Суть вещи - Алёна Алексина Страница 8

Кстати, как вы ее убили? При внешнем осмотре на теле не обнаружено никаких прижизненных повреждений. Конечно, сейчас мы ее вскроем и все найдем. Трупные изменения несущественные, на улице холодно. Одно непонятно – может, вы мне поясните. Вот она лежит в камышах со вторника, допустим. Ее ж уже должны были какие-нибудь животные основательно попортить. Но нет, тело совершенно целое, нетронутое совсем. Как вы убили маму, Никодимов?

– Я ее не убивал. Я просто ее нашел.

– Какая удача! – Голос Мити звенит ядовитозеленым. – Удивительное совпадение! Что вы глазки-то прячете, Никодимов? Взгляните на фото! Если не убивали, то почему оказали ожесточенное сопротивление при задержании? Чего вам бояться, если вы невиновны?

Никодимов сидит без движения. Лиза то и дело потряхивает браслетами и слушает, как они тихонечко звенят на запястьях.

– Чем она вам мешала? И зачем весь этот цирк с добровольцами и поисками? Чего вы добиться хотели?

– Маму хотел найти. Волновался.

– И сердечко подсказало в Сулыковке поискать, да? – Лиза слышит, что голос Мити из зеленого становится металлически серым, и не выдерживает.

Она вскакивает с диванчика и подходит к столу. Никодимов удивленно поднимает на нее голову, краем глаза она замечает, что у него разбит нос и, кажется, ссадина на скуле, но смотрит не на него, а на четыре фотографии на экране – худая мертвая женщина с голубовато-серым лицом лежит на припорошенном снежком берегу, как куча ненужного темного тряпья. Вид сверху, вид сбоку. На одной из фотографий рядом с телом женщины лицом в мерзлую землю валяется Никодимов, уже в наручниках.

– Обыскали? – Лиза говорит обрывисто, боясь, что Митя сейчас рассердится и выгонит ее. Но ей очень надо с ним поговорить, и как можно скорее, ждать она больше не может.

– Обыскали, конечно. – Митя пододвигает к ней лоток. – В общем-то, ничего интересного.

Лиза пробегает пальцами по содержимому лотка – телефон, несколько монет, бумажник, разрезанный пластиковый хомутик.

Митя дергается:

– Не голыми ж руками-то, господи!

Лиза берет хомутик. Ощупывает его.

Митя шумно выдыхает, шлепает себя руками по коленям, трет шею ладонью.

– Как хлебушек, – спокойно произносит Лиза.

То, что она собирается сказать про Никодимова, не очень-то вежливо. Бабушка бы наверняка сказала, что такие вещи обсуждать не принято, но Правило номер один гласит: правда важнее, чем вежливость.

– Что “как хлебушек”, Лиза? – синим голосом спрашивает Митя.

– Мама Никодимова лежала, как хлебушек. Аккуратно лежала. А сейчас неаккуратно лежит, – как можно вежливее говорит Лиза.

Никодимов всхлипывает. Лиза возвращает на место хомутик и переводит взгляд на Митю. Точнее, на третью пуговицу на его рубашке. Что-то с ней не так.

– Все было очень просто, – говорит Лиза, не отрывая глаз от пуговицы. – Он ее в пакет положил, как хлебушек. Пакет в машине или в камышах, Лиза точно не знает. Надо искать. Она в пакете лежала. Пакет хомутиком затянул, очень аккуратно. А потом достал ее из пакета. Чтобы в воду бросить. На коленях стоял.

Но на брюках грязи почти нет. Это потому, что снег. Колени намочил, но не испачкал. Они высохли сейчас. Остались серые пятна на коленях. Их почти не видно. А тут и тут, – Лиза почти не глядя тыкает в фотографии, – следы колен. Он на коленях стоял, пакет с нее снимал. Нет, не снимал. Пакет плотный, рвать тяжело. Срезал. Где-то будет нож. Ищите. Срезал хомут, порезал палец, срезал пакет. Палец порезал. Указательный, на левой руке. На хомуте кровь, совсем чуть-чуть. Это его, не ее. Неудобно было резать. Торопился, нервничал. Кофту ее порезал случайно, тут и тут. – Лиза снова тычет пальцем в экран. – А умерла она сама. Он не убивал. Не помог, но и не убивал. Она задохнулась. Поэтому повреждений снаружи нет.

Никодимов издает какой-то странный стон. Видимо, хочет, чтобы все побыстрей прояснилось. Она ускоряет речь:

– Она очень кашляла. Ей нужно было лекарство. Смотрел, как она задыхается. Глаза стали красные. Она немного себя поцарапала. Под ногтями найдете кожу. Это ее кожа, не его. Он смотрел. Когда умерла или, скорее, потеряла сознание, положил в пакет. Запечатал. Увез. Не собирался убивать. Но и помогать не хотел. А потом почему-то испугался. Почему испугался? Он убрал лекарство. Нет, не убрал, он его использовал. Аэрозоль. Он его в воздух распылил. В квартире на мебели остался порошок. Он толком не мылся, на нем тоже остался. На голове, у корней волос. – Лиза, не оборачиваясь, тычет рукой в Никодимова. – Тут. Почти не видно. Как мука. Почти совсем незаметно. Нужен смыв с волос. А ей… – Лиза осекается на мгновение. Снова пускать в себя эту картину не хочется. – Ей нужно было лекарство, а он его распылил, чтобы ей не досталось, и она задохнулась. Сама. До пакета или уже в пакете. На вскрытии станет ясно. Он не убивал.

Не отрывая глаз от Лизы, Митя снимает трубку. Никодимов вдруг делает отчаянный рывок к Лизе – в ее сторону летит стул, к которому он пристегнут наручниками. Лиза улыбается как можно ласковей и, не сводя глаз с Митиной рубашки, слегка подается в сторону, а Никодимов валится на пол вместе со стулом.

Пока Никодимова отделяют от стула и выводят, Лиза снова забивается в угол диванчика. Митя некоторое время бесцельно перекладывает бумажки на столе, поправляет монитор, снимает трубку телефона – и опускает ее обратно на аппарат. Потом, вздохнув, выходит из-за стола – высокий, широкоплечий, чуточку нескладный, – пересекает комнату и присаживается рядом на диван, протягивает к ней руку. Она едва заметно отодвигается.

Митя вздыхает:

– Я тебя сколько раз просил улики голыми руками не трогать, а, Лиз?

Она молчит.

– Я так и не понял, что случилось. Что вообще происходит? – помедлив, спрашивает Митя. – Обставляешь Павлова – раз. Могла нормально войти, как обычно? А если бы он стрелять начал? Ты же знаешь инструкции! Врываешься в кабинет вся в крови – два. Как нефиг делать раскалываешь подследственного – три. А мне теперь доказательную базу по новой собирать, да еще неприятный разговор иметь с адвокатом этого утырка, да еще с Павловым объясняться. И вот когда я всех этих наконец разогнал, а те на меня пока не насели, сидишь теперь и молчишь.

Лиза молчит. Внутри нее полыхает крик, и если сейчас она скажет что-нибудь, придется кричать вслух, а Лизе очень не хочется. Поэтому она позволяет себе молчать, это важное правило – разрешить себе молчать, если не хочется говорить. Правило номер два.

К своим двадцати девяти Лиза выработала определенный набор правил, которым она следует несмотря ни на что. Они позволяют ей снизить количество эпизодов и при этом не слишком ограничивают Лизины принципы, которых тоже накопился целый список. Главное, они позволяют ей как можно дольше не переводить внутренний крик