Ирина Мельникова - Талисман Белой Волчицы Страница 9

— Ну вот, — сказал он с досадой и посмотрел на агентов. — Никодим Корнеевич сообщает, что во время драки с разбойниками одному из его сторожей удалось сорвать маску с предводителя. Сторож точно не утверждает, но говорит, что разбойник сильно смахивает на младшего Кретова — Михаила.

— Еще не легче, — вздохнул Вавилов и поинтересовался:

— Они его схватили?

— Предводителя? — уточнил Тартищев. — Нет, не схватили. — И вновь заглянул в бумагу. — Ловкий, негодяй, оказался. Перемахнул через борт — и был таков! Внизу его лодка поджидала ..

— Михаил? — удивился Алексей. — Разве он в городе?

— В том-то и дело! — вздохнул Тартищев. — Наш пострел везде поспел, только я думал, что он с актрисами кутит, а оно видишь как получилось. — Он снова вздохнул и приказал кучеру:

— Давай на пристань, да поживее!

Глава 5

Длинный белый пароход, шумно ворочая колесами и оставляя после себя черный шлейф дыма, миновал Шалун-камень, за которым река делала крутой поворот, а Североеланск скрывался из виду. Отвесные каменистые сопки, поросшие глухим еловым лесом, нависли над рекой, отчего вода потемнела и сразу же ощутимо похолодало.

Над верхней палубой летали цыганские песни, звучали веселый смех и звон бокалов. Там еще до отправления парохода вынесли из ресторана и расставили несколько столиков под пестрыми зонтиками. За ними устроилась шумная компания — гости и друзья Михаила Кретова, следовавшие с ним до Тесинска. В этот вечер всем было ведено появиться в азиатских одеждах, назавтра ожидался африканский день, а послезавтра — в последнюю перед завершением путешествия ночь — готовился бал-маскарад, где каждому дозволялось появиться в том, в чем его душа пожелает.

Правда, все эти развлечения касались только пассажиров первого класса. Те, кто ехал вторым и третьим, были предоставлены самим себе и лишены хозяйского внимания.

И слава богу — слишком уж это внимание смахивало на самодурство. Михаил Кретов щедро поил и кормил своих приятелей и гостей, но взамен требовал полнейшего повиновения и исполнения всех своих прихотей.

Встретиться с Михаилом Алексею не довелось. Тартищев решил, что до поры до времени Кретову-младшему не стоит знать, что его персона заинтересовала полицию. Поэтому, отправляясь в Тесинск на пароходе «Амур», Алексей поставил себе цель не лезть на рожон и держаться подальше от шумной компании и ее забав, то есть вести себя так, как подобает скромному горному инженеру, следующему по делам на железоделательный завод.

Поднимаясь на пароход по деревянным сходням, он услышал за спиной непонятный гвалт, оглянулся и увидел несколько экипажей с откинутыми, несмотря на мелкий дождь, верхами. Весело галдящая толпа цыган в разноцветных костюмах, с бубнами, гитарами и скрипками под мышками вывалила из них на набережную.

— Ну опять веселье будет! — подмигнул своему напарнику матрос, проверяющий билеты. — Как бы только кого не пришлось из реки вылавливать. Помнишь, как в прошлый раз?

Матросы весело загоготали.

Цыгане, приплясывая и горланя, приблизились к сходням, и в это время на набережной показалась вишневая с золотыми вензелями карета. Цыгане расступились, а карета подкатила почти к самому краю причала, и из нее вышел крепкий темноволосый человек, в цилиндре и мягких сапогах.

Длинный сюртук его был распахнут, из-под него виднелась кумачовая косоворотка, подпоясанная шелковым кушаком с кистями. В руках он держал трость, которую по спирали обвивал золотой узор в виде причудливых, удерживающих друг друга за хвост змеек.

— Хозяин! — враз выдохнули матросы. Подтянувшись и выгнув грудь колесом, они приняли молодцеватый вид, точь-в-точь как у человека на набережной. Помахивая тростью, тот слегка вразвалочку прошелся вдоль причала, затем Оглянулся и оглушительно свистнул. Из открытых дверей кареты скользнула огромная полосатая кошка, в два прыжка догнала хозяина и принялась тереться головой о его колени.

Мужчина ласково потрепал ее за шею, подошел к сходням, взялся за веревочные поручни и весело выкрикнул:

— Яшка, песню! — и, ухватив тигрицу за ошейник, быстро взбежал на пароход. Цыгане грянули что-то разудалое и, сопровождая пение ударами бубнов и звуками скрипок, поднялись следом и скрылись на нижней палубе в каютах третьего класса…

Алексей прошел на среднюю палубу. Каюта у него была на двоих, но он откупил ее полностью, справедливо полагая, что чем меньше пассажиры парохода будут знать о его личной жизни, тем легче будет выполнить задание, которое поручил ему Тартищев…

— Но у него полнейшее алиби, — сказал устало Тартищев и отхлебнул остывший чай из стакана в серебряном подстаканнике. — Всю ночь они кутили в Кавказских кабинетах, ели шашлыки и пили кахетинское, да еще купали певиц в шампанском. Владелица русского хора это подтвердила. Она сама отвозила барышень на ужин по заказу вашего брата, Никодим Корнеевич. Ко всему прочему, в пятом часу утра, за полчаса до нападения на пароход, в одном из кабинетов случилась драка между близким приятелем вашего брата Драповым и актером Ферапонтовым. Михаил лично их разнимал, при этом многие из гуляющих присутствовали и утверждают, что после примирения он в компании тех же Драпова и Ферапонтова вернулся к себе в кабинет. Там его дожидались две певицы, с которыми они затянули «На Муромской дорожке», а через полчаса Михаил заказал в ресторане омаров и затолкал одного из них за шиворот Глафире Зазнобовой, — Тартищев прищурился и сверился с записями на листе белой бумаги, — да, затолкал ей за шиворот… Ваш брат сильно рассердился, когда Зазнобова отказалась петь перед его гостями в неглиже… — Он поднял глаза на Никодима Кретова, восседавшего перед ним в одном из кресел пароходной кают-компании. — Вот полный расклад похождений вашего младшего братца в ночь нападения на пароход «Амур».

— Получается, что сторож ошибся? — Кретов смерил Федора Михайловича мрачным взглядом.

— Выходит, ошибся, — подтвердил Тартищев и вздохнул. — Утро только занималось, туман, суматоха…

— Если б не туман, они бы черта с два к «Амуру» сунулись! — Кретов сжал кулаки так, что побелели костяшки пальцев, и опустил их на колени. — Подплыли на лодке из-за острова и на пароход взобрались по якорной цепи… — Он крякнул от досады. — Мои орлы растерялись только потому, что двое из них были в полицейской форме… Иначе пристрелили бы на месте.

— От чего ушли, к тому и приехали, — произнес удрученно Иван, успевший избавиться от грима и переодеться.

Темные круги под глазами и посеревшее лицо выдавали его с головой: несмотря на приказ Тартищева ехать домой и отоспаться как следует, Иван полдня мотался по городу, пока не собрал воедино доказательства непричастности Михаила Кретова к нападению на пароход. Хотя с большим удовольствием сделал бы обратное: его усердие привело к тому, что вновь вопросов оказалось больше, чем ответов. И Тартищев понимал, что дело зашло слишком далеко за рамки внутрисемейных раздоров и склок.

Вечером следующего дня Тартищев пригласил в свой кабинет на Тобольской Алексея и Ивана. Почти шесть часов провели они, обсуждая план действий, которые помогли бы обнаружить неизвестных злоумышленников, досаждающих Никодиму Кретову.

Полицмейстер отвел на все про все месяц сроку. Прежде он не был так суров, но взрыв петард в парке пожарного общества вызвал такой поток злословия и насмешек в адрес полиции, что Батьянов не выдержал, накричал на Тартищева и велел ему ежедневно докладывать о ходе дознания.

Сам Никодим Кретов публично пообещал вручить золотые часы тому из полицейских чинов, кто особо отличится при поимке предводителя разбойников, но прошло уже два дня, а сыщики не продвинулись даже на вершок в разгадке преступлений.

И тогда родился тот самый план, благодаря которому Алексей вновь натянул на себя сюртук горного инженера с желтыми латунными пуговицами и малиновыми петлицами и отправился на юг Североеланской губернии, чтобы на месте разобраться, откуда растут ноги тех происшествий, из-за которых потеряли покой и сон все чины сыскной полиции от младшего агента Алексея Полякова до ее начальника — Федора Михайловича Тартищева.

Алексей добросовестно сутки не выходил из своей каюты: отсыпался, читал и вновь отсыпался. Обеды ему приносили из ресторана. Официант, веснушчатый и долговязый, оказался на редкость словоохотливым и, расставляя на столике доставленные им блюда или убирая грязные приборы, рассказывал о событиях, происходящих на верхней палубе. Там чуть ли не до утра играл оркестр ложечников и балалаечников, лились удалые цыганские песни, а лихой перестук каблуков с подковами частенько сменяли пьяные выкрики: «Пей до дна! Пей до дна!»…

Но в первую ночь на пароходе Алексей долго не мог заснуть, и не оттого, что мешал шум и гам, душу его растревожил приятный мужской голос, который с невыразимой болью выводил в разлившуюся над рекой ночную тишину: