Роберт Райан - Земля мертвецов Страница 9

Ватсон рассматривал нашивку о ранении на грязном рукаве.

– Куда вас ранило в прошлый раз?

– Пулевое в плечо, сэр. Пустяк.

Ватсон, в давние времена раненный так же, посочувствовал парню.

– Я не хочу домой, сэр.

– Неужели? – удивился Ватсон.

– Да. Не хочу бросать своих. Вы не верьте разговорам. Эта война пробирает до печенок.

Ватсон подмигнул парню, как тайному соучастнику. Раненый говорил правду: ужасы кампании порождали необыкновенное чувство товарищества, и некоторые наслаждались им вопреки всем бедам. Этого чувства недоставало и Ватсону после отставки. Впрочем, тогда была другая война. Хотя кое-что остается неизменным: гордость, когда испытал себя в бою и вышел из него, не дрогнув; возможность есть, спать и сражаться рядом с людьми, за которых жизни не пожалеешь; горькая и сладкая радость даже самой малой победы. Со времен службы Ватсон редко переживал подобные чувства, разве что когда Холмс выдергивал его из уюта мирной жизни.

– Младшая сестра Дженнингс, вы не подадите ножницы? Посмотрим, что у него там. –  Он присмотрелся к бирке. Пометки «М» нет – только часть, имя и чин. –  Рядовой, на перевязочном пункте вам что-нибудь давали?

– Вроде чего, сэр?

– От боли?

– Доктор дал глоточек рома. Да мне не так уж плохо. –  Он сумел весело улыбнуться, но улыбка продержалась недолго.

– Полежите пока. Мы вам что-нибудь дадим. Морфий, пожалуйста.

– Морфий кончился, –  шепнула Дженнингс.

– Что?

– Морфина нет. Только что послали за ним в главное.

– Тогда аспирин. Хоть это есть?

Могло и не быть: недостача фенола ограничивала производство препарата по обе стороны фронта.

– Есть.

– Так попробуем его.

Аспирин был германским препаратом, но Ватсон был уверен, что парень не станет воротить нос.

– Погодите, а tinctura opii camphorata есть?

– Да, кажется.

Это был самый слабый из препаратов опия, но все же сильнее аспирина.

Пока санитар бегал за микстурой, Ватсон срезал верхние слои бинтов. По краям все проступала кровь.

– На вид не так страшно, –  солгал врач. –  Откиньте голову, рядовой Макколл, отдохните немного. –  Он подписал на бирке «Требуется М». Затем: «Просвечивание».

Парень послушался, и Ватсон, снимая повязку, тихо заговорил с сестрой, которая поила раненого микстурой:

– Я хотел вам объяснить, когда сестра помешала.

– Вы видели сестру Спенс в плохую минуту, майор. Вообще-то она добрая и самоотверженная.

– Не сомневаюсь. –  Ватсон продолжал, показав на горло сестры: – Я понял по этому пятну – впрочем, для такого пустяка это слишком сильно сказано – у вас на шее. Такие красивые звездообразные шрамики оставляют только москиты Сент-Киттса – Culicoides clasterri, –  встречающиеся также на Невисе.

– А, да. Мы их называли «сладкими мошками».

– А единственное, что могло привести британское семейство в те места, кроме, может быть, церкви, это сахарный бизнес.

Младшая сестра иронически вздернула бровь:

– Скажите, майор, вы всегда выискиваете пятнышки на шее у ваших сестер?

От улыбки на ее щеках появились соблазнительные ямочки. У майора из-под ворота уже забрызганной кровью рубашки пополз румянец. Он склонился над повязкой.

– И где вы познакомились с москитами Карибских островов, майор?

– Здесь, думаю, нужны салфетки. С москитами? А, читал монографию. Мне ее рекомендовал… – Ватсон замялся. –  У меня был хороший наставник, младшая сестра Дженнингс.

Хороший? Лучший, Ватсон! Самый лучший!

Этот комментарий он пропустил мимо ушей. Память играла с ним шутки. Ватсон понимал, что это никак не связано с бывшим другом и коллегой, ведь, столкнись они теперь на улице, Холмс на него и не взглянет.

Эрнст Блох, сидя в одной рубахе и панталонах, вскрыл присланную отцом коробку патронов и снял верхний слой ваты. Десять штук он бережно выложил на байковое покрытие переносного карточного столика в ногах кровати. Патроны легли рядом с трубкой, и он предвкушал, как возьмется за нее, покончив с делом. Беспокоиться, что дым крепкого черного табака помешает соседям, не приходилось – соседей у него не было.

Блох занимал отдельную ячейку в глубоком душном блиндаже. От других солдат он отгородился занавеской, выстроив собственную миниатюрную линию Зигфрида. В регулярных войсках недолюбливали снайперов, даже своих. Чистивший нужники отказник по религиозным мотивам и то пользовался бо€льшим уважением.

Блоху было все равно. Его стрельба по мишеням все же больше походила на спорт, чем отравляющие газы или огнеметы. В этом крылось что-то от правильной войны – от времен Крыма и эдинбургских стрелков, впервые применивших телескопические прицелы для отстрела русских офицеров-артиллеристов. Блох хорошо выучил урок: он сумел бы отстоять свое ремесло в любом споре, но споры давным-давно наскучили. Пусть себе пушечное мясо злословит на его счет и на счет его соперников на стороне союзников.

Он взвесил первый патрон на маленьких весах. Потом второй и третий. Каждый отличался от другого не более чем на долю грамма. Удовлетворенный, Блох установил на ребро стальную линейку с выпиленным в ней полукруглым углублением и вставил в него патрон, отыскивая центр тяжести. То же самое повторил четырежды, убеждаясь, что точка равновесия приходится на одно и то же место. Отец точно выполнил данные в письме указания.

Шеффер принес ему чашку кофе и поспешно вышел, поправив за собой служившее занавесью толстое одеяло. Он знал, что Блох, занимаясь патронами и винтовкой, не любит отвлекаться. Снайпер только бросил помощнику ворчливое «спасибо».

Блох чувствовал дрожь земли от взрывов далеко наверху – так далеко, что звук сюда не доходил. Германские траншеи, глубокие и удобные, располагались на возвышенных и потому более сухих участках, где можно было зарыться в землю на сорок, а то и больше метров. Британцы и французы окапывались в болотистых низинах и потому обитали в мелких канавах, кое-как укрепленных досками и обложенных мешками с песком для дополнительной защиты. Блох, прежде чем его перевели в снайперы, успел при ночной вылазке побывать во французских окопах. Стыд и срам!

– Блох?

– Слушаю!

Отложив пулю и тряпицу, которой ее протирал, Блох встал по стойке смирно. В его укрытие, отбросив одеяло, вошел офицер. Старший в отделении снайперов, капитан Люкс, уроженец Саксонии, приписанный теперь, как и Блох, к Шестой армии. Невысокий Люкс хорошо держался, и мундир сидел на нем безупречно. Рядом с офицером Блох чувствовал себя неотесанным деревенским парнем, каким и был на деле. Ничего, стало бы хуже, окажись Люкс заносчивым поганцем-пруссаком.

Люкс с головы до ног оглядел Блоха. Вид солдата в исподнем, вытянувшегося, как для смотра амуниции на плацу, позабавил его.

– Вольно, Блох. Господи, здесь жарче, чем в аду.

Люкс снял фуражку, утер пот со лба и осмотрел на удивление опрятную комнатушку. Взгляд его упал на остроносые пули. Он поднял одну.

– Собственные боеприпасы?

– Их делает мне отец, капитан. Такие дают меньше огня и дыма. Но еще важнее вес и баланс.

Люкс равнодушно кивнул. У каждого снайпера были свои приемы, суеверия и особое снаряжение, с которым он надеялся превзойти остальных.

– Сегодня, я слышал, снял офицера?

Блох знал, что Люкс, получавший от всех снайперов ежедневный отчет, перепроверяет его через наводчиков.

– Так точно.

– Это двадцать девятый, помнится. По крайней мере двадцать девять офицеров подтверждено.

– Да.

На самом деле счет приближался к сотне, но после полных энтузиазма первых дней, когда Блох стрелял во все, что шевелится, он стал разборчивее.

– Еще одного – и получишь Железный крест второго класса.

Блох не радовался. Он занимался этим не ради жестянок. И даже не из ненависти к отдельным британцам – он порой жалел молодых офицеров, попадавших в его прицел. Он ненавидел имперскую надменность Британии, которая заставляла страну совать нос в дела каждой нации. Блох делал свое дело потому, что верил в сильную Германию, не подчиняющуюся разжиревшему островку, надутому от ощущения собственной важности. И еще потому, что это он умел.

– Благодарю, господин капитан.

– И недельный отпуск.

Вот теперь Блох позволил себе незаметно улыбнуться. Впрочем, не стоило слишком спешить за подвешенной перед носом морковкой: несколько дней с матушкой, отцом, сестрой и, может быть, с Хильдой. Армии не впервой в последний момент безжалостно отбирать обещанное под самыми жалкими предлогами.