Наталья Андреева - Стикс - 2 Страница 9

— Погоди. Ты же мне сама говорила: все кончено. Помнишь? Что ты его теперь ненавидишь. Ну? Помнишь?

— Ваня, Ваня… Как же так? Да за что ж мне это? Значит, не вернется больше… Как же так?

— Погоди, я выпить принесу.

— Мне лучше водички.

Она все не могла успокоиться. Ведь оплакала уже однажды. В конце апреля. А все равно болит. Выходит, Руслан правду сказал. Он больше не вернется. Не за этим ли приходил? Потому и пьет. Друга потерял. Саша пытался ее успокоить:

— Ну что ты от него хорошего видала? То бросал, то возвращался. А любовнице бриллианты дарил, машину. Зато теперь можно поживиться. О себе надо думать.

— Что думать?

— У него наверняка остались деньги. Припрятал на черный день. У своей любовницы.

Она перестала плакать:

— Ты что, шантажировать ее собрался?

— Сначала просто поговорить. Кое-какую информацию я уже собрал. Она приехала в Москву из Хабаровска, лет десять назад. Работала моделью, но крупных контрактов так и не заключила. Пришли юные девочки, подвинули, а потом и вовсе задвинули. В этом бизнесе чем раньше, тем лучше и дороже. Она поспешила родиться. Но зато подцепила Саранского. На юге, во время отдыха.

— Это когда он с Зоей, что ли, там отдыхал? По путевке?

— Зоя, это…

— Жена.

— Значит, есть еще и жена. Но деньги у любовницы, я уверен. Та еще штучка.

— Расскажи мне о ней. Я знаю, что мы с ней до странности похожи.

— Это правда. Я его тем более не понимаю. Иметь в любовницах двух одинаковых женщин, одну по месту работы, в родном городе, а другую…

— Зато я теперь все понимаю! — взвилась она. — А я-то, дура, в Р-ске искала! Ей, значит, все, а мне ничего! Узнаю Мукаева!

— Вот это уже слова разумного человека, — с удовлетворением сказал Саша. — Вспомни, как тебя обидели.

— Теперь я понимаю… — Слезы окончательно высохли. — Понимаю, к чему были эти разговоры. О казино, ресторанах, «Мерседесе» и больших деньгах!

— Значит, у него было много денег? — жадно спросил Саша.

— Надо думать! Вот с кем он меня перепутал! Господи! Вот теперь я все понимаю! Какая же я была дура!

— Умница. Вот теперь умница. Нам надо подумать, как до этих денег добраться.

— Знаешь, я боюсь.

— Чего?

— Не знаю. У меня странное чувство. Мне туда нельзя.

— Куда нельзя?

— К ней.

— Не говори ерунды, — отмахнулся он. — Подумаешь, похожи! Мало ли на свете похожих людей? Короче, я буду говорить, а ты слушай…

ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ

Утро — полдень

У нее невыносимо разболелась голова. Ладошкин не отпускал ни на шаг, окружая таким вниманием и заботой, словно бы она была из хрусталя. Даже дотронуться боялся, а спать ушел вниз, в гостиную. «Ждет, — догадывалась Ольга. — Или… Ему что-то от меня надо?» Она делала вид, что ничего не замечает. Спала беспокойно, то и дело вздрагивала, просыпалась и радовалась, что он всего этого не видит. Выражение ее лица, внезапные слезы и то, как она отчаянно сжимает руками подушку. Нервы. Ошибка стоит жизни. Ошибаться нельзя.

Утро следующего дня началось с того, что за завтраком Лешка вкрадчиво спросил:

— Ты не хочешь прокатиться?

— Куда?

— В Р-ск.

Она невольно вздрогнула:

— В Р-ск? Зачем?

— У него там мать. В Горетовке. Кстати, вы знакомы?

— Виделись пару раз, — неохотно сказала она.

С матерью Саранского у нее были напряженные отношения. Должно быть, Иван все свалил на нее. Это она, мол, детей не хочет. И Лидия Станиславовна стала относиться к гражданской жене сына с неприязнью. К тому же Ольге не нравилась сама Горетовка, не нравился особняк Саранских, не нравилась природа в окрестностях. Она привыкла к другому и тосковала по суровому, но красивому краю, в котором родилась. Дома не была уже лет пять, но часто видела во сне свой родной город. Видела почему-то с высоты птичьего полета. Самолет летел из мрака ночи на восток, на солнце, которое разгоралось все ярче и ярче, пока глазам не становилось так больно, что рука сама тянулась к шторке иллюминатора: опустить. Потом борт начинал снижаться, ложился на правое крыло, но казалось, что это земля опрокинулась, над головой вместо неба сопки и голубые озера воды, готовой вот-вот пролиться…

И в этот момент она вздрагивала и просыпалась. Здесь же все было чужое, хотя и прошло десять лет, как она уехала из дома. Привычка — это не то же, что голос крови, голос Родины. Все равно будет тянуть туда, где плохо, тяжело, но счастливо. Коротко, дня два-три, но зато это не сравнимо ни с чем. Никакие деньги и удовлетворенные амбиции этого дать не могут. Дома бы побывать… Дома… В Горетовку же Ольгу не тянуло вовсе. Ехать в деревню, к женщине, которая относится к ней с такой неприязнью… Нет уж, увольте! Она так и сказала:

— В Горетовку я не поеду.

— Но надо же ей сказать.

— Скажи сам.

— Тут нужна женская деликатность.

— Позвони ей.

— Э-э-э… — он замялся. — Его тело… то есть то, что от него осталось… лежит в морге. И перед тем, как… Надо бы провести опознание.

— Считай, что я его опознала.

— Ты не понимаешь! — Он вскочил и забегал по кухне. — Ну как ты не понимаешь?! Мы должны знать наверняка, он это или не он!

— А кто же еще? Кому придет в голову спалить дом? Он это сделал мне назло.

— Дура!

— Я ему никто. — Она проигнорировала оскорбление. Не то время, чтобы обращать внимание на пустяки. — И похоронами заниматься не обязана.

— А как же его ребенок?

— Какой ребенок?

— Ты же сказала, что беременна.

— Мало ли что я сказала. И вообще. Он детей не хотел. Обо мне не позаботился. С какой стати я должна теперь им заниматься?

— Оленька… Так надо, понимаешь?

— Кому? — она смотрела в упор.

— Нам. Надо туда съездить.

— А почему ты не можешь поехать один?

— Я не хочу тебя оставлять в таком положении, одну… — мялся Ладошкин.

— Я же тебе сказала: нет никакого положения.

— Давай так. Отныне мы всегда будем вместе.

— Ты мне что, предложение делаешь?

— Э-э-э…

— Я согласна.

Она тоже встала. Смотрела сверху вниз, ростом он был ниже. Ладошкин отвел глаза:

— Ну? Когда мы распишемся?

— Э-э-э…

— Мне нужны новые документы. Хорошо, что я не поторопилась. Это будет кстати: новая фамилия и прописка. Здесь, в этом доме. Ты ведь пропишешь у себя жену? Недельки через две. Так? И ты признаешь своим ребенка?

— Ты же только что сказала…

— Мало ли что я сказала! Я сказала, что не поеду в Горетовку. А теперь говорю: поеду. Если ты так на этом настаиваешь. Гормоны, понимаешь? С беременными это случается. Но сначала я позвоню Марусе. Мне надо привести себя в порядок.

Он без сил опустился на стул и вытер со лба пот. Ольга ушла в гостиную, где остался мобильный телефон. Набрала номер и услышала знакомый голос:

— Маруся, ну куда же ты пропала?

Никто уже и не помнил, как на самом деле звали этого странного человека. Всех своих многочисленных клиенток, независимо от возраста и положения, он звал Марусями. Это имя к нему и прилипло. Маленький, полный, но подвижный, словно ртуть, и глаза такие же, блестящие, металлические, пегие волосы стянуты на затылке в хвост простой аптекарской резинкой. Эта копеечная резинка уже стала достопримечательностью салона, где самая дешевая стрижка стоила четыреста долларов. Всем своим клиенткам Маруся был лучшей подружкой, они охотно с ним откровенничали. Ходили слухи, что он гей, но это мало кого волновало. Его сексуальная ориентация и то, как он проводит свободное от работы время. Во время сеанса Маруся никогда не говорил о себе, только о женщине, над головой которой колдовали его руки. Качество бесценное в век безмерного эгоизма, когда людей интересуют только они сами, их собственные достижения и проблемы. Запись к Марусе была на месяц вперед, Ольге повезло, что было лето и многие клиентки разъехались. Кто по модным Л»рортам, кто по дачам. Договорились быстро, после чего она пошла объясняться с Лешкой.

Тот выглядел неважно. Пил какие-то таблетки и морщился.

— Что с тобой? — спросила она равнодушно.

— Так. Пустяки. — Упаковка мгновенно исчезла со стола.

— Маруся примет меня послезавтра. Так что можем съездить в Горетовку хоть сегодня.

— Да? — он откровенно обрадовался.

— А лучше завтра, — мстительно сказала она, решив его еще немного помучить. — А сегодня поедем в магазин.

— В холодильнике полно продуктов, — попытался возразить он.

— А мне хочется чего-нибудь такого… особенного… Ну, ты понимаешь.

— Так ты беременна или нет?

— Догадайся. Ха-ха!

— Мне надо позвонить, — пробормотал он.

— Кому? Гинекологу?

Теперь он смотрел на нее со злостью и даже не сдерживался. «Жених! — усмехнулась она и мстительно подумала: — Это тебе за предательство. Впрочем, о чем это я? Предать можно друга, жену, любимого человека. А я ему никто. И всегда была никто. Так что, все правильно».