то такое, что постоянно попадало в поле зрения, но ни разу не подлежало запоминанию. Такие лица вызывали у него беспокойство: в его профессиональном прошлом было слишком много того, что могло бы в любой момент вновь появиться и преследовать его.