Евгения Михайлова - Исповедь на краю Страница 9

Когда врач «Скорой» принимал пациента, Валентина Петровна сказала:

– Ему месяцев семь. – И, посмотрев на Сергея, добавила: – Это не Ванечка.

– Я понял. Тому два года. Будем дальше искать.

В дом ребенка они ехали молча, погруженные в свои мысли. Впрочем, мысли были одни и те же. Сейчас они успели. Но как случайно успели! И что ждет найденыша, который так отчаянно боролся за жизнь? И что же это за жизнь такая?

– Я буду вам звонить, – сказал Сергей, когда Валентина Петровна вышла из машины. – Не отчаивайтесь. Я позвонил практически во все отделения милиции Москвы.

– Я жду, – прошептала она и посмотрела на Кольцова умоляющими глазами.

Вера обвела затуманенным взглядом огромную толпу, но не видела ни одного лица. Море голов, рук, цветов… Чужие люди, которые уйдут с кладбища в свои спокойные дома, к живым детям. А ей теперь всегда и повсюду придется нести свой ад в душе. Она вновь склонилась над маленьким гробиком и стала жадно, впрок, любоваться бесконечно родным личиком, таким спокойным и добрым в своем роковом сне. «Ты не сердишься, не обвиняешь, не упрекаешь, – шептала Вера, словно убаюкивая дочь. – Тебе не больно, не страшно. Ты моя. Я за тебя поплачу, отмучаюсь, отстрадаю. И когда-нибудь ты за мной придешь».

Белый шифоновый шарф пышным облаком лежал под нежным, почти кукольным подбородком. Пониже груди справа темнел, поблескивая пластмассовыми глазами, большой плюшевый медведь которого дети положили в гроб Марине. Он всегда сидел в комнате для игр их класса. Вера подумала: «Хорошо, что она будет там с игрушкой», – и потеряла сознание.

Муж успел ее подхватить, оглянулся на тестя: «Позовите врача, он там стоит». Олег и сам воспринимал происходящее каким-то омертвевшим сознанием, будто под глубоким наркозом или в тяжелом сне. И, как в абсурдном, бессмысленном сне, на него вдруг уставилось чудовищно раскрашенное лицо под шапкой волос с красноватыми прядями. Он даже не сразу узнал владелицу своей автостоянки Раису Чеберяк. Та сказала ему слова соболезнования, картинно склонилась над гробом и возложила большой букет белых лилий. Затем поправила прическу, встала так, чтобы попасть в кадр снимающего фотокорреспондента, и вложила в руку только что приведенной в чувство Веры пухлый конверт.

– Смотри. – Сергей показал на нее глазами стоящей рядом Дине. – Райка Чеберяк. Владелица автостоянки, бара «Креветка», трех массажных салонов с саунами и не только с массажистками, но и массажистами.

– Колоритная мадам, – кивнула Дина.

Публикации в газетах, сообщения по телевизору привлекли на похороны Марины Федоровой массу народа. Многие по-настоящему переживали, но не обошлось и без праздных зевак. Две девчонки – долговязые подростки – просто из джинсов выскакивали, чтобы заглянуть в гроб. Сергей давно заметил их бледные лица с нечистой кожей и расширенными от возбуждения глазами. Девчонки переглядывались, подталкивали друг друга локтями, одна даже быстро опустила лицо в воротник куртки, чтобы заглушить хихиканье. Сергей молча показал на них Дине. «Я видела их во дворе. Видимо, соседки». В это время девчонки вплотную прижались к спине Веры.

– Чертовы коровы, – пробормотал сквозь зубы Сергей. – Вымахали под два метра, а ума меньше, чем у грудных.

Он осторожно приблизился к девочкам, вежливо взял их под локоток и тихо прошептал что-то на ухо.

– Ну-ка пошли отсюда лесом, – услышали подружки и тупо уставились на Сергея.

Он сделал свирепое лицо, и больше слов не понадобилось.

Девочки выбрались из толпы, молча дошли до ограды, и лишь тогда одна злобно произнесла:

– Ну, козел!

– Да ты че, Надь, переживаешь? – миролюбиво заметила вторая. – А мне как-то по фигу.

Дина внимательно разглядывала лица тех, кто стоял у гроба, кто подходил выразить соболезнования родственникам. Баба Лида вытирает слезы платком. Шура с детским любопытством оглядывается по сторонам. Рядом с ней – дочь Люда, которую, как она говорила, бьет сволочь-муж. Неужели это он, Андрей, сын дворничихи Гали? Наверняка, потому что Галька прислонилась к его плечу. К очень широкому плечу в кожаном пальто. Но он же невероятный красавец! Мужественное лицо с синими глазами в черных ресницах. Чувственный рот, точеный нос, темные волосы, брови, а какая шея… Ничего себе «жертва пьяного зачатия», как говорят о нем соседи. Рядом с ним Джорж Клуни просто симпатяга, каких много. «Это безобразие, – подумала Дина. – Человеческие пороки не должны прятаться за столь совершенной вывеской. А парень, что стоит рядом с Петром Ильичом, дедушкой Марины? Вероятно, это Егор, ее двоюродный брат. Бледный, угрюмый, со страдальческим выражением на неглупом лице. Почему она смотрит только на мужчин? Потому что думает об убийстве и не допускает мысли, что это могла сделать женщина. Вон те, стоящие чуть в стороне, воспринимаются как одна скульптурная группа под названием «мужики». Они, конечно, с работы Олега».

Вдруг пронзительно закричала Вера. «Закрывают гроб», – поняла Дина, сжала покрепче задрожавшие губы и повернулась к Сергею. Он понял: «Пойдем отсюда».

Раиса Чеберяк полулежала, прикрыв глаза, на заднем сиденье своего темно-синего «Роллс-Ройса». Хорошо, что она поехала на эти похороны. Там было столько журналистов. Раиса достала из сумочки пудреницу гигантских размеров и, вытянув руку, попыталась получить представление, как она выглядела на расстоянии в профиль, с букетом белых лилий. Прекрасно. Как всегда. Свою внешность Раиса оценивала с позиции двойных стандартов. Она считала себя неотразимой, отлично понимая, что ни одну черту ее лица, деталь фигуры не назовешь совершенной. Ей самой в других женщинах нравились хорошенькие глазки, губки бантиком, округлые формы, стройные линии. Она же была будто высечена резцом природы из цельного камня. В детстве и юности ей случалось горько рыдать у зеркала из-за того, что казалось ей несомненным уродством. Но она подчинила себе судьбу, наполнила значительностью, уверенностью и силой грубый материал природы. И научилась искренне собой восхищаться, стараясь не оставлять никому другого выбора. У нее было много достоинств, но по-настоящему ее выделяли только два: богатство и власть.

Раиса постучала пальцем по плечу водителя, и тот через минуту передал ей маленький серебряный поднос с бутылкой дорогого коньяка и большой открытой банкой черной икры. Она налила коньяк в свою «походную» серебряную рюмку, выпила ее, смакуя каждый глоток, повторила, закусила икрой, которую ела десертной ложкой прямо из банки. Сначала потеплело в груди, потом она с удовольствием почувствовала, будто в живот опустился кусочек солнца. И, наконец, как всегда, колыхнулось томление между литыми бедрами. Пора подумать о приятном. Раиса вспомнила темненького мальчика лет восемнадцати-девятнадцати, который пришел вчера в ее салон с двумя актерами, известными по плохим ролям в сериалах. Они попросили кабинет: «Пожалуйста, без ваших массажисток». Просто пили и хвалили друг друга. Мальчик, как поняла Раиса, учился в Щукинском училище, пробовался в какой-то сериал. Раиса умело пользовалась техническим прогрессом. У себя в кабинете она по собственному выбору прослушивала и просматривала любое помещение салона. Актеры называли мальчика Герой и советовали ему делать ставку не на кино и, уж конечно, не на театр, а на шоу-бизнес. В Америке шоу-бизнес – это и есть кино, а у нас – только эстрада. «Значит, он поет», – подумала Чеберяк. Когда они пошли в сауну, она сосредоточенно разглядывала узкий зад, тонкие мальчишеские ноги, трогательные темные завитки на нежной шее.

После ухода актеров Раиса вызвала Люсю, секретаря, и отдала ей распоряжение, как всегда, лаконично:

– Щукинское училище. Мальчик Гера. Поет. Был у нас с Дубовицким и Слеповым. Пусть завтра-послезавтра придет. Есть предложение.

Сейчас в машине Чеберяк набрала телефон Люси, та торопливо произнесла:

– Он ждет, Раиса Мефодьевна.

Раиса не сдержала улыбки. Подкрасила губы ярко-красной помадой и подушилась капелькой «Ж’озэ». Современные запахи, типа лимон, уксус и сено, подходят только плоским бесцветным дистрофичкам. «Роллс-Ройс» остановился у салона.

Нина с Дашей простояли несколько часов на кладбище молча, с сухими глазами. Так же молча доехали домой на автобусе. У магазина на углу Нина достала кошелек и сосредоточенно изучила его содержимое.

– Я думаю, надо бутылку вина купить. Холодно, и вообще. Помянуть Мариночку.

Даша кивнула.

Они и дома долго не могли заговорить. Пили сухое дешевое вино, Дашка пару раз откусила бутерброд с колбасой. Нина никогда не видела свою младшую дочь такой печальной.

– Ничего, – притянула она к себе светлую пушистую голову. – Говорят, когда дети умирают, они становятся ангелами. Кто знает…

– Это Шурка полоумная тебе сообщила? Мам, ну скажи. Как можно Мариночку… Я понять не могу. Как это? Она была, и больше ее не будет?..