Александр Егоров - Колеса фортуны Страница 8

— Ты мне лучше, Макс, скажи, пока я не забыл: зачем ты к Марьянке приставал?

— Я приставал? — Макс нахмурился. — Да нет, просто поговорили. А чего к ней приставать. Один хрен, она только на тебя смотрит. Пит, почему у тебя в жизни все получается? А? С восьмого класса? Нет, ты объясни. Почему, когда мне девчонка нравится, она все равно тебе достается?

— Это потому, что тебе нравятся те же самые, — сказал я.

— Ну… типа того… — тут Макс опять засмеялся. — И все равно это неправильно. Я ведь сейчас откровенно говорю с тобой?

— Откровенно, ну и что?

— Так вот. Когда я у тебя отобью кого-нибудь, ты не будешь на меня гнать?

— Не понял.

— Ну, если она сама меня выберет, а? Скажи правду. Это важно.

— Хорошо. Я постараюсь, — ответил я серьезно.

— Забились.

И он снова сунул голову под струю горячей воды.

Затем поднялся с места, пятерней откинул со лба мокрые рыжие волосы и посмотрел на меня, улыбаясь.

— Поехали кататься, — сказал он.

— Ну, поехали. Что с тобой поделаешь. Девчонок не возьмем?

— А ну их.

Макс вытер лицо самым лучшим махровым полотенцем и твердым шагом вышел из ванной, а я вслед за ним.

Девчонки сидели в большой комнате и, кажется, смотрели телевизор. Уж не знаю, помирились они или нет. Мы с Максом, стараясь не шуметь, выбрались на лестничную площадку и осторожно прикрыли за собой дверь.

Стояла глухая ночь — не темная, а скорее бесцветная, как обычно бывает в наших краях в июне. Фонари плясали в тумане. Мы пошли напрямик мимо помоек, несколько раз вписавшись в грязь (Макс чуть не упал), миновали одну серую пятиэтажку, затем другую и, свернув за угол, оказались возле моего дома.

Наш автобус дожидался нас там. Макс нащупал в кармане ключ, открыл дверцу и уселся за руль.

— Мы недолго, — успокоил он сам себя и воткнул ключ в замок зажигания. Мотор недовольно фыркал и не заводился. «А, черт, забыл», — выругался Макс и вытянул на себя ручку воздушной заслонки. Снова заскрежетал стартер, и двигатель взревел на весь двор. Кто-то в доме напротив проснулся и включил свет.

— Слушай, что-то ты тормозишь, — сказал я Максу. — Может, я поведу?

— Не-ет, — помотал головой Макс. — Всё под контролем. Сейчас фары включим. Во, смотри, как хорошо. Всё видно.

Подождав пару минут, он задвинул ручку обратно, вывернул руль влево, и автобус тронулся. Мы пробрались по узкой дорожке мимо припаркованных машин, чудом никого не зацепив, и наконец выползли в широкий проезд. Макс поддал газу, и автобус покатился бодрее. Я следил за ним: его глаза блестели нездоровым блеском, но он действительно управлялся с машиной неплохо, лучше меня. Мы проехали мимо злосчастного магазина, где Максу разбили нос, и тут он процедил сквозь зубы:

— С-суки. Ненавижу это всё. Пит, ты слышишь? Ненавижу.

— Их нет, Макс, — сказал я.

— Они не дадут нам уехать. Мы катаемся по кругу. Как в цирке.

Я промолчал.

— Как лошади в цирке. А они все на нас смотрят из окон. И ждут, пока кто-то споткнется. Только этого и ждут.

— Макс, на дорогу смотри.

— А кто споткнется, того пристреливают. Да и то, Пит, я думаю: лучше бы сразу. Правда?

Ручаюсь, я точно запомнил его слова.

Мы свернули с улицы обратно во двор, спугнули кошачью парочку, расположившуюся прямо на нашем пути, проехали мимо очередной чадящей помойки и снова оказались возле Светкиного дома. Здесь Макс резко нажал на тормоз, и машина встала, как вкопанная, прямо перед бампером какого-то старого опеля. Двигатель заглох.

— Вот, видишь… а ты боялся… покатались, и отлично, — пробормотал Макс и уронил голову на баранку.

— Ну ты красавец, — отозвался я. Ответа не последовало.

Я улыбнулся. А потом вдруг подумал: ведь и правда, мы ездим по кругу среди этих пятиэтажных помоек, пьем пиво и все собираемся куда-то, и строим бесконечные планы. Что же должно произойти, чтобы мы решились?

Вдруг в кармане куртки что-то громко запело и запиликало. «Телефон», — вспомнил я и полез за пазуху. Наконец нашел трубку и поскорее нажал на кнопку ответа.

— Петя, это ты? — раздался Марьянкин голос.

— Ну да, конечно. Я трубку вашу утащил, — сказал я.

— Ты хитрый. Тут тебя Светка ищет. Сейчас трубку дам. Целую.

Я даже не успел ничего ответить.

— Вы что, в машине? — взволнованным голосом говорила Светка. — Я вас в окно вижу. Вы с ума сошли. Не уезжай никуда, слышишь?

— Я сейчас приду, — сказал я.

Тут Макс пошевелился, сполз с сиденья, взглянул на меня, чему-то улыбнулся и отрубился снова. Я все еще сжимал в руке телефонную трубку, когда увидел, что мимо нашего автобуса медленно проезжает белая пятерка-жигули с включенной мигалкой. Проезжает и останавливается.

Стекло поползло вниз. Милиционер по кличке Стас окинул меня внимательным взглядом, показал пальцем: ну-ка, открой. Я положил трубку на сиденье, нащупал ручку стеклоподъемника, покрутил, выглянул.

— Сидим? — неприязненно спросил Стас.

— Вроде того, — подтвердил я.

— Ты мне это брось, Раевский. Чтоб дома у меня ночевал, понял?

— У вас?

— Пошути еще, козел малолетний.

Похоже, он опять был под газом: вневедомственная охрана, как-никак. Охрана вне вашего ведома. Работа нервная.

— Да чего я вам сделал?

— Ты, бл…дь, еще них…я не сделал. И не сделаешь. Потому что — сидеть тихо. Шаг влево, шаг вправо… — Стас прочистил горло и длинно харкнул в мою сторону. Меня чуть не стошнило, как Макса в ванной. — Твое счастье, что Петрович тут не сильно наследил. А то бы ответил по полной.

Ему что-то сказал напарник, он отмахнулся.

— Меня по ходу не… колышет, парень, твоя личная жизнь, — продолжал он. — Мне надо, чтобы все было под контролем… Да ладно тебе (это он сказал невидимому второму). Потом у нас в армию пойдешь, и все. А до тех пор…

— Что до тех пор?

— Покойнику никто не пишет, — непонятно сказал Стас и загоготал. Тут лязгнула дверца жигулей, и его напарник выбрался на свет. Похоже, он все-таки был у них за старшего. Он встал, опершись на белую крышу с вертящейся мигалкой: я глядел на его лицо — то белое, то синее, — и думал, что если уж кто и похож на покойника, так вот он, передо мной.

— Ты, молодой, Стаса послушай, — сказал сине-белый. — Он иногда дело говорит. Тебе надо, короче, сидеть ниже плинтуса. И матери тоже. Вами серьезные люди интересуются. Будете себя правильно вести — так и без вас разберутся. Мы и сами ждем — не дождемся. Нам тут по району других забот дополна. Понял?

Я зажмурился. Цветомузыка продолжалась. Я снова открыл глаза.

— Значит, понял, — заключил командир. — А в общем… Живи, не кашляй. Зенит — чемпион.

Он убрался на свое место. Стас, задумчиво ковырявший в носу, прекратил свои изыскания, взялся за рычаг и тронул пятерку вперед, на ходу поднимая стекло. Красные фонари удалялись; вот машина свернула за угол и скрылась из виду. Телефонная трубка в руке еле слышно пищала. Я нажал на кнопку. Стало тихо.

Мой отец не любил, когда его зовут по отчеству, любил, когда по имени, Николаем. А Петровичем на моей памяти его так звал один человек — Владимир, исполнительный директор. Что, впрочем, ничего не объясняет.

Несколько минут я сидел в кабине, смотрел на темные окна домов и размышлял. Зажигание все еще было включено, фары горели. Я вылез, обошел автобус, взял за шиворот упирающегося Макса и поволок по лестнице на второй этаж, не забыв запереть дверцу на ключ.

Потом все было хорошо.

Документ2. Кадры мелькают и сменяют друг друга, а я не в силах ничего изменить. Мне хочется всё вспомнить и нарисовать картинки получше; но моя мысль спешит, и вот уже вижу я совсем другую ночь, и другое имя повторяют мои губы — это имя девушки, но вы ее все равно не знаете.

Как мне рассказать вам о ней? Мгновенная фотография, сделанная на южном вокзале раздолбанным «полароидом», и та откроет больше. Вот она, эта фотография, у меня на ладони. Полгода назад я попробовал оцифровать ее и поставить заставкой рабочего стола, но потом убрал и вообще стер этот файл. Почему? Я объясню вам.

Девушка на фотографии улыбается для меня. Только для меня. Я помню: пока внутри «полароида» шел патентованный химический процесс, мы заглядывали фотографу через плечо, смеялись и ждали. А вот мой новый японский сканер Minolta (дорогой, с хорошим разрешением) никогда не слышал твоего дыхания. В этом все дело. Можно называть это навязчивым состоянием или паранойей, но почему-то я верю только собственным фотографиям. Ну, или когда сам стоишь у фотографа за спиной, делаешь ему рожки или еще чего похлеще, дожидаясь, когда ты зафыркаешь от смеха, а фотограф сердито скажет — не мешайте работать, молодой человек, как будто я не вижу, чем вы там занимаетесь.

Вот сейчас я набираю эти строки, вглядываясь в клавиши своего замечательного нотбука (я уже говорил, что не умею писать вслепую), а пока я смотрю на эти клавиши, кто знает, что творится вокруг? Может быть, мои друзья уже ждут за дверью, а может, стоят сзади и заглядывают через плечо, — и Макс, и Костик, и другие, — и читают мою повесть, и узнают себя, и смеются?