Кирилл Шелестов - Уротитель кроликов Страница 9

Открыто они, конечно, ничего не говорили, поскольку их назначения зависели от губернатора, а губернатор и Гозданкеры были, в сущности, единым двуглавым туловищем. Но их приглушенный ропот мне приходилось слышать не раз. К нам они относились теплее.

Не потому, что фамилия Храповицкий ласкала русский слух, а потому, что мы им платили. Гозданкеры их назначали, а мы их перекупали.

Я поздоровался с ними и расцеловался с их женами.

— Приятно видеть, как некоторые процветают, — чуть наклоняясь ко мне и кивая в сторону Гозданкера, блеснул золотыми зубами начальник УВД. — Как говорится, деньги есть, ума не надо.

— Не то что ты, — тут же встряла его жена. — Квартиру дочери все сделать не можешь.

— Зато по мне камера не плачет, — бодро ответил он, подмигивая нам.

При упоминании о камере, силовики развеселились. В глубине души они считали, что по нам по всем плачет камера. Признаюсь, мы считали, что по ним тоже.

— Не надо бы, конечно, так демонстрировать свое богатство, — негромко заметил начальник ФСБ, с худым испитым лицом. — Скромнее надо жить. Проще.

Сам он жил проще некуда. Получал деньги за «крышу» с крупных предприятий. И приторговывал информацией.

— Разберемся, — добродушно усмехнулся прокурор, водя из стороны в сторону шеей в тщетной попытке ослабить тесноватый воротник рубашки. — Придет еще время.

Прокурор, по слухам, готовился к заслуженной пенсии. И потому проявлял завидную терпимость. Он прикрутил весь частный бизнес в одном из небольших городов нашей губернии, посадил туда своих племянников и вытрясал из городка душу. Зато ни в столице области, ни в соседнем Нижне-Уральске у него финансовых интересов почти не было.

Да и зачем ему, если каждый вычеркнутый из приговора год стоил от пяти до десяти тысяч долларов, в зависимости от тяжести обвинения. Короче, он смело смотрел в глаза коллегам. И даже иногда по-дружески выговаривал начальнику УВД, который бывал в своих аппетитах невоздержан, а в методах неразборчив.

Меня они не стеснялись. Я был почти что свой. Простой, бесхитростный парень. На службе алчного олигарха. Три года максимум.

Мне они тоже нравились. Я любил их манеру выражаться. Слово генерала. Честь мундира. Родина дала приказ. Дай бог им крепкого здоровья и порядочных богатых невест. Можно беременных.

В провинции на праздники наряжаются так, что лучше бы, право, приходили голыми. Меня вдохновляют короткие открытые платья в обтяжку на приземистых пожилых ватрушках и светлые спортивные туфли на их мужьях в темных костюмах. Хотя, конечно, и то и другое меркнет по сравнению с красными и белыми лосинами.

аппетитно обтягивающими окорока откормленных банкирских дочек. Лосины, кстати, особенно эффектны в сочетании со шляпами в перьях.

В этом смысле наиболее пристойно смотрятся бандиты, которым галстуки и другие вольности не положены по уголовному этикету, и потому они носят джинсы, черные пиджаки и такие же водолазки.

Впрочем, демократия губернской моды давала мне одно важное преимущество. Не питая любви к официальным торжествам, но и не желая вовсе пренебрегать протоколом, я время от времени проделывал один спасительный трюк. Напялив какой-нибудь экстравагантный пиджак, запоминающегося цвета, и приехав минут на пятнадцать пораньше, я расхаживал в фойе, обнимаясь со всеми подряд и обмениваясь любезностями.

Когда же раздавался звонок и толпа покорно тянулась в зал, Гоша подгонял мне машину к крыльцу, я незаметно выскакивал и быстро уезжал. Все помнили, что я был и, наверное, где-то по-прежнему есть. Ну не может же такой нарядный мужчина просто взять и куда-то исчезнуть.

Храповицкий, между прочим, тоже опоздал, и тоже намеренно. Он появился в сопровождении трех охранников, что было несколько странно, поскольку все остальные были, так сказать, сами по себе и нападать друг на друга, судя по всему, не собирались.

Одет он был в белый летний костюм от Версаче, белые туфли и черную прозрачную майку, под которой на груди проглядывался огромный золотой крест, усыпанный бриллиантами. На его правой руке красовался массивный браслет, а на мизинце ослепительно сверкало кольцо с бриллиантом в шесть карат. Гости любовались им с нескрываемым восхищением.

Женщин он на официальные мероприятия никогда не брал, считая неприличным дразнить завистливых чиновников своими яркими молодыми любовницами, про которых все, впрочем, и так знали. К тому же его появление с любой из них неизбежно привело бы к истерикам всех остальных.

Толпа заволновалась — появился губернатор, с женой, или как почтительно зашептались гости — «с супругой». Гозданкер сорвался с места и неуклюже засеменил навстречу.

Губернатору Егору Лисецкому недавно исполнилось пятьдесят три. Это был все еще очень красивый мужчина, с густыми темно-русыми волосами, коротким прямым носом и голубыми глазами. Он был бы весьма импозантен, если бы не излишняя полнота, которая заставляла его вечно расстегивать верхнюю пуговицу воротника, впивавшегося в шею, и опускать на грудь галстук.

Его взлет был поздним. В молодости, после окончания авиационного института, он некоторое время работал третьим секретарем райкома комсомола. Но партийная карьера у него не сложилась. Подозрительное коммунистическое начальство почему-то упорно считало его проходимцем.

Потом он долго учился в аспирантуре, но диссертацию так и не защитил и осел заведующим лабораторией в политехническом институте. Подрабатывал тем, что «бомбил» на своей «копейке», и время от времени, благодаря привлекательной внешности, завязывал мимолетные романы со своими пассажирками на заднем сиденье. На любви он, правда, не зарабатывал. Но зато и не тратился. Незаурядный экономист проглядывал в нем смолоду.

С наступлением новых времен он создал кооператив и пробовал торговать болгарскими компьютерами, но дело не выгорело. И тут случились первые демократические выборы в первый демократический парламент области, именовавшийся тогда советом депутатов. И Лисецкий пошел в политику.

Правда, шансов стать депутатом у него не было даже в то время. Когда трех сотен голосов соседей хватало для победы. Но ему помогли женщины.

Бывшая боевая подруга по комсомолу, возглавлявшая избирательный комитет, провела его по округу, где Лисецкий был единственным кандидатом.

Коммунисты и демократы набрали в областном совете примерно равное число голосов и потому никак не могли выбрать председателя. Неделю парламент бурлил и не приступал к работе. Срочно требовался нейтральный кандидат.

Лисецкий, естественно, был коммунистом. Но по партийной принадлежности. А по тайным убеждениям являлся демократом, что тоже естественно, ибо романы с малознакомыми женщинами в автомобиле и нажива на скверных компьютерах с коммунистической моралью не согласовывались. А с демократической моралью вполне согласовывалось и не такое. По причине ее отсутствия.

Все та же подруга, будучи женщиной умной и влиятельной, затеяла многоходовую интригу, убеждая враждующие стороны, что именно безобидный Лисецкий и есть тот председатель, который устроит всех. Ее послушали, и с преимуществом в два голоса Лисецкий стал главой парламента.

Советы не играли тогда заметной роли в жизни области. Всем по-прежнему заправлял обком партии. Но после неудачного путча победивший Ельцин изгнал коммунистов из власти. А главой области своим указом назначил Лисецкого, добросовестно доносившего в Москву о коммунистических происках.

Вверенную его попечению область Лисецкий шкурил с энтузиазмом. Он слишком долго сидел на вторых ролях и спешил наверстать упущенное. Отныне даже муха не могла пролететь в его кабинете, чтобы Лисецкий тут же не потребовал с нее платы за пересечение экстерриториального пространства.

У Лисецкого была на редкость красивая жена, Елена, пятнадцатью годами его моложе, с длинными светлыми волосами и безукоризненными чертами холодного лица. Однажды мне пришлось быть свидетелем скандала, который она устроила в магазине, где продавщица отказалась порезать ей стограммовый кусок колбасы, с тех пор я не верю в физиогномику.

Губернатор мимоходом пожал руку Гозданкеру и проследовал в зал. За ним, толкаясь, потянулись все остальные. После ремонта акустика здесь была ужасной, зато кресла весьма удобные — их закупала по бешеным ценам где-то за границей фирма, которой владела Елена.

Мы с Храповицким сидели в девятом ряду партера. Гозданкер с губернатором и его женой — двумя рядами ближе к сцене. Опускаясь в кресло, Гозданкер не удержался, чтобы не окинуть нас торжествующим взглядом.

— Дождешься, сука, — тихо, так, что слышал я один, пообещал Храповицкий, приветливо ему улыбаясь и кивая.

Первым, разумеется, поздравлял губернатор. Он поднялся на сцену и, вместо того чтобы незатейливо пожелать Ефиму и банку дальнейшего процветания, принялся многословно повествовать о существующих в Америке школах экономики, объясняя, приверженцем какой именно из них он сам является. Когда он публично выступал, то почему-то жеманно поджимал губы, и голос его становился слишком высоким, почти женским. Зная его манеру учить окружающих тому, что стало ему известно полчаса назад, я сделал вывод, что он решил восполнить пробелы в своем образовании.