Агата Кристи - Неоконченный портрет Страница 9

«Пожалуйста, пожалуйста, Боженька, дай мне поскорее добраться домой. Пусть она не знает, что я не знаю. Ох, дай мне поскорее добраться домой, пожалуйста, Боженька.

Какое-то шестое чувство подсказывало ей, что будет верхом жестокости открыть Маргарет, что ее невозможно понять. Маргарет никогда не должна знать об этом.

Но напряжение было ужасным. Домой Селия приходила бледная, едва сдерживая слезы. Всем казалось, что ей не нравится Маргарет. На самом-то деле было как раз наоборот. Именно потому, что ей так нравилась Маргарет, ей непереносима была самая мысль, что Маргарет все узнает.

И никто этого не понимал — никто. От этого Селии было не по себе, ее охватывала паника и было ей ужасно одиноко.

10.

По четвергам были занятия танцами. В самый первый раз, когда Селия отправилась туда, она была очень перепугана, в зале было полным-полно детей — больших нарядных детей в шелковых юбочках.

Посреди зала, натягивая длинные белые перчатки, стояла мисс Маккинтош. Селия еще не встречала человека, который вселял бы в нее такой благоговейный страх и в то же время так завораживал как мисс Маккинтош. Она была очень высокой — самой высокой на свете, подумала Селия. Много лет спустя Селия была просто потрясена, поняв, что мисс Маккинтош была чуть выше среднего роста. Такое впечатление создавалось благодаря пышным юбкам, удивительно прямой осанке и просто самой личности.

— А, — любезно произнесла мисс Маккинтош, — вот это и есть Селия. Мисс Тендертен?

Мисс Тендертен, существо с обеспокоенным личиком, которое мастерски танцевало, но ничем более примечательно не было, поспешила на зов словно верный пес.

Селию поручили ей, и через минуту она стояла в ряду младших детей, которые занимались с экспандером — эластичной лентой темно-синего цвета с ручками по концам. После «экспандера» настал черед постижению премудростей польки, а потом детишки сидели и смотрели, как великолепные существа в шелковых юбочках исполняли причудливый танец с бубнами.

После этого объявили кадриль. Мальчуган с темными озорными глазами подлетел к Селии.

— Будешь моей парой?

— Я не могу, — с сожалением отказала Селия. — Я не умею.

— Вот обида.

Но тут, как ястреб, налетела Тендертен.

— Не умеешь? Конечно, нет. Но, милая, научишься. Вот и кавалер тебе.

Селию поставили в паре с белобрысым веснушчатым мальчишкой. Напротив оказались темноглазый мальчик и его партнерша. Когда они в танце сошлись на середине, он сказал Селии с упреком:

— Значит, не захотела танцевать со мной. Жаль.

Острая боль, которую Селия помнила потом долгие годы, пронзила ее. Как объяснить? Как сказать, что «я хочу танцевать с тобой. Я именно с тобой и хотела танцевать. Тут вышла какая-то ошибка».

Так впервые испытала она нередкую трагедию девичества — не тот партнер?

Кадриль отбросила их друга от друга. Они еще раз потом встретились — когда все выстроились в танце в одну линию, но мальчик только бросил на нее укоризненный взгляд и сжал ей руку.

Он больше никогда не приходил на занятия танцами, и Селия так и не узнала, как его звали.

11.

Когда Селии было семь лет, няня от них ушла. У няни была сестра, еще даже старше, чем она сама, и у сестры теперь было совсем плохо со здоровьем, и няне надо было за ней ухаживать.

Селия была безутешна и горько плакала. Когда няня уехала, девочка каждый день писала ей письма — короткие, кривыми буквами и с невероятными ошибками. Она всякий раз долго корпела над ними.

И мама однажды сказала ей ласково:

— Знаешь, милая, незачем каждый день писать няне. Право, она не ждет этого. Двух раз в неделю будет достаточно.

Но Селия решительно замотала головой.

— Няня может решить, что я забыла о ней. А я ее не забуду никогда.

Мать сказала отцу:

— Ребенок очень привязчив. Жаль.

Отец ответил, смеясь.

— Не то, что мастер Сирил.

Сирил никогда не писал из школы своим родителям, если его не принуждали сделать это или если ему чего-нибудь не надо было. Но он был настолько обаятелен, что все малые прегрешения прощались ему.

Упорная преданность Селии няне беспокоила мать.

— Это ненормально, — говорила она. — В ее возрасте забываться все должно быстрее.

На место няни никого не взяли. Сьюзен обихаживала Селию — в том смысле, что на ночь купала ее, а по утрам будила. Одевшись, Селия шла к матери в комнату. Мать всегда завтракала в постели. Селия получала кусочек гренка с повидлом, а потом пускала в мамином умывальнике маленькую и толстенькую уточку. Отец одевался в соседней комнате. Иногда он звал ее к себе и давал ей монетку, и монетку Селия опускала в маленькую копилку из расписного дерева. Когда копилка наполнится, монетки переложат в банк и когда их наберется достаточно, Селия пойдет и купит себе что-нибудь на свои собственные деньги. Что это будет? — больше всего занимало Селию. Каждую неделю она придумывала что-нибудь новое, что бы ей хотелось больше всего. Сначала это был высокий черепаховый гребень в шишечках, которыми мать Селии могла бы закалывать волосы на затылке. Такой гребень показала Селии Сьюзен — в витрине магазина. «Знатные дамы, поди, такие носят», — сказала Сьюзен с почтительным придыханием. Затем настал черед платья из белого шелка с плиссированной юбкой, в которой можно ходить на уроки танцев, — об этом Селия просто мечтала. Только дети, которые исполняли танцы, где нужно, чтобы юбки словно вращались, танцевали в таких платьях. Пройдет много лет, прежде чем Селия станет достаточно большой, чтобы научиться таким танцам. Но день этот в конце концов настанет. Потом была пара настоящих золотых туфелек (Селия нисколько не сомневалась, что такие вещи существуют) и еще — летний домик в лесу, и еще — лошадка. Одна из этих прелестей будет поджидать ее в тот день, когда она достаточно накопит в банке.

Днем она играла в саду, катая обруч, который мог быть чем угодно — и дилижансом и скорым поездом, лазала по деревьям — правда, без уверенности в своих силенках — и строила тайные планы, лежа в густых кустах, укрывшись ото всех. Если шел дождь, она читала в детской или раскрашивала картинки в старых номерах журнала «Куин». От полдника до ужина они с мамой играли в восхитительные игры. Иногда строили домики, завешивая стулья полотенцами, и лазали туда-сюда, иногда пускали мыльные пузыри. Какая будет игра, никогда заранее не угадаешь, но игры всегда оказывались очень интересными и просто восхитительными, — такими, какими сам ты их не придумаешь, но в которые играть можно только вместе с мамочкой.

По утрам теперь у Селии были уроки, отчего она чувствовала себя очень важной. Была арифметика — Селия занималась ею с отцом. Она любила арифметику, и было приятно, когда папа говорил: «У ребенка незаурядные математические способности. Она не будет считать по пальцам, как ты, Мириам». А мать, смеясь, отвечала: «Арифметика мне никогда не давалась». Сначала Селия складывала, потом вычитала, потом умножала, что доставляло ей удовольствие, потом делила — и деление было занятием, как ей казалось, взрослым и трудным, — а потом дело доходило до тех страниц, где были «задачки». Селия их обожала. Задачи были про мальчиков и про яблоки, про овечек на лугах, и про пирожные, и про землекопов, и хотя это было всего-навсего замаскированное сложение, вычитание, умножение и деление, в ответах-то речь шла о мальчиках, или яблоках, или овечках, и это было очень интересно. За арифметикой шло чистописание в линованной тетради. Мама напишет в самом верху что-нибудь, а Селия потом переписывает, переписывает, переписывает — до самого конца страницы. Селии не слишком нравилось чистописание, но иногда мамочка писала что-нибудь очень смешное — ну, например, «Косоглазые кошки не могут нормально кашлять», и Селия очень смеялась. И еще Селии надо было учить, как пишутся слова — простые короткие слова, написанные на странице, но это давалось ей с большим трудом. В желании своем не наделать ошибок она всегда добавляла так много ненужных букв, что слово становилось неузнаваемым.

Вечерами, после того, как Сьюзен искупает Селию, в детскую приходила мамочка, чтобы подоткнуть одеяло. Селия называла это «мамочкиным подтыканьем» и старалась лежать очень смирно, чтобы «мамочкино подтыканье» сохранилось до утра. Но оно никогда не сохранялось.

— Ты хочешь, чтобы я оставила свет, лапушка? Или чтоб дверь была открыта?

Но Селии совсем не нужен был свет. Ей нравилась теплая убаюкивающая темнота, в которую она погружалась. Темнота, казалось ей, была дружелюбной.

— Да, ты не из тех, кто боится темноты, — говаривала Сьюзен. — А вот моя племянница, если оставить ее в темноте, всю душу вымотает своим криком.

Как давно уже решила про себя Селия, маленькая племянница Сьюзен была, наверно, очень противной девчонкой — и очень глупой. Как можно бояться темноты? Единственное, что может напугать, — это сны. Сны пугали потому, что вещи настоящие они переворачивали шиворот-навыворот. Увидев во сне Стрельца и с криком проснувшись, она выскакивала из кроватки и, прекрасно разбирая дорогу в темноте, бежала по коридору к маминой комнате. Мама потом возвращалась с ней в детскую, присаживалась ненадолго рядом и говорила: «Нет никакого Стрельца, деточка. Ничего не будет с тобой — ничего не будет». Тогда Селия вновь засыпала, зная, что мамочка и вправду сделала так, что бояться теперь нечего, и через несколько минут Селия уже будет идти по долине, вдоль реки, и собирая примулы, приговаривать: «Я и так знала, что это не железная дорога. Конечно, тут всегда была река».