Рут Ренделл - Озеро тьмы Страница 9

— Ты просто неуловим, — произнес голос Тима. — У тебя целая армия слуг, чтобы защититься от прессы.

— Вовсе нет, — довольно нервно возразил Мартин. — И чем я могу… помочь прессе теперь, когда она меня нашла?

Сейдж уклонился от прямого ответа. Повисла пауза — Мартин догадался, что он прикуривает сигарету. Урбан приготовился выслушать вопрос и был очень обескуражен, когда Тим сказал:

— Просто хочу напомнить, что завтра вечером ты обещал прийти, любовь моя.

Мартин совсем забыл о вечеринке. Настолько, что принял приглашение Гордона пойти в театр. Внезапно он понял, как его раздражает — и всегда раздражало, — когда Тим называет его «любовь моя». Это гораздо хуже, чем «мой дорогой».

— Извини, — сказал Мартин. — Боюсь, что не смогу. Я буду занят.

— Мог бы сообщить мне, — упрекнул его Тим.

— Извини, — повторил Урбан и, пытаясь оправдаться, прибавил: — Не думал, что это необходимо для такого рода вечеринок.

Если бы по телефону можно было услышать, как приподнимаются брови собеседника, Мартин обязательно бы это услышал.

— Какого рода вечеринок? — Сейдж растягивал слова, и голос его стал жестче. — Это будет званый ужин. Разве ты этого не понял, когда я сказал приходить в семь? Нас будет всего восемь человек. — Последовала долгая, тягостная для Мартина пауза. — Я планировал особый праздник.

— Уверен, что мое отсутствие не испортит вам вечер.

— Наоборот, — холодно возразил Тим. — Мы будем чувствовать себя брошенными.

Трубка опустилась на рычаг. Еще никто так не обрывал разговор с Мартином. Он чувствовал себя несправедливо наказанным. Конечно, Урбан и раньше все время отказывался приходить в гости к Тиму, но теперь, если бы ему прямо сказали, что это не будет шумное пьяное сборище в тесной полутемной квартире, он не забыл бы о вечеринке и обязательно пришел. Если друг задумал что-то отпраздновать, то почему прямо не сказал ему, когда приглашал в прошлую пятницу? Мартин вдруг почувствовал неприязнь к Сейджу, причем довольно острую. Когда придет ответ от налогового инспектора, он не станет звонить ему, а отправит официальное письмо. Хватит с него Тима — пока. Пусть пройдет несколько недель, а потом — возможно, на Рождество — он ему позвонит.

Этой ночью ему приснился Тим, в первый раз за несколько недель. Они были в доме в Страуд-Грин, который Мартин никогда не видел наяву. Тим называл дом отвратительным, и он оказался даже хуже, в своем гротескном убожестве словно сошедшим со страниц книг Диккенса — череда захламленных крысиных нор, пропахших гнилью. Они с Тимом о чем-то спорили, Мартин почти не понимал о чем, и каждый пытался разозлить другого: Мартин — какой-то неестественной напыщенностью, а Тим — оскорбительной манерностью. Наконец терпение Урбана иссякло, и он бросился на Тима, но тот отразил удар, и они, схватившись, упали на мягкий, пыльный, обтянутый красным бархатом диван, который занимал полкомнаты. Продолжать схватку здесь было невозможно, поскольку, несмотря на то что они по-прежнему боролись, обхватив друг друга за шею, красный бархат стал вдруг влажным и топким, начал затягивать их в глубину дивана. Вернее, затягивать Мартина. Тима там больше не было — красный бархат превратился в губы Тима, и Мартин погрузился в них по горло, затягиваемый долгим, жадным поцелуем…

От таких снов обычно просыпаешься внезапно, с чувством раскаяния и неловкости. К счастью, когда Мартин проснулся, часы показывали половину девятого — после подобных видений ему совсем не хотелось оставаться в постели. Придя в себя, он увидел, что его ждет приятный день, гораздо лучше, чем можно было ожидать от ноябрьской субботы. Довольно тепло, туманно, а солнце, похожее на лужицу расплавленного серебра, поднялось над куполом церкви Святого Иосифа, нефритово-зеленым и сияющим в его еще слабых лучах.

К обеду туман рассеялся, солнце стало ярким, и Мартин задумался, не пройтись ли пешком до «Фляжки», где по субботам они пропускали по стаканчику с Норманом Тремлеттом. Прогулка занимала около четверти часа — две или три минуты на машине, но если идти пешком, то возвращаться пришлось бы тоже пешком. В последующие недели он часто думал, что, если бы решил прогуляться, его не оказалось бы дома, когда прозвенел звонок в дверь, и он никогда бы не встретил Франческу. Почему он не пошел пешком? Единственная причина — лень. Прилив энергии стал поводом для прогулки, которая закончилась встречей с Тимом; лень предотвратила прогулку, которая помешала бы ему встретить Франческу. Мартин чувствовал, что в этом есть некий смысл, хотя не мог сказать, какой именно.

Он решил, что пришла мисс Уотсон. Пожилая дама ни разу не приходила к нему, но ведь прежде он не предлагал купить ей дом, и Мартин почти не сомневался, что это она. Он открыл дверь с широкой, доброжелательной улыбкой на лице.

За дверью стоял мальчик с букетом огромных ярко-желтых махровых хризантем. У мальчика были черные брови, густые и ровные, темно-карие глаза и ярко-розовые щеки. Одет он был в джинсы и нечто вроде темно-синей парусиновой туники; волосы спрятаны под шерстяной шапочкой.

Мистер Урбан? — спросил он голосом, который Мартину показался похожим на женский.

— Да, совершенно верно, — ответил тот. — Но это не может быть мне.

— Вы мистер Мартин У. Урбан, и это номер двенадцать, Кромвелл-корт, Чемели-лейн, Хайгейт?

— Да, конечно, но я по-прежнему не могу…

— Они точно для вас, мистер Урбан. — Посыльный вдруг сдернул шапочку, высвободив густую гриву длинных волос, волнистых и блестящих. Волосы были темно-каштановыми, почти два фута длиной и явно принадлежали девушке лет двадцати. Голос у нее был серьезный, и говорила она довольно медленно. — Сегодня очень теплый день, правда? Не знаю, зачем я это надела… Смотрите, на карточке написано, что они для вас.

Мартин заставил себя отвести взгляд от ее волос.

— Пожалуйста, входите, я не хочу держать вас на пороге. — Она вошла, как ему показалось, довольно робко и остановилась между открытыми дверьми, не зная, куда направиться. — Сюда, — пригласил он. — Мужчинам обычно посылают цветы только в том случае, если те больны.

Девушка рассмеялась. В комнате, очень светлой от большого окна, Мартин поразился, какая она хорошенькая. Высокая, очень стройная, с чудесным румянцем на лице, который от смеха стал еще гуще. Хорошо, что он не признался, что поначалу принял ее за мальчика! Хотя стройная фигура, эти густые брови, открытый взгляд и мальчишеский вид только усиливали ее женскую привлекательность. Внезапно Мартин почувствовал сильный, агрессивный, горьковатый запах хризантем.

— С ними прислали карточку? — Он взял у девушки цветы и нашел карточку, прикрученную проволокой к связке жестких влажных стеблей. Текст был напечатан, подпись неразборчива.

— «Спасибо за все, — прочел вслух Мартин. Я никогда не забуду того, что вы сделали».

— Вместо подписи закорючка. Думаю, этот человек пришел в магазин и сам расписался. — Девушка выглядела расстроенной. — Кажется, Рэмси или Боуси? Нет? Если хотите, я попробую выяснить.

Он стоял у окна и видел на подъездной дорожке к дому фургон, в котором приехала девушка. Это был темно-синий автомобиль с розовой надписью: «„Блумерс“, 414 Арчуэй-роуд, № 6».

— Ваш магазин на углу Масуэлл-Хилл-роуд? Я проезжаю его каждый день по дороге на работу.

— По выходным мы работаем до шести. Можете заглянуть в понедельник.

— Или позвонить, — сказал Мартин. Там будет трудно припарковать машину. Одно из самых неудобных мест, которые можно себе представить. Ему показалось, или девушка слегка обиделась? «Тебе двадцать восемь лет, — напомнил себе Мартин, — а ты, словно пенсионер, волнуешься, где припарковать машину через два дня…» Можно оставить ее на Хилсайд-Гарденс, разве не так? Пройдет сотню ярдов пешком, не развалится. — Я зайду в понедельник примерно в половине шестого, — сказал он.

Из окна Урбан смотрел, как она уезжает. Туман рассеялся, а лужица солнца и небо стали свинцовыми. На часах было без двадцати пяти час. Мартин надел куртку и направился во «Фляжку», чтобы встретиться с Норманом Тремлеттом. Вернувшись, он первым делом поставил цветы в воду. У него не было знакомых по фамилии Рэмси, Боуси или что-то в этом роде; кроме того, он не знал никого, кому пришло бы в голову прислать ему цветы.

Для одной вазы хризантем было слишком много, даже для двух. Пришлось использовать кувшин для воды, а также шведскую хрустальную вазу и сосуд из датского фарфора с узором из коричневых сережек на синем фоне. У него мелькнула мысль вообще не ставить цветы в воду, а принести в подарок Элис Титертон. Пусть Элис решит, что он сам их выбирал. Конечно, с его стороны неприлично так думать, но цветы были ужасными. Мартин всегда считал, что все они красивы — все по определению, но ощущения, вызванные этим букетом, его слегка шокировали. Притворяться нет смысла. Хризантемы были необыкновенно уродливыми, просто отвратительными — скорее какие-то овощи, а не цветы, нечто вроде артишоков. Легко представить, как их варят и подают с голландским соусом.