Брем Стокер - Вампир Страница 9

Они пошептались между собой, и потом все трое рассмеялись каким-то удивительно серебристым музыкальным смехом. Блондинка кокетливо кивнула головкой, а другие подзадоривали ее. Одна из них сказала:

- Начинай! Ты первая, а мы последуем твоему примеру. Твое право начать.

Другая прибавила:

- Он молод и здоров; тут хватит поцелуев на всех нас.

Я спокойно лежал и, прищурившись, глядел на них, изнемогая от предвкушения наслаждения. Светлая дева подошла ко мне и наклонилась надо мною так близко, что я почувствовал ее дыхание. Оно было какое-то сладкое, точно мед, а с другой стороны, действовало на нервы так же своеобразно, как и ее голос, но в этой сладости чувствовалась какая-то горечь, какая-то отвратительная горечь, присущая запаху крови.

Я боялся открыть глаза, но прекрасно все видел, приоткрыв немного веки. Блондинка стала на колени и наклонилась надо мной. Она наклонялась все ближе и ближе, облизывая при этом свои губы, как животное; при свете луны я заметил, что ее ярко-красные губы и кончик языка, которым она облизывала белые острые зубы, обильно покрыты слюной. Ее голова опускалась нее ниже и ниже, и губы ее, как мне показалось, прошли мимо моего рта и подбородка и остановились над самым горлом. Я ощутил какое-то щекотание на коже горла и прикосновение двух острых зубов. Я закрыл глаза в томном восторге и ждал, и ждал, трепеща всем существом.

Но в то же мгновение меня с быстротою молнии охватило другое ощущение. Я почувствовал присутствие графа; он был в бешенстве. Я невольно открыл глаза и увидел, как граф своей мощной рукой схватил женщину за ее тонкую шею и изо всей силы швырнул в сторону, причем синие глаза его сверкнули бешенством, белые зубы скрежетали от злости, а бледные щеки вспыхнули от гнева. Но что было с графом! Никогда не мог вообразить себе, чтобы даже демоны могли быть охвачены такой свирепостью, бешенством и яростью! Его глаза метали молнии. Красный оттенок их сделался еще ярче, как будто пламя адского огня пылало в них. Лицо его было мертвенно бледно, и все черты лица застыли, как бы окаменев; а густые брови, и без того сходившиеся к носу, теперь напоминали тяжелую прямую полосу добела раскаленного металла. Свирепо отбросив женщину от себя, он сделал движение в сторону двух других, как бы желая и их отбросить назад. Движение это было похоже на то, которым он укрощал волков; затем своим громким, твердым голосом, пронизывающим воздух в комнате, несмотря на то, что он говорил почти шепотом, он сказал:

- Как вы смеете его трогать! Как вы смеете поднимать глаза на него, раз я вам запретил? Назад, говорю вам! Ступайте все прочь! Этот человек принадлежит мне! Посмейте только коснуться его, и вы будете иметь дело со мною!

Светлая дева грубо-кокетливым движением повернулась к нему и сказала, смеясь:

- Ты сам никогда никого не любил; и никогда никого не полюбишь!

Другие женщины подтвердили это, и раздался такой радостный и в то же время грубый и бездушный смех, что я чуть не лишился чувств, казалось, бесы справляли свой шабаш. Граф повернулся ко мне и, пристально глядя мне в глаза, нежно прошептал:

- Нет, я тоже могу любить; вы сами могли в этом убедиться в прошлом. Я обещаю вам, что как только покончу с ним, позволю вам целовать его, сколько захотите. А теперь уходите. Я должен его разбудить, так как предстоит еще одно дело.

- А разве мы сегодня ночью ничего не получим? - со сдержанным смехом спросила одна из них, указывая на мешок, который граф бросил на пол и который двигался, будто в нем находилось что-то живое. Он утвердительно кивнул головой. Одна из женщин моментально кинулась и развязала мешок. Если только мои уши не обманули меня, то оттуда раздались вздохи и вопли полузадушенного ребенка. Женщины кружились вокруг мешка, в то время как я весь был охвачен ужасом; но когда я вгляделся пристально, оказалось, что они уже исчезли, а вместе с ними исчез и ужасный мешок. Другой двери в комнате не было, а мимо меня они не проходили. Казалось, они просто испарились в лучах лунного света и исчезли в окне, поскольку я заметил, как их слабый облик постепенно изглаживается на его фоне.

Затем ужас охватил меня с такой силой, что я упал в обморок.

Глава четвертая

Проснулся я в собственной постели. Если только ночное приключение не приснилось мне, значит, граф принес меня сюда. Целый ряд мелких признаков подтверждал это. Мое платье было сложено не так, как я это обыкновенно делаю. Мои часы остановились, а я их всегда завожу на ночь, и много еще аналогичных подробностей. Но, конечно, они не могли служить доказательством; может быть, эти явления подтверждают только то, что мой рассудок но той или иной причине не совсем в порядке. Я должен найти другие доказательства. Чему я, однако, несказанно рад, так это тому, что мои карманы остались нетронутыми, видимо граф очень спешил, если только он перенес меня сюда и раздел. Я уверен, что мой дневник был бы для него загадкой, которую он не смог бы разгадать. Он, наверное, взял бы его себе и, может быть, уничтожил. Теперь спальня, всегда казавшаяся мне отвратительной, является как бы моим святилищем, так как нет ничего страшнее тех ужасных женщин, которые ожидали и будут ждать случая высосать мою кровь.

18 мая.

Я опять пошел в ту комнату, так как должен же я, наконец, узнать всю правду. Когда я подошел к двери на верхней площадке лестницы, то нашел ее запертой. Ее захлопнули с такой силой, что часть двери оказалась расщепленной. Я увидел, что болт не был задвинут, и дверь закрыта изнутри. Боюсь, что все это - не сон...

19 мая.

Я, без сомнения, напал на след. Прошлой ночью граф наисладчайшим тоном попросил меня написать три письма: в первом сообщил, что мое дело здесь уже близится к концу и что через несколько дней я выеду домой; во втором - что я выезжаю на следующий день даты письма, а в третьем - что я уже покинул замок и приехал в Быстриц. Мне страшно захотелось запротестовать, но я понял, что в моем положении открыто ссориться с графом - безумие, поскольку я нахожусь целиком в его власти; а отказаться написать эти письма значило бы возбудить подозрения графа и навлечь на себя его гнев. Он понял бы, что я слишком много узнал и не должен оставаться в живых, ибо стал опасен. Единственная моя надежда теперь - искать и ждать удобного случая. Может быть, и подвернется возможность бежать. В его глазах я снова заметил нечто похожее на тот гнев, с которым он отшвырнул от себя белокурую женщину. Он объяснил, что почта ходит здесь редко и не внушает доверия, поэтому следует заранее известить моих друзей о своем приезде; кроме того он, убеждал меня, что если мне придется продлить свое пребывание в замке, он всегда успеет задержать мое последнее письмо в Быстрице на необходимое время. Все это было сказано таким тоном, что противоречить ему значило бы вызвать у него новые подозрения, поэтому я сделал вид, что совершенно согласен и только спросил, какие числа проставить в письмах. Он на минуту задумался, потом сказал:

- Первое пометьте 12 июня, второе и третье 29 июня. Теперь я знаю, сколько дней я еще проживу. Да поможет мне Бог!

28 мая

Есть возможность сбежать или, по крайней мере, послать домой весточку: цыганский табор пришел к замку и расположился во дворе.

Я напишу домой несколько писем и постараюсь добиться, чтобы цыгане доставили их на почту. Я уже завязал с ними знакомство, через окошко. Они сняли при этом шляпы и делали мне какие-то знаки, так же мало понятные, как и их язык.

Я написал письма. Мине написал стенографически, а мистера Хаукинса просто попросил списаться с нею. Ей я сообщил о своем положении, умалчивая, однако, об ужасах, в которых я сам еще не вполне разобрался. Если бы я выложил ей всю душу, то она испугалась бы до смерти. Если письма каким-нибудь образом все-таки дойдут до графа, он, тем не менее, не узнает моей тайны или, вернее того, насколько я проник в его тайны...

Я отдал письма, я бросил их сквозь решетку моего окна вместе с золотой монетой и, как мог, знаками показал им, что нужно опустить их в почтовый ящик. Взявший письма прижал их к сердцу и затем вложил в свою шляпу Больше я ничего не мог сделать. Я пробрался в библиотеку и начал читать. Так как граф не приходил, то я и писал здесь...

Граф пришел. Он уселся напротив меня и сказал своим вкрадчивым голосом, вскрывая два письма:

- Цыгане передали мне эти письма, хотя я и не знаю, откуда они взялись. Мне теперь придется быть осторожным. Посмотрим! - Он, по-видимому их рассмотрел: - одно из них от вас к моему другу Питеру Хаукинсу; другое, здесь, открыв письмо, он увидел странные знаки, причем его лицо омрачилось, и глаза сверкнули бешенством, - другое - гадкий поступок и злоупотребление дружбой и гостеприимством. Оно не подписано. Прекрасно! Так что оно не может нам повредить.

И он хладнокровно взял письмо и конверт и держал их над лампой, пока они не превратились в пепел. Затем продолжал: