Ольга Тарасевич - Последняя тайна Лермонтова Страница 9

Нет, нет, все, что угодно, только не это, не вынести ее смеха и презрения, теперь уже не вынести...

В необычайном волнении вскочил он на ноги, стал метаться по тропинкам. Потеряв терпение, обезумев от беспокойства, вернулся в имение.

О ужас – ни Катерины, ни Сашеньки решительно нигде не видно, а спрашивать про них нет сил.

Как можно спрашивать! Краска прихлынет к щекам, голос дрогнет, еще и слезы от волнения всенепременно польются – тогда бабушка все поймет, и от этого сделается так неловко...

К вечернему чаю Мишель умер от волнения, воскресился надеждами и снова утратил веру в возможность ответных чувств со стороны Катеньки.

Ее изящная фигурка приближается к террасе.

Ах, что за походка, какие косы!

Глаза ее жаркие; внимательно смотрят, пристально, и еще отчего-то чудится в них грусть.

«Благодарю, – мысленно говорит Мишель черным очам. – Благодарю вас за то, что пусть нет в вас нежности, но и насмешки нет тоже».

Опять ночь без сна. Волнение без устали пришпоривает сердце. И чуть поскрипывает перо по бумаге...

Благодарю!.. вчера мое признаньеИ стих мой ты без смеха приняла;Хоть ты страстей моих не поняла,Но за твое притворное вниманьеБлагодарю!В другом краю ты некогда пленяла,Твой чудный взор и острота речейОстанутся навек в душе моей,Но не хочу, чтобы ты мне сказала:Благодарю!Я б не желал умножить в цвете жизниПечальную толпу твоих рабовИ от тебя услышать, вместо словЯзвительной, жестокой укоризны:Благодарю!О, пусть холодность мне твой взор укажет,Пусть он убьет надежды и мечтыИ все, что в сердце возродила ты;Душа моя тебе тогда лишь скажет:Благодарю![10]

А я и предполагала, что с попутчиками мне не повезет. Опыт – знание, со мной всегда так: если поезд и купе – то всенепременно шизофреник на соседней полке. В общем, обычное дело, с какими только чудиками не приходилось коротать дорогу. Запомнила бабушку – она ехала куда-то на север и заблаговременно утеплилась во все скопленные за долгие годы жизни тряпочки. Работа «принюхала» меня к любым неприятным органическим запахам. Однако пикантный аромат той пожилой женщины преследовал меня еще два дня после того, как я удрала из душного зловонного купе. Еще помню мамашу, мою ровесницу, путешествовашую в компании меланхоличного сыночка. Введенная в заблуждение моей моложавой внешностью, мамаша стала сватать мне своего чудо-отпрыска. И даже после сообщения о том, что у меня самой имеется сын такого же возраста, мадам не угомонилась. Остапа несло – бубнеж про школьные оценки, нынешнюю зарплату и прочие достоинства уже не шибко молодого человека не прекращался. Видно, так попутчице хотелось, чтобы чадо женилось хоть на ком-нибудь! Сам рекламируемый объект безучастно перекатывал жвачку и слушал плеер. «Обуздать маман – невозможно», – прочитала я в тоскливых глазах мужчины. Даже ночью активная дама дергала меня за руку, вырывая из такой желанной полудремы, хоть как-то приглушавшей ее словесный понос...

В этот раз все оказалось проще и сложнее одновременно.

Будущих соседей я вычислила еще на перроне. Есть такие люди, которые очень волнуются при любом перемещении в пространстве. Они всегда видны и слышны – более чем достаточно.

– Зинка, ты билеты взяла? – орал лысоватый мужик во всю мощь легких. – Что, я прав? Забыла, да?

– Ничего я не забыла! Тебе бы все кричать! Не подходи близко к краю платформы! А то свалишься! – верещала дамочка, почему-то в бейсболке, весьма нелепо выглядевшей в комплекте с пожилым лицом.

Рядом с этой парой возвышался невозмутимый двухметровый юноша, румяным щекам которого было лет пятнадцать, а округлому брюшку – уже под сорок. Он старательно жевал гамбургер.

Слишком колоритная троица для того, чтобы оказаться соседями кого-то другого...

У попутчиков оказалось 150 пакетов, которыми они завалили весь пол купе.

Загнанной на верхнюю полку, мне не оставалось ничего другого, кроме как наблюдать за крупным подростком. Перед ним возвышался большой клетчатый баул, наполненный жратвой из Макдоналдса. Пока дедушка с бабушкой, надрывно голося, пытались распихать изначально не умещающиеся в купе вещи и иногда бесцеремонно совали на мою полку часть своего скарба, мальчик сосредоточенно питался.

Запускал руку в баул, выуживал гамбургер, нежно улыбаясь, разворачивал бумагу, любовался приплюснутыми булками и начинал жевать... Потом он довольно жмурился и заявлял:

– Слышите, а мне продавщица положила лишнюю картошку! Представляете! Лишнюю картошку мне положила!

И на его лице сияла великая радость, а рука уже шарила по баулу, извлекая на свет очередной кулек, шуршала бумага... На седьмом или восьмом гамбургере я сбилась со счета. И в голову невольно полезли всяческие мысли профессионального характера.

Вспомнилась книжка про пищеварение, Хижняковой, что ли. Очень был ценный учебник, потому что был период, когда экспертов заставляли промывать и рассматривать в мелких деталях содержимое желудка и тонкой кишки. Впрочем, и теперь ведь содержимое желудка описывается. Для расследования убийств особенно важно знать, что ел человек перед смертью, это время трагедии помогает установить, а также позволяет делать предположения о месте приема пиши. Иногда, проводя вскрытие, я нахожу в желудке человека с больным сердцем литр с лишним густой пищи (кусочки видны, края в ходе переваривания сглаживаются, округляются, но все равно можно различить мясо, овощи). И тогда обычно думаю: «Что ж ты наелся-то так, обжорка, это провоцирует приступ коронарной недостаточности. Объелся и в итоге попал сюда. А мог бы еще пожить. Переедание – фактор ох какого значительного риска при ИБС». Еда, кстати говоря, при небрежном отношении к ней довольна опасна. Часто случается асфиксия от закрытия гортани куском пищи. Например, голодный человек при отсутствии зубов и пустом желудке подавился – и все... Но я даже не знаю, что хуже: жрать второпях и в излишних количествах или пить всякую дрянь. Как правило, я обнаруживаю в желудке у алкашей, предположительно лакавших дешевое дерьмо, черный или темно-бурый достаточно гладкий плотновато-упругий кусок, напоминающий резину. Похоже, он – результат осаждения из некачественного спиртного такого вот конгломерата всяких дрянных примесей. Я бы в школах все показывала – серые легкие, из которых никотиновый деготь течет, печень разваливающуюся, резину из желудка. А то, блин, все такие умные, думают, врачи шутки шутят, и что курить, бухать и объедаться можно совершенно безо всяких последствий. Ага, счас! Да если бы этот подросток знал, какую нагрузку он дает организму, напихивая его на ночь булками и мясом в таких количествах!

Берегите себя, люди, что ли. Мы все ведь так легко ломаемся...

Нет, пожалуй, это полная ерунда – телепатия, передача мысли на расстоянии.

Какое тут расстояние, в купе, всего-ничего. Но совершенно не отреагировал прожорливый подросток на мои мысленные внушения.

Топал всю ночь! Хряпал и хряпал!!!

От шороха разворачиваемой бумаги и счастливого бормотания о лишней порции картошки я то и дело просыпалась.

Только задремлю, убедив себя, что муж прекрасно справится с выгулом и кормежкой двух наших собак – Лаймы и Боси – как тут опять... Ш-ш-ш, а потом:

– Картофель фри, а я ведь просил меньше порций. Надо же! Вот повезло так повезло!

После очередной такой ремарки я под простыней втиснулась в джинсы, потом натянула свитер, вытащила свою большую сумку из багажного отсека над верхней полкой...

Да ну вас!

Всего хорошего, коробейники и обжоры!

Уж лучше буду торчать в тамбуре. Пусть до того, как поезд припыхтит на Московский вокзал, остается еще больше часа. Хочу сохранить остатки веры в высокое предназначение человечества...

Лязгают вагоны, стучат колеса, оставляя всего меньше до встречи с Санкт-Петербургом: расстояния, времени, протяженности стальных рельсов...

Нетерпеливо предвкушая погружение в родной город, я прикидывала, чем займусь в первую очередь.

Наверное, сначала стоит забежать к себе на квартиру. Квартира! Слово-то какое громкое. Никакая у нас не квартира. Две комнаты в коммуналке на улице Марата, что в пяти минутах ходьбы от Московского вокзала. Стоят они, впрочем, как нормальная «трешка» в спальном районе. Ну и пусть себе стоят. Тридцать пять квадратных метров, четырехметровые потолки – это и мои горящие от йода разбитые коленки, и мамины ароматные щи, и папино похрапывание над газетой. Маленькая комната теперь забита всякой всячиной. Бабушкин комод с треснутой лаковой крышкой, копеечные репродукции известных картин в потемневших рамах, полка медицинских книг. Тащить все это в Москву смысла нет, выбросить – рука не поднимается. «Музей имени Наталии Писаренко», – ехидничает про эту комнату Леня. А вторую мы сдаем студентам, наверное, ответственным, если они регулярно переводят деньги на наш счет. И даже Анна Ивановна, самая вредная и ворчливая соседка по петербургской квартире, на квартирантов жалуется всего раз в неделю. Она одинока, ей патологически скучно, и я уверена: если бы ребята не были ангелами, Анна Ивановна названивала бы нам круглосуточно.