Фридрих Незнанский - Операция "Фауст" Страница 9

  — Матвеев, — спрашивает дежурный, — не встречал этого в лыжном? Следователь из Москвы интересуется.

  Матвеев отставляет фотографию на расстояние вытянутой руки.

  — Дубов это, младший, Алексей, помощник машиниста из нашего депо. Сейчас не работает, в прошлом иль в позапрошлом мобилизован в Советскую Армию. Папаша, Дубов Николай, проживает в городке железнодорожников. Вокзальная три, корпус пять, а вот квартиру запамятовал. Ну, да там скажут...

  Огромный двор. Беседки, столы доминошников, гаражи, вплотную примыкающие к пятиэтажкам. Всюду люди — на лавочках, на подоконниках, в открытых настежь гаражах. Спрашиваю, где квартира Дубовых. Сразу стало тихо. Я вхожу к Дубовым и все понимаю. В комнате в углу, как икона, — в траурной рамке портрет Алексея Дубова.

  — Погиб наш младшенький, погиб... Вчера было сорок дней, как погиб наш Алешенька, — говорит отец.

  — А где же он погиб? — зачем-то спрашиваю я. Отец молчит. Отвечает мать, которую я сначала даже не заметил, такая она маленькая и сухонькая:

  — В вашем проклятом Афганистане погиб! Где ж еще! И даже не сказали, где могилка. Своих-то сыночков не посылают, при себе держат.

Дубов смотрит на меня с ненавистью. Превозмогая себя, я все же задаю им вопрос:

  —   Простите меня, но это важно, вы знаете Ким Лапшу? С ней встречался ваш сын... — И я показываю Дубовым фотографию.

  Дубова отворачивается от меня. Плачет. Дубов отрицательно качает головой:

— Не знаем мы никаких ваших шалав...

  Рома Розовский среди коллег слыл фантазером. Сам же он себя считал представителем новой отрасли науки — криминальной психологии, что находятся на стыке судебной медицины и права. В своей диссертации, которую он двадцать пять лет тщетно пытался защитить, он доказывал, что версии следствия по горячим следам может разработать только специалист, который является одновременно и медиком и криминалистом. Как бы в подтверждение своей концепции Розовский, помимо медицинского факультета, закончил вечернее отделение юрфака. Для меня же так называемые фантазии этого эксперта-медика были если не руководством, то по крайней мере стимулом для дальнейшего хода расследования.

  Кроме того, Розовский был истинным энтузиастом своего дела. Этого никто не отрицал, и мне не составило большого труда уговорить его произвести медицинское исследование трупа Ким, а попросту говоря, вскрытие — в воскресенье.

  К четырем часам все было закончено, и мы сидели в кабинете заведующего моргом. Розовский, надев тонкие очки на кончик носа, сказал:  — Давайте, Саша, приподнимем завесу таинственности этого дела. Вам — первое слово.

  Аутопсия никому не доставляет удовольствия, а вскрытие трупа Ким подействовала на меня настолько угнетающе, что я с трудом заставил себя говорить.

  — Двое в кожаных куртках подошли к двери и позвонили. Ким уже была в постели. Она, как была в короткой ночной рубашке, босиком подбежала к двери, посмотрела в дверной глазок, увидела только одного, которого, очевидно, знала, быть может, даже была с ним в близких отношениях, так как не надела халат, а сразу открыла дверь. У нас есть данные, что Ким боялась кого-то (эту фразу я произношу деревянным голосом), но тот, кому она открыла, был, как она думала, ей не опасен. Потом она увидела второго и бросилась на кухню...

  — А вот и нет! А вот и нет! — обрадованно закричал Розовский. — Вы помните, как она лежала? Ну, в тот момент, когда вы ее нашли. Она бежала, я не спорю. Но не на кухню! Она бежала к входной двери! Убийца входит — я не знаю, сколько их было, — и просит, настаивает, требует какие-то документы, снимки или еще черт его знает что. И в какой-то момент моя пациентка решает удрать: она бежит из гостиной в коридор и... — Розовский вскочил с кресла и побежал к двери. Замер с поднятыми руками, — ...и ее настигает страшный удар. Нож или, если хотите, кинжал, вонзился под левую лопатку и перерубил дугу грудного позвонка! Он был брошен с расстояния не менее двух метров. А вы знаете, какой скорости может достичь нож, брошенный с такого расстояния? Десяти—двенадцати метров в секунду! А девчонка-то наша весила не больше 45 килограммов, ее этим ударом внесло в кухню. Ну, скажите, зачем ей надо было бежать на кухню? Не чаем же она их собиралась угощать!

— Рома, но ведь он должен быть профессионалом, этот убийца!

— Вот-вот, Саша, правильное слово. Этот человек — профессиональный убийца! Этого человека учили убивать! Ищите его среди охотников или циркачей. А может быть, военных?

5

  Школьные друзья и подруги Ким, студенты юридического факультета, работники магазина «Тысяча мелочей», жители дома над этим магазином... В кабинет Грязнова на Петровке, 38, оккупированный мною в восемь часов утра, один за другим входили люди, свидетели по делу. Никто из них не был свидетелем в прямом смысле, но по нашему закону любое допрошенное следователем лицо — свидетель.

  —Ты, Сашок, как наш участковый зубной врач,— издевается надо мной Грязнов, — десять минут — зуба нет — следующий! И очередь у тебя как в районной поликлинике — с полкилометра.

  Сам я себе напоминаю заводную игрушку, которой задали программу — вопрос, ответ, вопрос, ответ, подпишите... Я спешил. Я ждал, что вот сейчас откроется дверь, войдет еще один свидетель и скажет... Но все говорили одно и то же, порой даже одинаковыми словами, и не было ни фразы, ни слова, за которое можно было уцепиться - стоп, вот оно! — снова: вопрос, ответ, подпишите... Обычная школьница, обычная студентка. Она и на юридический пошла лишь потому, что не обладала способностями ни к математике, ни к физике, ни к пению, ни к рисованию. Лишь в одной сфере она была компетентна — в сфере сексуальных отношений.

  — Ничего себе девка, за один год семерым дала, — резюмировал Грязнов.

  — «Восьмерым», — уточнил я про себя, раздражаясь.

Вслух же сказал, внимательно изучая угол стола:

  —   Возьми этих семерых в оперативную разработку. Мне нужно знать о них все. Не могу же я допрашивать подозреваемых вслепую. И второе, не в службу, а в дружбу: допроси, пожалуйста, Лагину, мать Ким. Сегодня она должна прилететь из Якутска. Матери знают о дочерях больше, чем отцы: особенно в интимных связях. А я еду в прокуратуру.

Закроюсь на ключ, чтобы никакая собака мне не мешала. Мне нужно просмотреть все, что вы собрали за эти дни, составить донесение генеральному прокурору и план следствия...

  Но ничего этого мне сделать не удалось — в Московской прокуратуре был большой хипеж. На нашем прокурорском языке это означает, что начальство проводит очередную внутриведомственную проверку. На этот раз в силки попался прокурор-криминалист Семен Семенович Моисеев. Кто-то донес Пархоменко, что Моисеев устроил сабантуй в кабинете криминалистики.

  Зампрокурора Москвы Пархоменко дрожал от страха: вдруг наверху узнают о пьянке, и притянут этот факт к криминальной смерти практикантки. В стране разгоралась невиданная противоалкогольная кампания. Постановления партии и правительства требовали наказывать руководителей ведомств, которые допускают выпивки на рабочих местах.

  — Александр Борисович, кто был организатором этой безобразной пьянки во вторник? — Пархоменко спросил это с таким выражением, как будто речь шла об организации по крайней мере Большого ограбления поезда.

— Совершенно случайно... Мы...

— Случайно? Тогда я вам назову зачинщика: Семен Семенович Моисеев.

— Ну, что вы, Леонид Васильевич. У товарища Моисеева больна печень. Он — непьющий.

  В таком духе шли, вероятно, «допросы» и других участников нашего сабантуя. Меня беспокоило одно: спросит ли Пархоменко что-нибудь о Ким. Но я надеялся, что о моем приключении никому не известно.

— Кроме того, работы у меня по горло. И отвлечение меня от дел, контролируемых высшими партийными органами, противоречит установкам партии об укреплении дисциплины, — добавил я, демонстрируя свои достижения в искусстве демагогии.

  Он нервно повел ушами и распрямил лоб от морщин.

 — Почему вы меня так не любите, Турецкий? — расстроено спросил шеф.

« — Ну, Леонид Васильевич, вы не Ромео, а я не Джульетта! Почему я вас должен любить?

- Глаза Пархоменко холодно сверкнули за стеклами очков:

— Идите работайте, товарищ Турецкий...

  В результате этой хреновщины всем было рекомендовано молчать о происшедшем, а Пархоменко издал распоряжение об изъятии практикантов из ведения Моисеева и передаче их под начало товарища Меркулова.

  На моем столе лежала гора документов — материалов по делу Ким Лапшой было собрано гораздо больше, чем я предполагал. Но гораздо меньше, чем требовалось, чтобы схватить убийцу за горло. Я знал, что найду его сам, один. Я не думал о том, что их было двое, они слились у меня воедино, мне казалось, что я могу узнать его на улице...