Станислав Родионов - Камень Страница 8

На допросах, когда разъяренная жена припечатывала мужа смачным словом или, наоборот, называла ангелом, Рябинин старался расспросить и выудить нечто объективное.

- Уж так и подлец?

- Эгоистичный себялюбец.

Видимо, его лицо отразило далекое недоверие, отчего она заговорила быстро, как спохватилась:

- Он старше меня на шесть лет, до двадцати восьми не женился. Мама не разрешала, а ему было удобно - жил на всем готовеньком...

- А вы как выросли? - попытался он охладить быстроту ее слов.

- Тоже за бабушкой. Но уж если вышла замуж... Он зовет меня так: "Мое любимое существо". И вот его любимое существо приходит с работы. Он целует мне ручку и садится решать шахматные этюды. Он, видите ли, интеллектуал. А его любимое существо моет, варит и гладит. Ручку женщине поцеловать легче, чем вымыть посуду...

Рябинину казалось, что Жанна говорит не о том, поэтому терпеливо ждал, когда ее речь пойдет о главном. Ведь было же оно в их семейной жизни. Но она умолкла, словно исповедь ее кончилась.

- Сколько вы прожили?

- Три года.

- Жанна, но ведь все рассказанное вами - мелочи, ерунда. Вы мало прожили, он еще десять раз переменится.

- Я не сказала вам одну "мелочишку"... Он дома не ночует.

- А где он ночует?

- Где ночует мужчина, если не ночует дома?

- Мало ли где. У приятеля, у родителей, в вытрезвителе...

- Он ночует не у приятеля, не у родителей и не в вытрезвителе, сказала она с облегчившей ее откровенностью.

Рябинин вздохнул, пряча взгляд в топаз, - ему показалось, что ее покатые плечи бессильно дрогнули.

Жизнь, величайшая искусница, сочинила для людей сонмища неповторимых социальных историй. И только перед любовью у нее опускались руки придумывала случаи похожие, как работала на штамповочной машине. Или любовь у всех одинакова? Вот еще одна семья банально распадается...

Рябинину нравились люди, прошедшие жизнь вдвоем до глубокой старости. У него безвольно замирало сердце, когда он видел двух старичков. Прожившие отпущенное им время и все пережившие, аккуратные, чистенькие, вежливо брели они по улице, сосредоточенные на какой-то единой и никому не доступной мысли. Она бессильно опирается на него, на мужчину; он бессильно поддерживает ее, женщину, - и все сами, с достоинством, не прося ни помощи, ни сочувствия. Рябинину тогда хотелось на минуту стать немужчиной и поплакать - по дочке, по жене, по себе, и еще по кому-то и по чему-то, неведомому ему.

- А как вы жили сначала? - попытался он увести ее к лучшим дням.

- Нормально, ответила она без выразительности.

- Вы учились вместе?

- Нет, мы познакомились на пляже.

- Как на пляже?

- В доме отдыха. А что?

- Да ничего.

Не в мытарстве и не в горе; не на работе и не в учебе; не в лесах, полях и горах; не в экспедиции, не в путешествии и даже не в турпоходе - на пляже. Может быть, Рябинин и ошибался, но такие браки он считал заведомо бесплодными, как выращенный цветок под банкой.

- Нам все завидовали, - сказала она голосом, затуманенным воспоминанием.

И губы ослабели, и глаза утратили пугавший его блеск. Рябинин ждал уже не главного, а рассказа о том жарком времени, которое сумело и теперь согреть ее лицо.

- Отец Георгия был против нашего брака. Но Георгий его не послушал. Мы сняли комнату, накрыли скромный стол и собрались ехать в загс. Вдруг входит его отец, глаза горят, вид страшный... Подошел к столу, схватил блюдо с огуречным салатом да и перевернул на скатерть. "Не позорь меня!" Вышли на улицу - стоит десять такси. Мы поместились и в шести, а четыре машины шли пустые, на всякий случай. После загса отец повез всех в ресторан, где снял отдельный зал. Гуляли до утра. Директор ресторана получил сто рублей, не пошел домой и руководил персоналом лично. В конце свадьбы отец подал Георгию бокал шампанского и сказал последний тост. Когда Георгий выпил, то со дна бокала достал ключи от однокомнатной кооперативной квартиры. В нее мы и поехали. Она была чудесно меблирована. Полная чаша. Ковры, телевизор, посуда... Даже продукты в холодильнике...

Рябинин не верил своим глазам - перед ним сидела вдохновенная женщина. Легкая краска облила вершинки скул. Неожиданная теплота растопила в глазах всякую стеклянность. Она смотрела куда-то ввысь, поверх его головы. Так стихи читают...

- Поэтому он и дома не ночует, - прервал ее молитву Рябинин.

- Кто? - не поняла она.

- Ваш Георгий.

- При чем тут свадьба?

- Не понимаете? - искренне удивился он.

- Не понимаю.

- Вам нужно было остаться в той комнате, с тем огуречным салатом.

- Почему?

- Не принимать ни копейки чужой...

- Не чужой - отца.

- Молодость должна начинать с нуля в полном смысле. Жить, работать, любить... Поэтому всё - сами. Дом поставить, миску купить, юбку заработать, образование получить... Ни копейки ни от кого!

- И что бы это дало?

- Крепкую семью.

- Но почему?

- Потому что вам было бы трудно.

- А-а, совместные трудности...

- Они бы вас сдружили.

- Взгляды прежних поколений.

- Удивительное дельце! Материальные ценности у прежних поколений вы берете, а духовные вам не нужны.

- Сергей Георгиевич, вы динозавр. Моя бабушка и то современнее. Вы хоть почитайте газеты.

- А что пишут в газетах?

- А там пишут, что молодоженам надо вручать ключи от квартиры. Что молодежи нужно давать новую технику, что молодежь нужно выдвигать и заботиться о ней. Сколько я знаю молодых распавшихся пар. У них не было квартиры, детских яслей, материальных условий...

- Значит, так... Есть квартира и хорошая зарплата - живем друг с другом, а нет - то и до свиданья?

- Молодежь есть молодежь, Сергей Георгиевич.

- Это паразиты, а не молодежь, - не сдержался он.

Она лишь пожала плечами, не в силах объяснить ему очевидное. Но Рябинин, уже распаленный этим очевидным, вернул ее не землю:

- Тогда почему же ваш Георгий не ночует дома?

- Да потому что нашел супербабу!

- Бабу... чего?

- Ну, суперженщину.

- Это что ж такое?

- Модерновая, хипповая, попсовая... Современная, в общем.

- Но вы тоже и английский, и пианино...

- Я... - она усмехнулась чуть не с презрением. - Что такое я против нее? Инженер-криогенщик. А она в свете. Возит туристов за границу. Свободно говорит на трех языках. Одежда от Диора, духи "Шанель"... Вся в лайке, разъезжает в импортном автомобиле, за рулем сидит небрежно, с сигаретой. Пьет "Королеву Анну" и "Наполеон". Остроумна, знает анекдоты всего мира, раскованна, сексуальна...

- И все?

- Для современного мужчины хватит.

- Мне бы не хватило.

- Вам хватит той, которая хорошо готовит и рожает детей.

- По-моему, эта супердама вам и самой нравится.

- Конечно, нравится. Сожалею, что я не такая.

- Чего ж тогда осуждаете мужа?

- За ложь, за двуличие. Или со мной живи, или к ней уходи.

- И только-то? - усмехнулся Рябинин.

Не искромсанная любовь, не обида, не одиночество и даже не женская гордыня... Ее мучит неопределенность. И вся трагедия? И это ее так потрясло, что на ногтях остались белесые полосы, как после черной беды?

А не прилетела ли она с другой планеты, где тоже говорят на русском, но слова обозначают другие явления, вроде бы обратные? Любовь там зовется ненавистью, а ненависть - любовью; ум - глупостью, а глупость - умом... Отсюда и долгий разговор, отсюда и путаница, ибо они тщились понять, что же каждый вкладывает в столь знакомые слова.

- А вы тоже станьте супершей, - злорадно посоветовал он.

- Это не просто.

- Ну уж. На пианино вы играете, один язык знаете, духи у вас французские... Выучите на курсах еще один язык, достаньте у спекулянтов лайковые шмутки, купите в магазине "Наполеон", соберите побольше анекдотов... Что там она еще - матюгается?

- Если бы вы ее увидели...

- То я бы ее поскреб.

- В каком смысле?

- Узнал бы, что у нее под анекдотами.

- Сергей Георгиевич, под анекдотами у нее французское белье.

- Маловато.

- Для женщины достаточно.

- А для человека мало.

- Георгию хватило.

- Жанна, ваш Георгий переметнулся к этой женщине не потому, что она знает анекдоты и пьет "Наполеон". Вас с ним ничто не связывает. Ни общих невзгод, ни дружбы, ни детей... Кстати, почему у вас нет детей?

- Ах, какие дети...

- Он не хотел?

- Я не хотела.

- Почему же?

- Ребенку нужен отец постоянный, а не приходящий.

Ее бы надо жалеть. Рябинин жалел, но почему-то не Жанну, а ту большеглазую и опаленную солнцем юную женщину, отнесенную от него в прошлое.

- Мужчина всегда виноват перед женщиной, - сказал он и удивился этим словам, будто не сам их произнес, а прилетели они оттуда, с хрустящего галечного берега.

- Хорошо сказали...

- Это не я сказал.

- Классик?

- Ваша мама.

Она сразу подобралась. Дрогнул тонкий носик, и взметнулись арочки бровей. Глаза расширились, как всегда, с холодным блеском стекла.