Матильде Асенси - Последний Катон Страница 9

На темном небе царила белая, блестящая луна, и резкий запах моря, доносимый холодным ночным воздухом, стал столь сильным, что я прикрыла рот и нос отворотами пальто, а потом до шеи закуталась в дорожное одеяло. Римская Оттавия, палеограф из Ватикана, оставалась позади, на итальянском берегу, и откуда-то из дальнего уголка возникала Оттавия Салина, никогда и не покидавшая Сицилию. Кто такой капитан Глаузер-Рёйст?.. Какое я имею отношение к какому-то мертвому эфиопу?.. В разгар процесса трансформации я глубоко заснула.

Когда я открыла глаза, небо постепенно озарялось красноватым светом восходящего солнца, а паром бойко входил в Палермский залив. Еще до того, как я спустилась с борта к морскому вокзалу, сворачивая одеяло и подхватывая дорожную сумку, я увидела, как с причала мне ласково машут руки моей старшей сестры Джакомы и моего зятя Доменико… Теперь не оставалось никаких сомнений, что я дома.

Когда я спускалась, на меня с нескрываемым любопытством глазели и моряки с парома, и все остальные пассажиры, и карабинеры на вокзале, и встречавшие у подножия трапа: из-за присутствия Джакомы, самой знаменитой из «новых» Салина, и «скромнейшего» эскорта (двух потрясающих бронированных машин километровой длины с темными стеклами) остаться незамеченной не было никаких шансов.

Сестра сжала меня в объятиях так, что чуть не сломала, а зять нежно похлопывал меня по плечу, в то время как один из людей отца взял мои вещи и загрузил их в багажник.

— Я же сказала, чтобы ты не приезжала меня встречать! — возмущенно шепнула я на ухо Джакоме, которая отпустила меня и теперь непонимающе смотрела в мою сторону, великолепно улыбаясь. У моей сестры, которой недавно исполнилось пятьдесят три, были длинные, черные как уголь волосы и столько краски на лице, как на палитре у Ван Гога. Несмотря на это, она была красива и могла бы быть крайне привлекательной, если бы не лишние двадцать — тридцать килограммов.

— Какая же ты дурочка! — воскликнула она, толкая меня в объятия толстого Доменико, который снова сжал меня. — Ну как ты можешь приехать в Палермо одна и ехать домой на автобусе? Это невозможно!

— Кроме того, — прибавил Доменико, глядя на меня с отеческим упреком, — у нас некоторые проблемы с семейством Шьярра из Катании.

— А что такое случилось со Шьярра? — с беспокойством спросила я. Кончетта Шьярра и ее младшая сестра Дория были в детстве моими подругами. Наши семейства всегда хорошо ладили, и мы часто играли вместе воскресными вечерами. Кончетта была щедрым человеком с открытой душой. После смерти их отца два года назад она взяла на себя управление фирмами Шьярра и, насколько я знаю, поддерживала с нами довольно хорошие отношения. Однако Дория была обратной стороной медали: лукавая, завистливая, эгоистичная, она всегда искала способ свалить вину за свои дурные поступки на других, а по отношению ко мне еще с детства испытывала слепую зависть, из-за которой воровала у меня игрушки и книги или рвала их все без всякого сожаления.

— Они наводняют наши рынки более дешевыми товарами, — невозмутимо объяснила мне сестра. — Непонятная грязная война.

Я онемела. Настолько серьезные действия были похожи только на презренную провокацию, сделанную в тот момент, когда мой отец, которому было уже почти восемьдесят пять, неизбежно сдал. Но добрая Кончетта должна была знать, что, как ни ослаблен Джузеппе Салина, его дети никогда не позволят ничего подобного.

Мы выехали с причала на полной скорости, не затормозив перед красным светофором, горевшим на перекрестке с улицей Франческо Криспи, по которой мы поехали направо, в сторону Ла-Кала. На улице Витторио Эмануэле мы тоже не очень-то обратили внимание на знаки, но причин для беспокойства не было: у трех наших машин благодаря их принадлежности семейству Салина было полное преимущество на любом перекрестке и абсолютная безнаказанность перед знаками «Стоп». Мы оставили слева Дворец нормандцев, выехали из города по улице Калатафими и в нескольких километрах от Монреале, посреди долины Конка д’Ор, покрытой прекрасной зеленью и ранними цветами, первый автомобиль резко свернул направо, на частную дорогу, которая вела прямо к нашему дому, старинному, монументальному строению — вилле «Салина», сооруженному в конце XIX века моим прадедом Джузеппе.

— Пока ты приведешь себя в порядок и разложишь по местам вещи, — сказала мне сестра, приглаживая обеими руками черные волосы, — мы с Доменико съездим в аэропорт за Лючией, она прилетает в десять.

— А Пьерантонио?

— Прилетел из Святой Земли вчера вечером! — с восторгом провозгласила Джакома.

Я широко улыбнулась, счастливая, как ящерица на солнце. Подтвердившееся только в последний момент присутствие Пьерантонио превращало семейную встречу в великолепный праздник. Я уже два года не видела брата, самого доброго и ласкового человека в мире, с которым, по словам всей семьи, нас объединяло не только поразительное внешнее сходство, но и родство нравов и характеров, сделавшее нас неразлучными на всю жизнь. Пьерантонио вступил во францисканский орден в двадцать пять лет, когда мне было пятнадцать, после того, как блестяще окончил университет и получил диплом археолога, а на следующий год его отослали в Святую Землю, сначала на Родос, в Грецию, а потом на Кипр, в Египет, в Иорданию и, наконец, в Иерусалим, где он получил в 1998 году должность кустода Святой Земли, основанную в 1342 году Папой Климентом VI, чтобы обеспечивать присутствие католической церкви в Святых Местах после окончательного поражения крестоносцев. Так что мой брат Пьерантонио был очень важной фигурой в христианском мире Востока, и за ним следовал этот особый запах вызывающих полемику святых людей.

— Вот мама, наверное, рада! — восторженно воскликнула я, выглядывая в окошко.

За последнее время старый четырехэтажный дом, защищенный железными решетками и высокими бетонными стенами, очень изменился: множество видеокамер, расставленных по периметру забора, отслеживали любое движение в округе, а домики охранников, которые во времена моего детства были просто деревянными ящиками-развалюхами с камышовыми стульями в середине, превратились в настоящие контрольные пункты по обе стороны раздвижных ворот, снабженные компьютерами с дистанционным контролем за всеми охранными устройствами и сигнализацией.

Люди отца немного склонили головы, пропуская нашу машину, и я не удержалась от радостного возгласа, увидев среди них Вито, моего старого друга детства.

— Это Вито! — крикнула я, лихорадочно махая рукой через заднее стекло. Вито робко, почти незаметно мне улыбнулся.

— Он только вышел из «Джудициарие»[2], — усмехнулся Доменико, поправляя пиджак на животе. — Твой отец очень рад его возвращению.

Машина наконец остановилась перед дверью дома. Моя мать, как обычно, с ног до головы одетая в черное, ждала нас на верхней ступеньке, опершись на свою вечную серебряную палку. Семьдесят пять лет, обременявшие плечи этой знатной сицилийской дамы, младшей из дочерей семейства Цафферано, ни на йоту не повлияли на ее гордую осанку.

Я вприпрыжку поднялась по лестнице и прижалась к матери так, будто не видела ее со дня рождения. Я очень скучала по ней и по-детски обрадовалась, увидев, что она чудесно выглядит, убедившись, что ее поцелуи все так же крепки, а тело, как всегда, сильно и энергично. Слава Богу, подумала я с комком в горле, что с ней ничего не случилось в мое отсутствие. Она с улыбкой чуть отстранилась, чтобы внимательно меня рассмотреть.

— Моя крошка Оттавия! — Ее лицо светилось радостью. — Ты замечательно выглядишь! Ты уже знаешь, что приехал твой брат Пьерантонио? Он очень хочет тебя увидеть! Вы оба должны мне многое рассказать. — Она положила мне руку на плечо и мягко, но живо подтолкнула меня в дом. — Как себя чувствует Святой Отец? Как его здоровье?

Остаток дня прошел во встречах с бесконечной чередой родственников: Джузеппе, старший брат, жил на вилле вместе со своей женой Розалией и четырьмя детьми; у Джакомы и Доменико, которые тоже жили на вилле вместе с родителями, было пятеро детей, и все они съехались из университета в Мессине и интернатов, где они учились. Третий брат, Чезаре, был женат на Летиции, и у него было еще четверо тех еще штучек, которые, к счастью, жили в Агридженто. Пьерлуиджи, пятый, приехал вечером вместе с женой Ливией и пятью детьми. Седьмой, Сальваторе, который шел передо мной, был единственным, кто развелся с женой, но и он появился вечером с троими из своих четверых детей. И наконец, Агеда, самая младшая, которой было уже тридцать восемь, приехала со своим мужем Антонио и с тремя детишками, младшей из которых была моя любимица, пятилетняя Изабелла.

Мы с Пьерантонио и Лючией дали монашеский обет. Сравнение надежд, которые наша мать возлагала на каждого из детей, и жизненного пути, который мы позднее выбрали, всегда вызывало у меня некоторое беспокойство. Похоже было, что Бог наделил матерей даром предвидения для того, чтобы предугадать, что произойдет, или, и это тревожило меня намного больше, Он подгоняет свои планы к желаниям матерей. Каким-то таинственным образом мы с Пьерантонио и Лючией принесли обет, как этого всегда желала наша мать; я до сих пор помню, как она говорила с моим братом, когда ему было семнадцать или восемнадцать лет: «Ты даже представить не можешь, как я была бы горда видеть тебя священником, хорошим священником, и ты мог бы стать им, потому что твой характер замечательно подходит для того, чтобы твердой рукой руководить как минимум епархией», или как причесывала красивые светлые волосы Лючии и нашептывала ей на ухо: «Ты слишком умна и самостоятельна, чтобы подчиниться мужу; тебе брак ни к чему. Я уверена, что ты будешь намного более счастлива, если будешь как монахини у тебя в школе: путешествия, учеба, свобода, хорошие подруги…» И что уж говорить о том, что она приговаривала мне: «Из всех моих детей, Оттавия, ты — самая талантливая, самая гордая… У тебя такой своеобразный, такой сильный характер, что только Бог способен сделать из тебя такого человека, каким я хотела бы тебя видеть». Все это она повторяла настойчиво и убежденно, словно пророчащая будущее сивилла. На удивление, то же самое произошло и с остальными моими братьями и сестрами: их занятия, дипломы, браки, как перчатка, соответствовали материнским предсказаниям.