Танго на цыпочках - Демина Карина Страница 8

– Умничка. – Говорит Лара. И тело скрипит от радости. Я чувствую кости и мышцы. Кости прозрачные, словно из слюды, мне доводилось видеть слюду – она смешная. А мышцы похожи на распотрошенный моток нитей. Нитки-мулине. Обожаю вышивать!

Стоп, я же не умею вышивать?

– Глупенькая моя девочка, – сокрушается Лара, – конечно же, ты умеешь. Ты все умеешь, только забыла.

– И танцевать танго?

– Да.

– И сейчас могу?

– Конечно. Но осторожно, а не то соседей разбудишь.

– Я тихонечко, – обещаю Ларе, – на цыпочках.

Комната кружится перед глазами. Ртутные шарики хохота снова собрались вместе, уже на обоях. С опозданием понимаю, что они хотят там укорениться. Нельзя. Как же я буду существовать в комнате, заросшей смехом? Царапаю стены, отдирая фиолетовые проростки, но они прямо в руках расцветают блеклыми лиловыми астрами. Астры трогать нельзя, они красивые!

– Иди на улицу. – Шепчет Лара.

– А как?

– Через балкон, конечно.

Замечательная мысль! Нет, совершенно серьезно, такая чудесная мысль, похожая на масло, ее еще на бутерброд мазать можно. Можно мазать… Снова давлюсь хохотом, но на этот раз закрываю рот ладонями, чтобы противные шарики не выпрыгнули из меня.

– Балкон! – Напоминает Лара.

– Прости.

Ковыляю туда, где раньше был балкон, теперь на этом месте почему-то стена, заросшая бледно-лиловыми астрами. Они шевелятся и машут лепестками, показывая, куда нужно идти.

– Спасибо!

Цветы кланяются и, смущаясь, закрывают детские личики щупальцами. Нужно будет их покормить, жаль, не знаю, что едят астры со щупальцами, что-нибудь особенное, например, звездную пыльцу. Но балкон, балкон, балкон… стена раздается в стороны, и я упираюсь носом в дверь. Ага! Вот она! Попалась!

Глазок скачет стеклянным сверчком и гаденько чирикает:

– Не откроешь! Не откроешь!

А вот и не правда, открою. Сейчас. Одну минуту. Я ведь помню, что нужно сделать, чтобы дверь открылась. Помню же, Лара говорит, что я все помню, и даже умею танцевать танго. Ручка выгибает спину и раздраженно шипит, тянется ко мне, чтобы укусить. Хватаю ее за шею, и дверь открывается. Значит, чтобы выйти на балкон, нужно задушить ручку-змею! Замечательно!

Но за дверью не улица, а черная-черная лестница, уходящая в подземелье. Разве в подземельях строят балконы?

– Боишься? – Смеется Лара. Нет, не боюсь, ни капельки. Смело бегу вперед и, зацепившись тапком за ступеньку, падаю. Больно! Мамочки, как же больно!

– Плакса-вакса, плакса-вакса! – Мерзкий глазок прыгает перед самым носом. Прихлопну паразита!

– А, знаешь, как мне было больно? – Спрашивает Лара. – Я ведь звала тебя, а ты слушала свой плеер и не слышала. Если бы ты заглянула тогда, если бы мне удалось докричаться, то я бы и не умерла. Это ты во всем виновата! Ты и он!

– Ларочка, я не хотела! – Красные слезы бегут по щекам. Странно, никогда раньше не доводилось видеть собственные слезы, а теперь вот вижу. Красные и тяжелые, как Ларочкина кровь.

– Ты хотела! Хотела, чтобы он убил меня! Ты ведь слышала, но специально затаилась на кухне! Ты хотела получить его! Ты желала мне смерти, ты, моя сестра, единственный близкий мне человек. Я ведь так любила тебя…

– Лара, пожалуйста, не надо… – У моих колен собирается целая лужа кровавых слез, она расползается в стороны, того и гляди хлынет вниз, и тогда все, кто живет в подземелье, увидят, что я – предательница! Я желала смерти собственной сестре! Я – плохая!

– Плохая, плохая! – Заверещал глазок. Металлические бока лоснились от довольства, а ножки-запятые нетерпеливо притоптывали. – Нехорошо желать смерти близким!

– Очень плохо. – Соглашается Лара. – Посмотри, на кого я теперь похожа!

– Не хочу! – Понимаю, что, стоит мне увидеть ее, и конец.

– Смотри!

– Не буду! – Поднимаюсь. Лужа, разросшаяся до размеров моря, липнет к ногам, но я бегу, отдирая ступни от красно-бурой поверхности, сзади раздается мелкий цокот, это предатель-глазок, возмущенно вереща, пытается меня догнать. Лара зовет, просит обернуться, заглянуть в лицо…

Нет!

Лестница заканчивается стеной! Но я разбегаюсь и проваливаюсь сквозь стену. Немного больно, зато писк и глазок вместе с Ларой остались в подземелье. Бегу дальше, а, вдруг, им тоже удастся пробежать СКВОЗЬ? Передо мной расстилается мир-поле, разделенный пополам черной рекой, если ее пересечь, меня не догонят. Река твердая, по ней легко бежать…

Сбоку кто-то возмущенно заревел. Плевать!

Огромная лиловая астра назойливо тянет ко мне свои щупальца руки. На личике ее возмущение и обида. Астра хочет поговорить со мной, но я очень-очень спешу.

Убегаю от астры.

Щупальца обвивают колени, и я падаю.

Больно!

Темно!

Астра расцветает лицом Тимура. Это нечестно, и я, чтобы не видеть его, закрываю глаза.

Несмотря на лед, которым обложили тело, оно начало разлагаться, о чем свидетельствовали сине-зеленые пятна да специфический запах. Жаль, конечно, что девушку похоронили, было бы любопытно сравнить характер ран. Федор, который с демонстративным рвением, сопровождал начальство, перекрестился и пробормотал что-то про душу мятежную, покоя ищущую. Камушевский был молод – двадцать четыре года только и исполнилось, а выглядел и того моложе, или, может, виной тому удивленное выражение лица. Сколько не вглядывался Аполлон Бенедиктович, не обнаружил и следа страха, которому надлежало бы быть, если бы Олег и вправду с оборотнем или зверем встретился.

– Ишь как погрыз. – Заявил Федор, бочком подвигаясь к деревянному ящику, в который запихнули тело. – И горло, и грудь… Страх.

Аполлон Бенедиктович попробовал отогнуть застывшую руку. Вид глубоких, рваных ран на груди приводил в смущение: на следы звериных укусов не похожи, скорее складывалось впечатление, что тело полосовали тупым ножом.

– Сразу, видать, повалил и в горло вцепился, – со знанием дела произнес Федор, – а уже потом, когда их светлость упали, и когтями по груди прошел!

– Может быть, может быть. – Аполлон Бенедиктович переключил внимание на горло покойного. На первый взгляд рана нанесена звериными клыками, но у волка не может быть клыков такого размеру.

– Оборотень, ваш сиятельство, как есть оборотень, вон и крестика не нашли, видать с собою унес.

– Не нашли, говоришь?

– Не нашли. Еще Елизарий Палыч подивились, когда князя обмывали, что без крестика он нательного, как нехристь какая, прости, Господи. – Федор перекрестился.

– А больше ничего странного не было?

– Было. Олег, они лихие были, шебутные дюже, на ярмороке той на спор с рогатиной на медведя вышли и завалили, и в имении постоянно веселье шло, забавы всякие, а тут, перед самой охотой, словно отрезало, ни в городе не показывались, ни на охоту не выбирались, точно подменили их. – Высказав крамольную мысль, которая, по-видимому, давно не давала покоя, Федор примолк, с испугам глядя на начальство. А ну как оное гневаться начнет? Или обвинит во лжи аль в оговоре на покойного князя? Но Аполлон Бенедиктович спокойно предположил.

– Боялся?

– Не может такого быть! Олег Александрович ничего не боялись!

– А оборотень?

– Ну, – Федор смутился, – его всем Камушевским боятся положено.

Тимур, устроившись на лавочке у подъезда, пытался мысленно выстроить разговор. А поговорить нужно, девочка сама не отступится. Она ведь и тогда, на суде, билась в истерике, требуя высшей меры. Это она сказала, будто бы видела, как Тимур вернулся в квартиру. Ей поверили.

Здравствуй, Доминика, ты помнишь меня? Глупость, конечно, она помнит, иначе не затеяла бы всю эту карусель с подложными письмами.

Тогда по-другому. Здравствуй, Доминика, зачем ты это делаешь? А она ответит: "Потому, что ненавижу тебя. Потому, что ты убил мою сестру. Потому, что ты – скотина и зэк".