Алексей Макеев - Жертва тайги Страница 9

Трудяги отдышались, смахнули пот с лиц.

— Так что, хватаем? — Чеботарь призывно глянул на взопревшего, тяжело дышащего Антона. — Некогда нам, паря, долго прохлаждаться. Давай-давай, не тяни вола за уши. Цепляй за хвост. Хватай, и потащили!

Антон с усилием оторвал от земли конец бревна и поморщился. Шуруя ножовкой, он насадил на ладонь под каждым пальцем по добротной кровавой мозоли.

Пока тащили по ровному, было еще вполне терпимо. Но когда полезли вверх по склону, у него появилось такое ощущение, что пупок вот-вот развяжется.

В голове непрестанно гвоздила всего одна мысль: «Не дай бог уронить! Тогда уж точно ноги всмятку!»

Когда до широкого скального уступа перед лазом в пещеру оставалось не больше сотни метров, до Антона наконец-то дошло, что он по собственной дури опять загоняет себя в ловушку.

«Ничего себе! Если мы этим бревнищем вход заложим, то я же его в одиночку и с места не сдвину! Тогда все, кранты. Пока этот шизик не проснется, из пещеры мне не выбраться. Надо срочно что-то делать!»

— Подожди, — прохрипел он. — Стой, говорю, блин! Да не беги же ты!

— Ну и чего там опять? — недовольно буркнул Чеботарь, опустил на землю свой конец бревна, обернулся, презрительно сплюнул через зубы и поинтересовался: — Да ты мужик или баба?

— Какая разница? — огрызнулся Антон. — Ничего, подождешь пару минут. Не сожрет тебя твоя тварюга, не волнуйся. Ничего с тобой не случится.

— Дурак ты! — Чеботарь укоризненно покачал башкой, неожиданно заулыбался и смилостивился: — Ладно, две минуты.

После недолгого отдыха они опять подступили к тяжелой ноше.

Тут он вообще проявил о напарнике поистине отеческую заботу, сказал вдруг: — Ладно, не пыжся. Теперь я снизу потащу.

— Добро, — сухо, с непроницаемой физиономией отозвался Антон.

В нем все так и ликовало: «Зашибись! Да это ж мне и нужно!»

Антон подхватил конец бревна, переложил его за спину, сделал несколько неуверенных коротких шажков вверх по склону и намеренно пошатнулся. Потом он незаметно подогнул под себя правую ногу, сделал вид, что поскользнулся на камне, резко попятился и с силой уперся копчиком в ясеневый комель. Чеботарь принял на себя весь вес бревна, да еще и немалую тяжесть Антона. Он напрягся так, что на горле у него вспучились жилы, надсадно захрипел, покачнулся и рухнул на колени. Через пару секунд Чеботарь и вообще громко крякнул, завалился на бок, выпустил из рук бревно и кубарем покатился под откос.

Резко освободившись от ноши, Антон потерял равновесие и растянулся на земле. Он моментально вскочил на ноги и обернулся. Горло словно жесткой петлей захлестнуло, когда Антон увидел, что тяжеленное бревно, звонко бухая по камням, понеслось вдогонку Чеботарю. Только когда оно высоко подпрыгнуло и намертво застряло в зарослях кедровника, у него вырвался громкий вздох облегчения. Он тут же, не медля больше ни секунды, рванулся вниз без оглядки, рискуя свернуть себе шею на крутом склоне.

Чеботарь сидел, привалившись спиной к дереву и упираясь широко расставленными руками в землю. Его высокий покатый морщинистый лоб сплошь покрывали крупные бисеринки пота. Мощная грудина, выпирающая из распахнутого ватника, тяжело вздымалась и опадала с каждым вдохом и выдохом. В расширенных зрачках явно читалась страшная боль, но он не издавал ни единого звука, только облизывал кончиком языка, покрытого белым налетом, посиневшие потрескавшиеся губы.

— Живой?! — приблизившись к нему, выпалил Антон. — Ты как? Что?..

— Ничего, — с легкой хрипотцой в голосе ответил мужик. — Только с ногой чего-то.

Только теперь, после этих слов, Антон заметил, что его правая ступня повернута в сторону под каким-то неестественным углом, штанина на голени топорщится, а вокруг бугорка расплывается широченное темное маслянистое пятно. Он осторожно прихватил нижний край штанины, напрягся, пытаясь разодрать ее по шву, но она не поддавалась. Антон закатал ее дрожащими руками и покачнулся от нахлынувшей дурноты. Из залитой кровью раны на крепкой, широкой, поросшей белесым волосом голени Чеботаря торчал острый желтоватый обломок кости.

— Подожди, я сейчас, — прошептал он. — Быстро за топориком сбегаю.

Антон встал, не поднимая глаз от земли, развернулся и шагнул вперед. Через несколько секунд он остановился как вкопанный, словно уткнулся лбом в невидимое препятствие.

Антон услышал слова Чеботаря, брошенные ему в спину:

— Бог тебе судья.

Он скрипнул зубами, пригнул голову, размял рукою шею, справился с чувствами, вломился грудью в густой кустарник и полез в гору.

Битый час потребовался им на то, чтобы взобраться на сопку. До пещеры они дотащились, измотавшись до предела. К тому времени уже почти стемнело.

Антон, едва переведя дух, снова взялся за дело. Он нарезал кучу кедрового лапника, уложил на него окончательно уморившегося Чеботаря и снял с его ноги примитивный лубок из коры, перевязанный тонкой лозой лимонника. Потом Антон развел большой костер, накипятил в котелке воды, дал ей остыть и отстояться. Он распустил свою нательную рубаху на лоскуты, смочил тряпку и осторожно прикоснулся к обширной страшной ране.

— Смелее, паря, — подал голос Чеботарь, прервав часовое молчание.

За все это время они и словечка друг другу не сказали.

— Не боись, тебе говорю. Давай-давай. Не мандражируй.

Но разговор и теперь не заладился. Мужчины перекинулись еще парой ничего не значащих слов и опять будто в рот воды набрали.

Антон тщательно обмыл рану, присыпал ее раскрошенной таблеткой стрептоцида, по счастью отыскавшейся в кармашке рюкзака, и наложил тугую повязку. Он снова нагрел воды в котелке, заварил чай, напоил им Чеботаря, только потом отошел в сторону, уселся на лапнике, обхватил руками колени и уставился в жарко полыхающий огонь.

В мозгах образовалась сплошная мешанина. Мысли путались и рвались, сплетались в какие-то невообразимые клубки. От этого в нем росло какое-то дикое раздражение на этого мутного, случайно встреченного в тайге мужика со всеми его дурацкими детскими страшилками. Антону казалось, что они уже связаны какими-то незримыми узами. Но в первую очередь он, естественно, злился на себя.

«Да уж, блин!.. — думал он. — Ну и накосячил же я сам себе. Теперь же его одного хрен оставишь! Загнется непременно. Что он за человек-то, в конце концов? Действительно шизик или просто прикидывается? Да хрен его поймешь, лешака. То белеет от страха, прямо как желторотый юнец перед первой бабой, то просто преисполнен нездорового оптимизма, этакий идиот жизнерадостный. Чего он по лесу шарахается? Вроде не рыбачит, не охотится. Может, так же, как и я, корешок промышляет? Нет, не похоже. А сколько ему лет, интересно? По виду около шестидесяти. Однако крепкий еще мужик, здоровущий бугай. Ему, наверное, таких, как я, по паре на каждую руку. Сломает как спички. Без напряга. Да и говорок у него какой-то странноватый, нелепая смесь просторечия и фени. Может, он на самом деле зону топтал?»

Его дико потянуло закурить. Антон поморщился, но все-таки наплевал на все свои строгие самоограничения, вытащил из пачки сигарету, отломал фильтр, чтобы получше забирало, и прикурил, не разминая. Он поднялся, подложил дров в костер, хлебнул чуть теплого чая из закопченного котелка и недовольно сощурился на безмятежно дрыхнущего Чеботаря. Тот словно почувствовал неприязненный взгляд и заворочался во сне. Чеботарь бормотнул что-то невнятное и распластался на спине, широко разбросав по сторонам тяжелые лапищи. Он почмокал губами и захрапел с присвистом.

Попытка вернуться домой

Ночное дежурство у постели раненого. — Странное видение. — Признание Чеботаря. — Неприятная догадка

Через несколько часов у Чеботаря резко подскочила температура. Теперь он в испарине, в полубреду метался на кедровой подстилке, мотал башкой и тихо постанывал. Антон сидел рядом, впритык, и тупо пялился на яркие языки пламени, вырывающиеся из костра. Он из последних сил боролся со зверским искушением рухнуть на землю и отключиться. Отяжелевшие веки поминутно ползли вниз. Они слипались так, будто в глаза набился мелкий колючий песок.

В ноздри полился приторно-сладкий запах благовоний. Антон поднял глаза и увидел какую-то смутную фигуру у тускло освещенной кумирни. Он прищурился, пригляделся.

Это был дряхлый щуплый манза с бугристой птичьей головкой, гладко выбритый спереди до макушки и с длинной седой косичкой на затылке. Он стоял на коленях, положив сухие старческие ладони на пол, что-то невнятно бормотал и бил земные поклоны перед лупатым каменным божеством. Манза кланялся истово и отрешенно. Тонкая желто-пергаментная кожа его наполовину выбритой головы лоснилась и бликовала в неровном мятущемся свете свечей, горящих в чашке с просом.